Изгнание Изяслава - Игорь Росоховатский

- Верникрай останется на семь дней у вас, поможет по хозяйству, сказал отрок, гордый тем, что и он волен кем-то распорядиться.

Лука подсел ближе, сказал внезапно:

- Резоимец Жарислав прибегал. Хотел взять нас в холопы.

- Хорошо, что Славята оберег, а то бы пропали, - добавила мать.

Изяслав повернулся к ней:

- Кожемяка Славята?

Она подтвердила: Славята внес за них деньги.

"Как же это выходит?" - думал отрок. Славята, который позавидовал его счастью и так жестоко посмеялся над бывшим учеником? Тот самый Славята теперь спас его семью? Почему он это сделал? Потому ли, что Изяслав стал большим человеком, княжьим огнищанином* и может ему пригодиться? Но отчего же кожемяка не побоялся посмеяться над ним тогда?

_______________

* О г н и щ а н и н - хозяин; крестьянин, земледелец.

Изяслав порывисто вскочил.

- Куда ты, сыне?

Он должен немедленно поехать к кожемяке поблагодарить. Мать улыбнулась и закивала головой. Да. Пусть едет. Ее сын всегда такой скорый на решения, честный и добрый.

Изяслав вместе с Лукой и Верникраем вошли во двор кожемяки. Тут стояла большая кадка из колотых плах. В ней лежали коровьи и конские шкуры, засыпанные известью. Сначала они очищались от шерсти. Затем их заливали щами, очищали от мездры, мяли руками. Это была самая тяжелая работа. Потом кожи дубили корой и вывешивали сушиться на распялках.

Славята вышел навстречу гестям. Увидев Изяслава, насмешливо прищурил глаза и взглянул на его пояс. Кровь бросилась в лицо дружиннику, но он сдержался. Непонятный человек этот Славята. То насмехается, то выручает в беде. Отрок протянул кожемяке деньги. Тот молча взял их, отдал жене. Наступило неловкое молчание. Наконец Славята пригласил гостей в свой дом.

Хозяева и гости уселись на лавках и принялись за угощение.

Славята почти не разговаривал с отроком. Неприязнь к Пустодвору возникла давно, еще в тот день, когда староста заметил, с каким восхищением смотрел юноша на проехавшего боярина и как потом, сравнивая, взглянул на одежду кожемяки, а проходя мимо бочек с рассолом, задержал дыхание.

Пустодвор был неважным работником. Иногда опускал скребок и долго сидел неподвижно, мечтая, пока окрик старосты не возвращал его к делу. И оживлялся ученик всякий раз, если речь заходила о боярах и князьях, об их богатствах.

"С червоточиной парень, - думал Славята. - Из таких получаются боярские блюдолизы, настоящие рабы..."

А рабов староста ненавидел. Не тех, кто силой был обращен в рабство, но не смирился, а таких, кто по нраву своему был рабом.

"Говорят, яблоко от яблони недалеко падает, а поди ж ты, куда это вот яблочко закатилось, - с обидой думал староста. - Сын Микулы, да не в отца и не в мать пошел..."

Узнав, что Верникрай - житель Новгорода, Славята расспрашивал его о тамошнем законе-ряде. Слушая рассказ о вече, на котором новгородцы изрядно напугали бояр, он ласково глядел на Верникрая и приговаривал:

- Вот это по-нашему! Молодцы! Червь древо тлит, а боярин - людей.

Староста искоса взглянул на Изяслава и сказал:

- А вреднее бояр псы боярские. Нет ничего хуже для человека, чем псу уподобиться.

- Верно, - кивнул Верникрай. - Сколько псу не хватать, а сытым не бывать.

- Оттого и люты, - продолжал Славята. - За чужим погонишься - свое потеряешь. А у нас своя гордость должна быть. Махать мечом, на коне красоваться да корзно носить всяк сможет, а ты кожу выделай или дом построй! Тогда и увидим, чего стоишь. Тать на коне - слуга сатане, а добрый работник - Богу угодник.

Он увлекся и говорил уже не для того, чтобы укорить Изяслава, а высказывал затаенное, выношенное в тяжкой работе, в нужде, в стычках с княжескими тиунами и боярскими прихвостнями. Под конец сказал Верникраю так, будто, кроме них двоих, никого здесь и не было:

- А ты полюбился мне. Заходи в гости почаще. Не дорога гостьба, дорога дружба. У нас, кожемяк, говорится: вяжись лычко с лычком, а ремешок с ремешком...

3

Немало дней проводил в церкви Святой Софии Изяслав-отрок. Не уставал он восхищаться собором с огромным двенадцатиоконным головным куполом и двенадцатью малыми куполами. Две западные софиевские башни были построены наподобие крепостных веж* с шатровыми позолоченными верхами. Они обозначали державность и величие Русской земли. Внутри башен вились пологие лестницы, по которым князь с семейством поднимался на хоры, оттуда хорошо было видно и слышно все богослужение. А попадал на лестницы князь прямо из дворца. Вели туда длинные крытые переходы, на них у дверей стояли воины-стражники.

_______________

* В е ж а - здесь: башня.

Только в Византии имелись церкви, подобные киевской Софии, но и те были поменьше и убранством победнее.

Облицованные полированным мрамором порталы, холодный разноцветный ковер пола, составленный из резных плит серого, черного, розового, зеленого оттенков... Кусочки мозаичной смальцы образовывали диковинные цветы. Блестящий камень обрамлял нижнюю часть стен и столбов, загадочно мерцал в перекрещивающихся солнечных лучах, в трепетных бликах свечей.

Невысокая мраморная плита почти не закрывала от молящихся алтарь, далее виднелись изгибающиеся вдоль стен скамьи - для клира - и пышный трон митрополита в центре. Над ним возвышались мозаичные фигуры отцов Церкви, картины причащения Христом апостолов, фигура молящейся богоматери.

А над головами, в центральном куполе, созданный из той же мозаичной смальцы, словно бы парил Исус Христос, испрашивая у Бога Отца прощения для людей.

Многократно бывал Изяслав-отрок в Софии и здесь подружился с монахом-списчиком Иннокентием. Полюбился ему хлипкий монашек любопытным, дерзким умом. Он рассказал отроку о прежней жизни в дремучих лесах, о языческих храмах, где грешники по-прежнему творят блудодейства. Рассказал, как однажды пришел к ним киевский монах Кукша и впервые поведал о Христе. Как он, Иннокентий, тогда называемый смердом Варгой, по наущению волхва решил удавить монаха, как петля выпала из его рук перед словом черноризца. Когда Иннокентий вспоминал монаха Кукшу, слезы благодарности появлялись на глазах, а когда припоминал себя, молодого и горячего, погрязшего в грехе, но сильного телом, из его груди вырывались тяжкие вздохи. Изяслав не мог понять, чего же больше в речах Иннокентия: благодарности монаху Кукше, выведшему его на путь познания, или сожаления о молодых днях?

Больше всего нравились отроку книги, которых в Софии было немало. Их тут списывали с греческих, еврейских, латинских, арабских и многих других изборников и фолиантов. Возьмешь книгу - и, если научен грамоте, будто мир откроется перед тобой. Прочитаешь о всемирном потопе, о Ное и детях его, об Авеле, убитом братом Каином. Прочитаешь о распрях в земле палестинской, а подумаешь о Русской земле, о ее могуществе и слабости, о раздорах князей. А то окунешься в глубины Аристотелевой и Пифагоровой мудрости, в тайны слов и чисел. Если бы научиться грамоте!