Гиацинтовые острова - Феликс Кривин

По этому поводу больше всех беспокоится Броненосец. Когда вокруг столько зубов, говорит Броненосец, нужно хорошенько заковаться в броню. И он заковывается в броню, потому что он неполнозубый, а когда ты неполнозубый, приходится хорошенько заковаться в броню.

Трубкозуб посиживает с трубкой в зубах и относится ко всему с философским спокойствием:

— Не было на свете хищников, а неполнозубые были. Не будет на свете хищников, а кто будет? Неполнозубые.

Так рассуждать можно только с трубкой в зубах, и Трубкозуб рассуждает с трубкой в зубах, сохраняя спокойствие. Его считают толстокожим, и он действительно толстокожий, а толстокожему незачем заковываться в броню. Ему главное — трубку в зубы (для этого всегда хватает зубов).

Муравьед помалкивает, он не станет зря болтать языком. Он болтает языком, но не зря (причем со скоростью ста шестидесяти болтаний в минуту). Муравьед пускает в ход язык только в кругу доверчивых муравьев, которые липнут к его языку в надежде услышать что-нибудь новенькое. Но ничего новенького они не услышат. Хотя, конечно, Муравьеду есть о чем рассказать, на что пожаловаться: из всех неполнозубых он самый неполнозубый — у него попросту нет зубов. Но кому станешь жаловаться? Муравьям?

Да, у всех неполнозубых проблем полон рот (там, где у других зубы, у них только проблемы), но Ленивец является счастливым исключением. Может, он и заковался бы в броню, как Броненосец, да только ему лень. И трубку взять лень, не говоря уже о том, чтобы болтать языком — шутка сказать! — со скоростью ста шестидесяти болтаний в минуту. Вообще-то Ленивцу неплохо и так, без брони, без трубки и даже неполнозубому. Он развешивает себя на дереве, как белье, и висит без движения, как белье, так что в нем даже заводится моль — это уже не как в белье, а как в шубе. И его не смущает проблема неполнозубости, потому что когда полно зубов, как-то невольно находится им работа. «У кого зубов полон рот, у того забот полон рот», — мог бы подумать Ленивец, только пусть уж за него Трубкозуб думает, ему это больше подходит — с трубкой в зубах.

А Трубкозуб думает с трубкой в зубах: «Почему это Ленивец висит на дереве вниз головой? Неужели ему даже лень перевернуться, чтобы занять в мире нормальное положение? Когда так висишь, все хищники получаются над головой, и не только хищники, но самые мелкие твари… Может, потому Ленивец так мало двигается? — думает Трубкозуб. — Но, с другой стороны, — думает Трубкозуб, — птицы тогда под ногами. И небо под ногами. Хотя, конечно, над головой вся земля. А ведь это нелегко, когда над головой вся земля. Но, с другой стороны, если учесть, что подногами небо…»

Так думает Трубкозуб с трубкой в зубах и никак не может понять, почему Ленивец висит вверх ногами. И Броненосец не может понять — слишком он заковался в броню. И Муравьед не может понять — у него свои дела, муравьиные. Ленивец, наверное, мог бы сказать, если б не лень сказать.

СОВРЕМЕННИЦА МАМОНТА

Глетчерная Блоха живет среди вечных снегов, и, чтоб не замерзнуть среди вечных снегов, ей приходится хорошенько попрыгать. Но есть у нее и другие испытанные методы: на ночь она выключает все свои обогревательные приборы и совершенно замерзает, так что никакие морозы ей уже не страшны. А под лучами солнца оттаивает и снова принимается прыгать, потому что если замерзнешь днем, то ночью уже не оттаешь.

Глетчерная Блоха — одна из немногих, кто пережил суровое время ледников. Ледники прошли по земле, сметая на своем пути все живое. Но не все живое им удалось смести. Некоторые остались, закалились на холоде, причем до того закалились, что, когда потеплело, не захотели оставаться в теплых краях. И они двинулись на север, за отступающими ледниками, — мускусные быки, привыкшие к холодам, и отвыкшие от теплого лета мамонты. А за ними поскакала и Глетчерная Блоха.

— Вначале нас было много, — вспоминает Блоха, — но дорога была все трудней, и много наших осталось на этой дороге. За Полярным кругом началась полярная ночь, и мы прилегли, чтоб подремать до рассвета. Не знаю, сколько времени прошло, но когда я проснулась, вокруг не было никого… Только снег, под которым остались все наши…

Вот что рассказывает Глетчерная Блоха, когда найдется кому рассказывать. Но кому здесь рассказывать? Многие умеют замерзать среди вечных снегов, но не многие умеют оттаивать.

Мамонты не сумели. И быки не сумели.

Там они и остались, все наши…

СУТЬ ЖИЗНИ

При естественном движении от начала к концу — вечное стремление к началу.

НАЧАЛО МЛЕКОПИТАЮЩИХ

Когда млекопитающие появились на земле, им здесь принадлежало только будущее. Но будущее в то время не имело никакой цены. Земноводные дорожили своим прошлым, в котором у них были стегоцефалы, не уступавшие сегодняшним динозаврам. А динозавры жили только сегодняшним и, отмахиваясь от будущего, заявляли, что после них — хоть потоп. (Потоп действительно был после них: они не дожили до потопа.).

Когда появились первые млекопитающие, на земле был век динозавров, которых за глаза называли ящерами, а в глаза динозаврами, что означало то же самое в переводе на иностранный язык. И хотя динозавры иностранного языка не понимали, они называли себя именно так. Впрочем, они могли называть себя как угодно, это был их век. А лягушки, которых все называли лягушками, потому что век их давно прошел, вспоминали этот прошедший век и тайком напевали уже давно непопулярную песню: «Были когда-то и мы стегоцефалами!»

Нужно сказать, что царство стегоцефалов было некогда могучим царством и правили им могучие цари, которые ни перед кем не обнажали голову, чем и стяжали славу стегоцефалов (покрытоголовых).

Эти стегоцефалы были властителями земли и воды, поскольку небо в то время было еще не освоено.

Столица земноводного царства длинной лентой тянулась вдоль берега океанов, морей и рек, а по обе стороны ее простирались провинции, в одних из которых было изобилие влаги, в других — изобилие засухи, что в сумме составляло именно то изобилие, какое требовалось земноводному царству.

Цари земли и воды буквально разрывались между землей и водой: в воде по-прежнему жили рыбы, которые цеплялись за свои старые рыбьи традиции, а на земле зарождалось что-то новое, которое знать не хотело воды. Царство земноводных трещало по всем швам — по всем берегам, соединявшим воду и сушу. И наконец оно рухнуло, похоронив под собой царей земли и воды, стегоцефалов. Из всего царства земноводных только маленькие лягушки да еще тритоны и саламандры дожили до новых времен, потому что они не были царями, они всегда были подданными — и в царстве стегоцефалов, и в царстве динозавров, и во всех царствах, водных и земных, они всегда были подданными, только подданными. И они живут, потому что им нужно всего немного: немножко воды и немножко земли. И еще им нужно: собраться где-нибудь вечерком и, перебивая друг дружку, вспоминать, вспоминать… И запеть, перебивая друг дружку: «Были и мы когда-то стегоцефалами!..»

Итак, лягушкам принадлежало прошлое, динозаврам принадлежало настоящее. Кроме прошлого и настоящего, ничего другого не было на земле. Подумать только: даже огромные ящеры приспосабливались к среде, а эти, у которых ничего за душой — ни прошлого, ни настоящего…

Конечно, прошлое было у млекопитающих, только оно им не принадлежало. И вообще, это было такое прошлое, о котором лучше всего забыть. В прошлом млекопитающие были пресмыкающимися, правда, не огромными ящерами, а маленькими, незаметными, что было единственным спасением в мире, в котором можно существовать лишь до тех пор, пока тебя не заметят. В то время у них была холодная кровь, совершенно нормальная холодная кровь, приспособленная к внешней температуре. А потом…

Можно придумать много легенд о том, как холоднокровные стали теплокровными. Это может быть легенда о первой большой любви или о первом большом сочувствии, или о первом восхищении красотой. Но факты говорят о другом. Факты говорят о том, что теплокровность в те времена считалась далеко не безобидным явлением. Теплокровных преследовали за теплокровность. Изощренная физиология динозавров дошла до того, что они на расстоянии чуяли теплую кровь, улавливая тысячные доли градуса. И уже за тысячную долю виновный подлежал съедению.

— Просто поразительно, до чего мы сами не умеем себя беречь, — говорили лягушки, хотя они-то умели себя беречь. Впрочем, они имели в виду млекопитающих: — Быть незаметным — что может быть лучше в наш ужасный век? И сделать все, чтоб тебя заметили. И какая разница, что у тебя за кровь, если из тебя ее выпускают?

Лягушкам это было непонятно. Они считали, что нужно иметь такую кровь, какую легче сохранить в сложившейся обстановке. А теплокровность… Ну скажите, разве это так уж принципиально — теплокровность?