Том 7. Стихотворения - Федор Сологуб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Оболью горячей кровью…»
Оболью горячей кровью,Обовью моей любовью Лилию мою.В злом краю ночной пороюУтаю тебя, укрою Бледную мою.Ты моя, и отнимаяУ ручья любимца мая, Лилия моя,Я пою в ночах зимовьяСоловьём у изголовья, Бледная моя.
«Близ одинокой избушки…»
Близ одинокой избушкиМолча глядим в небеса.Глупые стонут лягушки,Мочит нам платье роса.
Все отсырели дороги, —Ты не боишься ничуть,И загорелые ногиТак и не хочешь обуть.
Сердце торопится биться, —Твой ожидающий взглядРад бы ко мне обратиться, —Я ожиданию рад.
Восхождения
От автора
В душе лирического поэта живут две родственные силы, устремляющие его к достижениям, которые только для неглубокого понимания кажутся противоположными. Одна из этих сил побуждает его открыть свою душу с наибольшею искренностью и выразить её возможно отчетливее. Повинуясь этому побуждению, всё строже и настойчивее испытуешь тёмные глубины бытия и открываешь много неожиданного; явственны становятся черты, совершенно не сходные с чертами той маски, которую каждый из нас носит для света. Словно проник в забытые, замкнутые заржавелыми замками подвалы старого замка и перебираешь древние вещи, оставленные давно отшедшими от нас предками. Всё глубже, глубже, — в тишине и мраке звучат таинственные голоса, сливаясь в один предвещательный гул. В последней тьме, за которою Единая таится Воля, различаешь мерцание, исходящее от неведомого Лика.
Обозрев многие свои забытые маски, душа лирического поэта сознаёт свою многосложность и родство своё с множеством. Тогда отдается она другой своей силе, устремляется к сочувствиям и перевоплощениям, и жаждет без конца расширять бытие. Рожденная не в первый раз, она легко сочувствует, радуется и печалится со многими и охотно облекается в многообразные личины. Голоса толпы и множеств сливаются для неё в стройные хоры, и в сиянии широких светов, за которыми Единая таится Воля, возникает перед нею снова таинственный свет, от неведомого исходящий Лика.
Свершив свой круг, пламенеет, умирает и из пепла возникает опять.
Ещё два слова о внешнем, о временах. В этой книге собраны некоторые из стихотворений, написанных в 1899–1906 годах, и те из написанных раньше, которые к ним подходят по настроениям.
Март 1910 год
«Суровый звук моих стихов…»
Суровый звук моих стихов —Печальный отзвук дальной речи.Не ты ль мои склоняешь плечи,О, вдохновенье горьких слов?
Во мгле почиет день туманный,Воздвигся мир вокруг стеной,И нет пути передо мнойК стране, вотще обетованной.
И только звук, неясный звукПорой доносится оттуда,Но в долгом ожиданьи чудаЗабыть ли горечь долгих мук!
Пленённые звери
Мы — пленённые звери,Голосим, как умеем.Глухо заперты двери,Мы открыть их не смеем.
Если сердце преданиям верно,Утешаясь лаем, мы лаем.Что в зверинце зловонно и скверно,Мы забыли давно, мы не знаем.
К повторениям сердце привычно, —Однозвучно и скучно кукуем.Всё в зверинце безлично, обычно.Мы о воле давно не тоскуем.
Мы — пленённые звери,Голосим, как умеем.Глухо заперты двери,Мы открыть их не смеем.
Царица красоты
В недосягаемом чертогеЖила Царица красоты,И с нею были только богиИ легкокрылые мечты.
Озарена святым блаженством,И безмятежна, и ясна,Невозмутимым совершенствомСияла радостно она.
Легко сотканные одеждыЕдва касались нежных плеч.Отрадным веяньем надеждыПриветная звучала речь,
И только лёгкие мечтаньяК ней возносились от земли,А люди, бренные созданья,Её достигнуть не могли.
Катилось кроткое светилоНад тихим плеском горних рек,Дневное ж солнце не всходилоНад миром радостным вовек.
Но злой Дракон, кующий стрелы,Свою и здесь насытил злость.Однажды в дивные пределыВступил нежданный, странный гость.
Смотрел он дико и сурово,Одежда вся была в пыли.Он произнёс земное слово,Повеял запахом земли,
И пред Царицею смущённой,Охвачен вихрем злых тревог,Мольбами страсти исступлённойОн огласил её чертог.
Смутились радостные боги,Померкли светлые мечты,Всё стало призрачно в чертогеЦарицы дивной красоты, —
И в тяжкой муке отвращеньяВкусила смерть Царица грёз,И Змей в безумстве злого мщеньяСвой лик пылающий вознёс.
Елисавета
Елисавета, Елисавета, Приди ко мне!Я умираю, Елисавета, Я весь в огне.Но нет ответа, мне нет ответа На страстный зов.В стране далёкой Елисавета, В стране отцов.
Её могила, её могила В краю ином.Она скончалась. Её могила — Ревнивый дом.Победа смерти не победила Любви моей.Сильна могила, её могила. — Любовь сильней.
Елисавета, Елисавета, Приди ко мне!Я умираю, Елисавета, Я весь в огнеСлова завета, слова завета Не нам забыть.С тобою вместе, Елисавета, Нам надо быть.
Расторгнуть бремя, расторгнуть бремя Пора пришла.Земное злое растает бремя, Как сон, как мгла.Земное бремя, — пространство, время Мгновенный дым.Земное, злое расторгнем бремя, И победим!
Елисавета, Елисавета, Приди ко мне.Я умираю, Елисавета, Я весь в огне.Тебя я встречу в блистаньи света, Любовь моя.Мы будем вместе, Елисавета, И ты, и я.
Окно ночное
Весь дом покоен, и лишь одноОкно ночное озарено.
То не лампадный отрадный свет:Там нет отрады, и сна там нет.
Больной, быть может, проснулся вдруг,И снова гложет его недуг.
Или, разлуке обречена,В жестоких муках не спит жена.
Иль, смерть по воле готов призвать,Бедняк бездольный не смеет спать.
Над милым прахом, быть может, матьВ тоске и страхе пришла рыдать.
Иль скорбь иная зажгла огни.О злая, злая! к чему они?
«Струясь вдоль нивы, мёртвая вода…»
Струясь вдоль нивы, мёртвая водаЗвала меня к последнему забытью.Я пас тогда ослиные стада,И похвалялся их тяжёлой прытью.
Порой я сам, вскочивши на осла,Трусил рысцой, не обгоняя стада,И робко ждал, чтоб ночь моя сошлаИ на поля повеяла прохлада.
Сырой песок покорно был готовОтпечатлеть ослиные копыта,И мёртвый ключ у плоских береговЖурчал о том, что вечной мглой закрыто.
«Затхлый запах старых книг…»
Затхлый запах старых книгОживил в душе былое,В злой тоске пережитое,В тихом звяканьи вериг.
Дни, когда смиренный инок,В келье тесной, близ икон,Я молился, окружёнТучей пляшущих пылинок,
И славянскую печать —Прихотливые узоры —Отуманенные взорыУхищрялись разбирать.
Сон («Печальный отрок с чёрными глазами…»)
Печальный отрок с чёрными глазамиПередо мной стоял и говорил: «Взгляните, этими руками Я человека задушил.
Он захрипел, и что-то вдруг сломалосьТам, в горле у него, — и он упал. То не вина иль злая шалость Была — я маму защищал.
С кинжалом влез в открытое окошкоОн ночью, маму он зарезать мог, — Но я подкрался, точно кошка, И мигом сбил злодея с ног».
Он говорил и весь горел тоскою.В его душе гнездился тёмный страх. Сверкало близкою грозою Безумство у него в глазах.
Докука-ворог
