Конторщица-2 - А. Фонд

— Мерзавка! Пришла! В мой дом!

— А ну, тихо! — тоном прапорщика Петренко рявкнула я.

От неожиданности Элеонора Рудольфовна заткнулась и наступила тишина.

— Горшков где? — спросила я, и, не став дожидаться ответа, отодвинула ошалевшую лидочкину свекровь и прошла в гостеприимно распахнутую дверь.

Внутри резиденция лидочкиной свекрови напоминала скорее нору хомяка. Остро пахло валерьянкой, кошачьей мочой, куриным бульоном и духами «Пиковая дама». Я чуть не задохнулась, поэтому дышать пришлось ртом, а не носом.

Бесконечно натыкаясь на какие-то то ли коробки, то ли торшеры, я прошла сквозь темный узкий коридор, и распахнула первую попавшуюся дверь.

Это оказалась спальня. На огромной кровати, среди нагромождения подушек и подушечек, с видом Принца Датского, возлежал лидочкин супруг — Валерий Анатольевич Горшков. Меня он сперва не заметил, так как сосредоточенно вкушал черную икру маленькой ложечкой из хрустальной розетки.

— Горшков, — сказала я просто, не здороваясь.

Вместо ответного приветствия, лидочкин супруг вдруг закашлялся, подавившись черной икрой.

Глава 7

Горшков кашлял, отплевываясь черной икрой, а я смотрела на его багровое от натуги, округлившееся лицо, на туго обтянутые сатиновой пижамой стати, и было противно. Одна нога его была в гипсе. Вторая — в вязаном носочке в розовую и синюю полоску.

Наконец, откашлявшись, Горшков вдохнул воздух, брезгливо отбросил мельхиоровую ложечку, и с натугой просипел:

— Ты-ы-ы…?

Отрицать очевидное было глупо, поэтому я просто кивнула.

— Что-о тебе надо?! — возмущенно вскинулся лидочкин почти бывший супруг и взмахнул пухлыми парафиновыми руками.

— Развод. — Жестко припечатала я.

— Эм-х-м-х-м…, — сокрушенно промычал Горшков и с внезапной надеждой покосился мимо меня.

Поневоле я обернулась: за спиной торчала встревоженная Элеонора Рудольфовна, чутко прислушиваясь к нашему разговору.

Встретившись со мной взглядом, лидочкина почти бывшая свекровь осознала, что ее засекли и ринулась спасать Горшка с отчаянием курицы, которая защищает цыплят от злобного коршуна (в данной аллегории роль злобного коршуна, однозначно, отводилась именно мне).

— Мерзавка! Посмела прийти! Вон отсюда! — заверещала она.

— Так! — сказала я, сграбастала ее за шиворот стеганного халата и вытолкнула за дверь.

Дверь со стуком захлопнулась, и из коридора донеслись возмущенные крики. Потом забарабанили.

Мне было уже плевать.

Окончательно поправ этикет и пренебрегая родственными чувствами, я круто развернулась и нависла над Горшковым, который все это время глупо хлопал глазами и не делал никаких попыток разрулить ситуацию хоть как-то.

— Горшков! — гаркнула я.

Горшков икнул и затравленно посмотрел по сторонам.

Но на этот раз никто не пришел ему на помощь, и я продолжила давить, еще более грозно:

— Ты зачем, скотина, заявление о разводе забрал?!

Горшков побледнел и сник.

— Ты почему меня в известность не поставил, гад?!

Горшков покраснел и машинально подтянул одеяло повыше, к подбородку.

— С какой стати ты единолично принимаешь решение, за меня?!

Во время этой тирады лицо Горшкова менялось от бледно-синеватого до ярко-пунцового и обратно, словно у пугливой камбалы или хамелеона. Отвечать он явно не собирался, поэтому я продолжила, с нажимом:

— Горшков, мы все равно разведемся, хочешь ты этого или нет. Не желаешь по-хорошему — пойдешь через суд. Осознай своей тупой башкой — для тебя это хреновый вариант! Это плохо повлияет на твое вступление в Партию! Уж я прослежу!

(о своих партийных планах я скромно умолчала).

Горшков побледнел опять.

— Так, — я раскрыла сумочку и вытащила блокнот. Горшков наблюдал за мной с все возрастающим беспокойством.

Выдрав из блокнота листок, я швырнула его в Горшкова:

— Пиши!

— Что? — дернулся почти бывший лидочкин супруг.

— Заявление пиши! — рявкнула я.

— Ручки нету, — с плохо скрываемым злорадством сообщил Горшков.

Я раздраженно раскрыла сумку и заглянула внутрь — черт, ручки не было. Твою ж мать, на работе забыла!

— Где у тебя ручка? — спросила я.

— А, нету, — с нескрываемой насмешкой развел руками Горшков и глумливо ухмыльнулся.

— Сейчас своей кровью писать будешь, — тихим свистящим шепотом пообещала я.

Горшков ощутимо напрягся и его усы недовольно ощетинились.

За дверью вновь послышалась возня. Я рывком ее распахнула и рявкнула:

— Дайте ручку!

— А вот тебе! На! — нервно хохотнула милейшая Элеонора Рудольфовна и ткнула мне в лицо сморщенный кукиш. — Выкуси!

Я вновь захлопнула дверь перед ее носом и развернулась к Горшкову. Сказать ничего не успела, так как Элеонора Рудольфовна начала барабанить опять. Мои нервы сдали, и я открыла:

— МамО, — сказала я ей, глядя прямо в выцветшие глаза. — Вот вы, сейчас что творите?

— Изгоняю мерзость из дома! — выкрикнула мне в лицо она, с вызовом.

— Меня то есть? — переспросила я тихо.

Элеонора Рудольфовна ощерилась.

— Тогда объясните, почему Валерий не дает мне развод? — просто спросила ее я, — Пусть ваш сын подпишет заявление, которое он единолично забрал из ЗАГСа, и я уйду из вашей жизни навсегда.

— Не подписывай! — взвизгнула Элеонора Рудольфовна, глядя поверх меня.

— Почему это? — пыталась понять я. — Из-за квартиры? Так в ней уже приписана я, Римма Марковна, моя мать и двоюродный дядя из Бердычева с семейством.

Элеонора Рудольфовна и Горшков растерянно переглянулись.

— Кроме того, сейчас там уже живет несколько человек, а с осени приедут жить студенты из моей деревни, — продолжила перечислять я, — мы всегда в деревне помогаем всем родственникам.

— Ты не имеешь права, — возмущенно протянула Элеонора Рудольфовна. — Вы не развелись, и квартира принадлежит мужу.

— Да прям! — хмыкнула я, — он там даже не прописан. Квартира досталась мне по завещанию от тетки. Еще до замужества! Любой суд меня поддержит.

Я точно не знала законов этого времени, поэтому блефовала, как могла.

— Валерий женился на тебе, перестарку, — вдруг выпалила дрожащим голосом Элеонора Рудольфовна, покрывшись красными пятнами, — а ты, вместо благодарности, теперь нам нервы мотаешь и перед людьми позоришь!

— Возможно, — пожала плечами я, — но ваш дорогой Валера сделал мою жизнь настолько невыносимой, что кроме развода, я от него больше ничего не хочу!

— Дура, — сказал Горшков и надулся.

— И вот что мне интересно, — продолжила я, не обращая на него внимания, — дорогая мамО, вот вы, когда все это затеяли,