Печаль Алконоста - Эра Сопина

VII.

 Когда сорокалетнего Михаила Семёновича Воронцова назначили генерал-губернатором Новороссийского наполовину девственного края, он с толком и умом начал облагораживать юг России. В Одессе было учреждено общество сельского хозяйства, где познания и талант графа расцвели на полную мощь. А разведение тонкорунных овец стало едва ли не главной отраслью новороссийской промышленности. Присмотрел среди своих неглупых крестьянских недорослей Антона – за его сметку, рачительность и расторопность. Довелось как-то графу наблюдать за тем, как Антон с овцами обходится.

 – Ты, может, так и с турками управился бы? Глянь, какие овцы смирные и послушные, – пошутил граф.

 Не робкого десятка был Антон, за словом в карман не полез:

 – Турками управлять – истинно мужское дело, а тут и бабы справятся.

 – Ну, что ж, – строго сказал Воронцов, – тебе попомню я твои слова!..

 «Состоящему при штате моём, коллегии иностранных дел, коллежскому секретарю Пушкину. Поручаю вам отправиться в уезды херсонский, елизаветградский и александрийский и, по прибытии в город Херсон, Елизаветград и Александрию, явиться в тамошние общие уездные присутствия и потребовать от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть... О все, что по сему вами найдено будет, рекомендую донести мне. От 22 мая 1824 года, граф М.С. Воронцов».

 Известно, что Воронцов не любил поэта Пушкина, считал его заносчивым и совсем не ценил его стихов. В насмешку над честолюбием поэта граф послал его на борьбу с саранчой. Тут он своим людям приказал:

 – Там у меня в степях ещё один умник пасёт овец, так пусть он научит господина Пушкина, как надо усмирять саранчу!

 Так капризная фортуна свела Антона с Александром Сергеевичем. Лет на семь был поэт старше графского овцевода.

 Антон вовсе был недоволен своим предназначеньем ухаживать за овцами. Душа его стремилась в поднебесный полёт, хотелось весь свет белый повидать, выбиться в люди. И откуда в нём такая скверна? И внешне не подходил под крестьянский склад: был он тонок в кости, русоволос и голубоглаз, имел изящную ладонь с длинными пальцами. Его бы отмыть, причесать и принарядить, так не стыдно рядом с графьями жить... Не зря же говорили, что в Воронцовке, откуда родом Антон, случилась с Михаилом Семёновичем скоротечная амурная история... Как раз лет семнадцать тому...

 Пушкин из всех данных ему помощников выделил Антона, именно за столь явные «графские» черты.

 – А что, молодец, – сказал ему Пушкин, – как твоего батюшку по имени?

 – Так сирота я, – ответил Антон.

 – Ну, а тебя самого, как кличут?

 –Антон... Позвольте спросить... – замялся овчар.

 – Спрашивай!

 – А чего это вы на всех не похожи? Кто ваш отец?

 Захохотал Пушкин, запрокинул голову в синее небо, увидел: тучи с юга идут чёрные.

 – А мой батюшка тут не повинен. Это всё матушка мне подарила. Её дед оттуда, – и указал в сторону тучи.

 Ничего не понял Антон, но спросить не постеснялся:

 – Так как же его звали тогда?

 – Абрамом Ганнибалом, – сказал главнокомандующий над саранчой, садясь в коляску.

 Чудной был гость, – решил Антон: вроде и наш, а вроде и не наш. Но раз Абрамом его прадеда звали, значит, наш. А Ганнибалом – это уже не наш...

 Через два года граф Воронцов вновь вспомнил про Антона. В Аккерман на переговоры с турками граф взял молодого дерзкого пастуха, чтобы тот долго помнил, как графу пенять. Антона с его овцами прикрепили к обозу: чтобы мясо свежее к столу было каждый день.

 Как оно там вышло, только и в Варну, и после в турецкую кампанию, и на Кавказ – всюду следовал Антон за хозяином. И уже не овец таскал за собой, а ружья да порох. Бог его миловал до самого похода на аул Дарго, где засел Шамиль. Знатная была сеча. В ичкерийских лесах горцев было понатыкано, как камней на перевалах. Антона так покалечили, что едва остался жив. Граф, получил после Дарго титул князя...

 Светлейший заботился о своих крепостных всегда, берёг мужика, как орудие труда и посредника в умножении своих несметных богатств. Но к Антону у него особое отношение было. Помнил, что когда семя стало созревать, потянуло его избавиться от распиравшего и волнующего чувства...

 Хороша была Марфуша, на ней и остановил свой взгляд. Помнил её даже в Англии, где обучался наукам, – потому, что первая была в его сладостных утехах, в которых после уже не сдерживался. Марфушкой пользовался до тех пор, пока её брюха не было видно. А как стало явно выпирать из-под рубахи, услали Марфу подальше с глаз, на овчарни в степь. Там она и опросталась.

 Когда много лет спустя, набирал крепких и сильных крепостных для своих революционных дел в южных краях, обратил внимание на подростка, который иного кроя был, не крестьянского, тонкой кости. Нахмурился граф:

 – А этот, хлипок ещё, да и мал.

 – Не вели, граф, отсылать, – бросилась в ноги бабка.

 – Говори!..

 – Сирота он, дочки Марфушки сын, померла родами.

 – А ты кто?

 – Ваши мы, овец пасём в степу.

 – Пусть и он пасёт...

 – Пусть, пусть... Он старательный, ловкий... Возьмите с собой...

 – Зачем?

 – Пригодится. Не наш он, не крестьянский...

 Нахмурился граф. Из ума старая выжила... Не крестьянский! Но если сирота, если бабка просит, а вдруг и впрямь пригодится? Да что ж, других не найдётся? Но что-то подсказывало Воронцову, что этого хлопчика надо взять с собой на Юг. Там тоже кому-то надо овец пасти. А этот с ними вырос. Одним больше, одним меньше – разницы нет...

 Вот, жизнь показала, что не ошибся князь. И то, что он дослужился до титула светлейшего, в этом есть и Антонова заслуга. Не раз он графа от смерти спасал.

 Приказал поставить Антона на ноги.

 – Держись, брат, ты ещё со своими овцами повоюешь! – сказал ему князь и уехал.

 ...И тайна была открыта Абраму в ночном видении.

 За это поблагодарил Абрам Бога такими словами:

 – Да будет благословенно имя Твоё от века

 и до века. Ибо в имени Твоём и сила и мудрость!

 Только Оно изменяет времена, низвергает

 царей и даёт им власть. Имя Твоё открывает

 глубокое и сокровенное, мудрым увеличивает

 их мудрость, а рассудительных одаривает знанием!

 Это имя Твоё открыло мне то, о чём я молил Тебя!..

 ...Много лет спустя, после того дня, когда мне явился голубой искрой чудесный зимородок, – едва ли не полвека, когда, казалось бы, память не должна уже хранить этой дерзкой птицы, – приснился мне сон. Как в реальной жизни, тучей летали шпаки над вишнями, такой же стаей во сне окружили меня зимородки. А я стою на большом и крепком мосту из железобетона. Этот мост – эстакада для машин, только машин нет, одни зимородки везде сидят. Большие, перья переливаются на солнце. Красивые! – глаз не отвести. И как в кинокартине ужасов лежит посередине моста в тельняшке молодой, крепко сбитый паренёк. Я знаю, что ему двадцать четыре года. И лежит он с большой раной в груди, а зимородки клюют эту кровоточащую рану, выдёргивают из неё мясо. И стоит рядом моя невестка, ждёт «скорую», потому что это её сын лежит. Он жив, даже время от времени сгоняет обнаглевших ненасытных зимородков со своей груди. Там, во сне стояла солнечная погода, день был летний. Вне бетонки – горы, долины в сочной зелени.