Принцесса и мальчишки - Януш Домагалик

Не перебивай! Старших слушать надо. Сиди, молчи, слушай. Вот так, умница…

Тот дом видишь за деревьями? Во-от. Сейчас там почта, а до войны люди жили. В первом подъезде жила одна женщина. Старший сынок ее, еще тот сынок!.. Надо б хуже, да некуда. Всей здешней шпане сто очков даст. И был у него брат, братик маленький, а отца не было, отец у них умер. А рядом, вон в тех домах, — там другие пацаны жили. Одни ходили в школу, другие уже не ходили — школа здесь была только начальная, — без дела болтались, дурака валяли, а для работы года не вышли. Сбились они вместе и ошивались у рынка. Ангелами бы их господь бог не записал — ребятки подобрались будь здоров.

Героя нашего звали… Впрочем, неважно, как его звали. Кликали его Цыганом. А младшего его брата — Метеком. Но дело не в этом. Мать у них… как бы это получше, ну, понимаешь, была простая-простая женщина. Тихая, незаметная такая… Работала всю жизнь без продыху: полы мыла, весь дом обстирывала. И все для детей, для сыночков своих. Даже и не знаю, как объяснить тебе толком… Такая вот обыкновенная, забитая жизнью тетка. Да ты и не поймешь. Уж на что башковитые есть, а и то иной раз ничего не понимают.

Как-то Цыган сбежал из дома. Несколько дней шатался по округе, спал в поле, где придется, благо, что лето. Вернулся, когда жрать нечего стало. Мать ни слова ему не сказала. Рада была, что хоть домой пришел живой-здоровый…

Однажды встретил Цыгана на площади Маевский, был тут такой дед знаменитый.

— Что ж ты, Цыган, вытворяешь! Мать с ног сбилась. С работы приползет еле живая, сына покормит — и тебя искать. Все закоулки обшарит. Все ей мерещится — сынок ее пропадает… Эх, Цыган, Цыган, вгонишь ты мать в гроб.

Дед знал, что говорил. Он уж такой старый был, что лепил всем в глаза, что думает. Насквозь всех видел. Взглянет на тебя, и все ему про тебя ясно, чем ты дышишь. Люди болтали, что к нему ксендз с раввином за советом ходят. Сейчас такие старики перевелись, а тогда были…

А Цыган, сопляк, как и ты, с гонором, он деду этому, Маевскому, возьми и скажи:

— А кто ее просит с ума-то сходить?

Козел, ты слышишь? Так прямо и сказал: кто ее, мол, просит?

Маевский ушел, а напоследок обернулся, посмотрел на Цыгана и пальцем так погрозил:

— Смотри, Цыган, места потом себе не найдешь. Когда все опостылеет. По всему белу свету мыкаться будешь, да поздно…

Тогда, до войны, в слободе возле рынка много похожих теток было, как Цыганова мать. И сыночки их — дружки Цыгана — одного с ним замеса, такие же паразиты. И понятия у них одни были: мать пожрать даст, мать денег даст, а не даст — у нее и стащить не грех. А нудить начнет, можно и не слушать: все они одним мирром мазаны, все нудят.

А когда ребятки-то эти повырастали, у них и разговор посолидней стал. Теперь уж ни один из них не говорил: мамаша, мол, зудит. Каждый друг перед другом старался покрепче мамку свою лягнуть: «Моя жмется всю дорогу, снега зимой не допросишься, не то что пятерик на кино». А другой и почище залепит…

У Цыгана деньги всегда водились. И на дружков хватало. Когда мать давала, когда сам брал. Как когда. Бить его? Поди побей, он на две головы выше ее. Да и раньше, по правде говоря, она его пальцем не трогала, жалела. Только плакала:

— Сынок, ты на меня-то посмотри… Господи, сил у меня нет. Ведь помру я скоро, как жить-то будете?..

А Цыган нет чтобы мать пожалеть, сплюнет да морду скривит:

— Сам справлюсь. Не маленький.

Люди, кто поумнее, ему говорили, что, мол, ты, Цыган, делаешь, что ты над матерью мудруешь, загонишь мать в гроб, кому нужен будешь?

Верховодил у них Зенек. Все его слушались. И получилось это как-то само собой, слушались, и все. Жил он рядом с Цыганом, в том же доме, где сейчас почта. Мать у него умерла, он и рад иной раз сказать: «Цепляется старая» или: «Нос сует куда не надо», да не о ком сказать, умерла мать-то.

Да он вообще трепался мало, может, еще поэтому шпане слободской так нравился. С виду он был как все, но только с виду. Правда, узнали об этом позже. А пока ясно было, что Зенеку лучше не перечить: бил Зенек без предупреждения и справа и слева — на долгую память.

Как-то мать Цыгана заболела. Она и раньше-то все хворала, а тут совсем слегла. Пришлось Цыгану идти работать. Но скоро он работу бросил, надоело. Известное дело: за деньги вкалывать надо. А матери врал, что работает.

Жизнь в слободе до войны была невеселая, туго всем приходилось, и, почем фунт лиха, знали многие. И когда Цыган стал таскать из дома, что под руку подвернется, дружки-приятели думали — от нужды.

Как-то днем к Цыгану зашел Зенек. Встал посреди комнаты, поглядел по сторонам, покачал головой, потом с матерью Цыгана поговорил — она к тому времени уж совсем плоха была. Уходя, Зенек оставил денег, сказал, что Цыгану задолжал, хотя сроду Зенек ни у кого в долг не брал. Совсем уже собрался уходить, когда углядел в углу комнаты бутылку из-под водки.

— Кто водку пил? — спросил он.

Мать вся съежилась, она всегда робела перед всеми:

— Это Цыган, пан Зенек… Он ведь теперь работает, взрослый уж, пускай…

Зенек хотел что-то сказать, а потом решил промолчать.

У рынка, недалеко отсюда, собралась тогда вся наша шпана. Ну и Цыган, конечно, тут как тут.

Зенек подошел к нему.

— Слышь, Цыган! Вот я все хожу и прикидываю: сколько, интересно, хлеба вместо бутылки можно купить? Как думаешь? Я считаю — на пару недель хватит, а?

Никто ничего не понял, а Цыган сразу смекнул, куда Зенек клонит.

— Отцепись! — заорал. — Не твое дело!

Вот тогда Зенек ему врезал. Тут до парней стало доходить, о чем речь, что не просто, мол, Зенек поразмяться надумал.

Цыган и не пытался смыться. Знал, что от Зенека не убежишь.

А солнышко светит, базар шумит, народ волнуется. Крик подняли:

— Хулиганье! Человека убивают! На помощь!

А кто поумнее — советы подают:

— Да не суйтесь вы! Так ему и надо. Одним паразитом меньше будет.

Нашелся «сердобольный», побежал Цыганову мать предупредить, что сынка ее сейчас до смерти забьют.

Она пальто накинула и прибежала. Прямо с кровати, больная. Парни расступились перед ней. Она только взглянула на Зенека с Цыганом, сразу все поняла. Глаза у нее были такие, что смотреть страшно. Вдруг на колени упала. Все думают — от страха, а она камень на земле шарит. И с ним на Зенека. Зенек увернулся, поймал ее руку и поцеловал. Поцеловал, ты понял, Козел? Все стоят — рты разинули. А Зенек говорит Цыгану:

— Больше я тебя бить не буду. Для первого разговора хватит. Дай бог, последний…

Народ рассосался, решили, что шпана спьяну побуянила…

Вскоре мать Цыгана умерла. А потом война. Зенек ушел в армию. Контуженный попал в плен. После войны женился. А в армии так и остался. Кажется, в сорок седьмом стал старшим лейтенантом. Тогда леса очищали от банд. Зенек со своими попал в засаду. Все они погибли. Зенек даже не увидел сына, который у него родился. Вот такая, брат, история…

А Цыган уже тут не живет. Он сюда так, иногда заглядывает. Бабки треплются, что его совесть мучает, потому что мать извел до смерти… Правильно бабки болтают, да не совсем. Цыган сюда приезжает, когда ему совсем уже невмоготу, уж дальше некуда… Ты мне поверь, парень…

Ну, будь здоров, трамвай вон. Да, еще, чтоб не забыть. Ты не перебивай, помолчи. Что ты думаешь — неважно, важно, что я тебе скажу. Зенек был твой отец. Вот так. Теперь ясно, почему я здесь с тобой базарю?..

У меня к тебе, Козел, одна просьба. Напоследок. Поди домой и скажи своей матери: «Только что Цыгана встретил, он просил, чтобы я тебе руку поцеловал». Скажи так или по-другому… Только обязательно поцелуй матери руку. Обязательно, понял?

Ну, теперь понимаешь, почему я не врезал тебе десять минут назад? Ведь первая, кто бросился бы тебе на помощь, была бы твоя мать…

ДЕВЯТЫЙ

Перевод С. Тонконоговой

О том, что день будет необычным и трудным, все знали заранее. Впрочем, того, что случилось, никто не предвидел, ждали неприятностей совсем другого рода.

— В понедельник будьте начеку. Павиан заявил при свидетелях: «Или я покончу с этим девятым, или у меня в одном месте кактус вырастет!» — доложил классу в субботу Польдек Мучка.

У Польдека было роковое имя Аполлон, что в сочетании с фамилией Мучка исчерпывающе объясняло его склонность к паникерству.

— Прежде чем покончить с нашим девятым, Павиану надо бы еще раз окончить восьмой и седьмой! — комментировал это сообщение Бальцерек. — По мне, больше чем на шесть начальных классов он не тянет.

— А где именно у Павиана кактус должен вырасти, если он с нами не покончит? — поинтересовался Гайда, отличавшийся невероятным пристрастием к точности, особенно в деталях.

Разумеется, ответа он не дождался, уж очень глуп был вопрос. Неужели не ясно, где может вырасти кактус у Павиана?