Львиное Око - Лейла Вертенбейкер

Мы переписывались ежедневно. Он жил в Амстердаме, и его беспокоила старая рана. Я жалела его. Он сообщил, что родился в Хеукеломе в 1876 году (прибавив себе два года). Он написал, что годится мне в отцы, а я ответила, что мне по душе зрелые мужчины. Он сообщил, что поступил служить в армию, а не на флот, как ему хотелось. На это я ответила, что люблю армию. Выяснилось, что после окончания офицерского училища в Кампене его отправили в Индию на борту «Конрада», допотопного пассажирского судна, и назначили служить в гарнизон Паданга, Магеланг и Венособе. Я написала, что мне нравятся эти романтические названия, что я читала Уйду, и поинтересовалась, знаком ли он с творчеством этого писателя. После участия в кампании в Атье под командованием генерала ван дер Хейдена он был награжден и встретился со своим однофамильцем. По-моему, это восхитительно — встретиться еще с одним Мак-Леодом, предположила я…

«Возможно, это будет не comme il faut[12], — написала я в конце концов, — но если вы третий слева, капитан Джон Рудольф Мак-Леод, то в следующий четверг я приеду в Амстердам навестить своего отца. Искренне ваша, Маргарита Гертруда Зелле».

«24 апреля в десять утра, — отвечал Руди, — перед Королевским музеем я буду встречать мадемуазель Мата Хари».

Он надел свои медали, а я потратила несколько гульденов из сотни, припрятанной на шляпку с перьями. Аллегорическая фигура Голландии, окруженная статуями Мудрости, Справедливости, Красоты и Труда, возвышавшаяся над главной аркой музея, как бы благословляла нашу встречу. Руди оказался очень высоким, очень худым, держался очень прямо и выпячивал подбородок. Он был великолепен. Совсем не похож на доктора Вета. Я ощущала на себе его взгляд, и мне не было стыдно. Но при этом пульс мой не участился, а замедлился, и я была поражена своим самообладанием.

Капитан Мак-Леод предложил мне свою руку — мускулистую и крепкую. Нога в ногу мы пошагали по западному крылу музея и, пройдя двор, уставленный производящими жутковатое впечатление гипсовыми статуями, и кабинет гравюр, попали в ресторан.

Мельком взглянув на себя в зеркало, я увидела незнакомку с томным взглядом, гибкую, как кошка; овальное лицо, полные губы, волнистые волосы, собранные на затылке в шиньон. Карие глаза блестели точно начищенные туфли, в которых вспыхивали искорки, кожа была золотистая. И спутник у меня был видным, с гордой осанкой.

— Самое забавное, — произнес Руди, когда мы с ним уселись за столик, — это то, что ты еще совсем ребенок.

— Вовсе нет, — ответила я с легкомысленным видом. — Я уже в таком возрасте, что за мной можно ухаживать, красавец капитан, нравится вам это или нет.

— Мадемуазель Зелле, — сказал он, — давайте будем откровенны. Я убежденный холостяк. Но я очарован вами.

— Вам придется сделать вид, что вы за мной приударили, — ответила я. — Моя мачеха не позволяет мне жить в Амстердаме, но я сказала папе, что приличный офицер оказывает мне внимание.

— Третий слева? — засмеялся Руди и откинулся назад, поглаживая свои великолепные усы.

— Фотография вам льстит, — заметила я, чтобы поддразнить его. — Вы не находите?

— А ваша вводит в заблуждение, мадемуазель с младенческим личиком, — парировал он.

Официант принес кофе и вновь отошел. Мы остались одни у окна, залитого дождем.

— Выходит, за мной поцелуй, — дерзко сказала я и, прежде чем он успел что-то ответить, коснулась ресницами его щеки.

— И за мной тоже, — произнес Руди. Приподняв одним пальцем мой подбородок, он прижал свои губы к моим. Вспомнив доктора Вета, я чуть приоткрыла рот.

Пять минут спустя мы решили, что влюбились друг в друга с первого взгляда.

— Если этот мужчина желает просить твоей руки, пусть приедет на паре лошадей, — сказал папа. — Ты ведь моя детка.

— Господи, а что тут такого, если он придет пешком, Адам Зелле? — спросила Хельга. Ей не терпелось сбыть меня с рук. — По одежке встречают, по уму провожают.

— Ей и семнадцати нет. Это девочка. Моя маленькая девочка, — ответил папа.

— В семнадцать я уже была замужем, — возразила Хельга.

— Я требую уважения, — проговорил папа. — Уважения, которое следует выказать отцу моей девочки.

— А какое ты даешь за ней приданое, старый олух? — поинтересовалась Хельга.

— Если бы не я, то и ей откуда было бы взяться, — ответил папа, умевший вывести из себя Хельгу, говоря простонародным языком. — Капитана на мякине не проведешь. Ты только глянь на Герши. — Хельга посмотрела на меня, словно желая сказать, какая я длиннющая, черная и безобразная. Папа хохотнул. — Ты ж за настоящего мужика выходишь, верно, детка?

Оставив их обоих, я написала своему милому капитану, чтобы он приехал на паре лошадей.

Руди должен был сообщить о наших планах своей сестре. По-моему, он опасался, что та станет возражать и поднимет шум. Но вдова Волсинк заявила, что давно желает видеть его женатым.

— Кому же ты передашь свое имя, если у тебя нет законнорожденных детей? Я только надеюсь, что она настоящая дворянка, вот и все.

— Она голландка до мозга костей, — заверил ее Руди. — Хотя и брюнетка. Вели заложить экипаж с парой лошадей, Джинна, и я тебе привезу свою нареченную.

Луиза-Хуана Мак-Леод Волсинк жила в доме № 79 по Ледише Каде, в квартире над лавкой, которую открыла после смерти своего мужа. Она тоже походила на шотландку и также твердила о «клане». Мне она сразу пришлась по душе. Луиза настояла на том, чтобы я переехала к ним, вместо того чтобы оставаться с папой или возвращаться в Гаагу.

— Чем я не дуэнья? К тому же Руди не хочет терять тебя из виду.

Так оно и оказалось. Что бы я ни делала, повсюду меня преследовал взгляд его серо-голубых глаз. Мы подолгу оставались вдвоем, поскольку Джинне приходилось присматривать за магазином, а спать она ложилась рано.

После публикации о нашей помолвке надо было ждать две недели. Мне было приятно находиться в обществе Руди, который все время ласкал меня. Это доставляло мне удовольствие, не то что прикосновения доктора Вета, возбуждавшие меня и одновременно вызывавшие во мне отвращение. Иногда меня тревожила мысль о предстоящей брачной ночи, но я внушала себе, что другие женщины пережили ее и ничего с ними не случилось. Правда, тетушка из Снеека заявляла, что «это отвратительно, но с этим приходится мириться ради блага отчизны». Старательно прочитав все книги, какими увлекалась тетушка, я из них ничего не почерпнула, поскольку дальше невинных ласк в них дело не доходило.

Не позволял себе лишнего и Руди. До того самого вечера, когда он выпил лишнего и стал умолять меня прийти к нему.

Я твердо отказала, напомнив ему о сестре, о том, что она может подумать. Он вконец расстроился, заявил, что я его не люблю, если считаю, что его любовь не столь важна, как бумажка, над которой будет произнесено несколько слов. Я продолжала упорствовать, и он так рассердился и расстроился, что я испугалась.

— Неужели ты мне не веришь? — спросил он меня и так встряхнул, что из шиньона у меня высыпались булавки и волосы рассыпались.

— Конечно, верю, — произнесла я, стуча зубами. — Правда, верю. Но, Руда…

— Тогда пойдем! — На этот раз фраза прозвучала как команда. Кадровые офицеры умеют приказывать. Не повышая голоса, они внушают в вас убежденность, что вы должны поступить так, как этого требуют они. Как нечто само собой разумеющееся.

«Прости меня, Господи, и Джинна тоже», — произнесла я мысленно, когда Руди, обняв за талию, повел меня к себе.

В комнате его было чисто и опрятно. Постель уже приготовлена. Я не глядела на нее, а только стояла, втягивая ноздрями запах комнаты — запах помады и сапожной ваксы, который смешивался со струей свежего воздуха, врывавшегося в открытое окно.

— Дорогая, разденься и ложись в кровать. Моя любимая, милая. Моя маленькая женушка, — произнес он чуть сдавленным голосом и, поклонившись, вышел и закрыл дверь.

Я торопливо разделась и легла на прохладную простыню, дрожа от озноба. Потом, дернув за шнурок, висевший над кроватью, погасила свет, закрыла глаза и скрестила на груди руки. Руди вернулся. Я услышала, как он торопливыми шагами ходит по комнате. Потом он лег рядом.

Сквозь стекло над дверью пробивался свет, и когда я открыла глаза, то увидела его лицо. На нем было такое идиотское довольное выражение, что я едва не расхохоталась. «Сколько поднято шума из-за глупой и неуклюжей возни», — подумала я.

Руди был свиреп и неутомим, потом вскрикнул, сник и удовлетворенно затих, зажмурив глаза. Слышала ли Джинна восклицание Руди, меня даже не заботило. Я лежала утомленная, совершенно не ощущая собственного тела, которое чуть побаливало. Проведя одной рукой по его талии и бедрам, другой я гладила Руди плечи.

— Дорогая моя, родная, — шептал он. — Женушка.

— Да, правда ведь? — отчетливо услышала я собственный голос, перешедший в шепот. — Спи, mon capitaine adoré[13]. Усни.