Кофе и круассан. Русское утро в Париже - Владимир Большаков

Закон, как видим, строг. Не менее сурово он карает за посягательство на личную и частную собственность. Скажем, за повреждение частных, но открытых для посещения музеев, картинных галерей, замков и т. д. Все строже с каждым годом законы за нанесение ущерба окружающей среде, в первую очередь, паркам, лесам, рекам и озерам. В том же парке вокруг Трианона не срежешь гриб, не сорвешь ягоду: штраф выпишут немедленно, и немалый. В Булонском лесу, на окраине Парижа, в Венсенском лесу, в лесопарке Сен-Жермен-ан-Ле безнаказанно не сломаешь ветку, не сорвешь цветка. Может быть, кому-то такие строгости покажутся чрезмерными, но действует здесь не только уголовный кодекс.

Помню, дело было в феврале. Бегу я, как обычно, рано утром по Булонскому лесу. Погода благодатная, снег так и не выпал ни разу за всю зиму. По тропинке бегут еще двое любителей «джоггинга», судя по всему, семейная пара. Неожиданно останавливаются и кричат: «Месье, месье! Идите сюда!» Приближаюсь к ним и вижу: о, чудо! Из травы поднимаются подснежники. Это в феврале-то! Несколько дней подряд я пробегал мимо этой волшебной поляны. Никто не тронул цветы. И сколько добра, красоты они подарили людям!

Откуда такое отношение к природе? Его воспитывают с детства. Во французских школах борьбу с вандализмом ведут планомерную и умную. Детям не только тщательно растолковывают 257-ю статью УК Франции, но и ежедневно внушают, что чем ниже уровень вандализма, тем выше качество жизни. А чем человек старше, тем он к этому внимательнее прислушивается. Жизнь заставляет. Не в последнюю очередь, конечно, срабатывает и национальная гордость за Францию как страну богатой и высокой культуры. Исторические памятники, культурное наследие здесь учат беречь с первых шагов. И потому на каждого вандала всегда найдется десяток французов, которые остановят его шкодливую руку, а то и отведут в ближайший полицейский участок. Во Франции все, что касается ее истории, – священно. Любое археологическое открытие – общенациональная сенсация, какой, скажем, была находка обломков парадного шлема Карла VI, обнаруженных при раскопках в Лувре.

На прощание Василий показал мне страничку в своем блокноте – переписанное при входе в парк Трианон объявление о том, что туда нельзя входить с собаками, с фотоаппаратами, оборудованными вспышкой, с переносными радиоприемниками и магнитофонами. Все это, поясняет администрация, может испугать или потревожить живущих в парке рыб, животных и птиц. А парк этот – ваше, французы, национальное достояние и должен остаться таким на века…

«Умеют ведь, – не без зависти сказал он. – Нам бы так».

Гласность по-французски

Внешняя демократичность – это показатель обязательный для всех слоев французского общества. Ее корни не только в хорошем воспитании. Тут есть своя историческая традиция, далеко не всегда берущая начало от революций, для которых характерна, прежде всего, нетерпимость к их врагам. Французов считают занудами, потому что они любят поучать приезжих. Француз, действительно, никогда не пройдет мимо нарушителей законов и правил уличного движения, равно как и прочих норм французского общежития, потому что такие нарушители мешают ему комфортно жить так, как он к этому привык. Но ваши политические и прочие взгляды, если только они его не задевают конкретно и вы ему их не навязываете, для него не предмет для обсуждения. Уважение к мнению собеседника, его взглядам и привычкам – это поведенческая азбука для французов. Иногда, правда, абсолютное нежелание французского собеседника вступать в спор по поводу того, что вы ему говорите, может создать впечатление, что сказанное вами ему абсолютно безразлично, и тут беседа, как бы сама собой глохнет. Представьте себе такой диалог:

«У французов чувство национальной чести всегда тлеет под пеплом. Достаточно лишь искры, чтобы разжечь его».

ВЫ: – Прекрасная сегодня погода, не правда ли?

ФРАНЦУЗ: – Да, вы правы, прекрасная.

ВЫ: – Однако, кажется она портится.

ФРАНЦУЗ: – Да, действительно, на горизонте виднеются тучки.

ВЫ: – Ну, что вы, это вам показалось. Небо чистейшее.

ФРАНЦУЗ. – Да, вы правы.

ВЫ: – Однако, если присмотреться, то все-таки тучки есть.

ФРАНЦУЗ: Да, если присмотреться, то есть.

И так далее. Точно такой же диалог состоится и при обсуждении политической платформы того или иного деятеля, чьей-то репутации, чьего-то нрава и характера, демократичности или отсутствия оной у того или иного государства. Француз будет спорить только с теми, кого он считает либо своими единомышленниками, либо противниками. С гостем он будет просто приятен во всех отношениях, и, если гостю нравится пороть чепуху, он ей поддакнет столь же «логично», как в вышеприведенном диалоге. Он исходит из того, что вы имеете полное право на любые взгляды и заблуждения и даже глупость, а переубедить собеседника за короткую встречу и обратить его в свою веру даже не стоит пытаться, портить же себе нервы в диалоге а-ля-рюсс, т. е. так, как это делают русские, споря до хрипоты по поводу и без повода, непрактично. Поэтому вы правы, когда говорите, что французы живут бедно. И правы, когда говорите, что они живут богато. Вы правы, если считаете, что при социализме русским жилось лучше. И вы правы, если пришли к выводу, что настоящая жизнь началась только при Ельцине. Ну, что с вами делать, если вы так считаете?! Это ведь еще не повод обвинять француза в лицемерии. Если бы вы были французом, то он бы с вами поспорил.

Французская учтивость, да еще умноженная на присущее тогдашним нравам полусвета лицемерие, еще у Фонвизина вызывала аллергию. Он писал в своих «Письмах из Франции»: «Почти всякий француз, если спросить его утвердительным образом, отвечает: да, а если отрицательным о той же материи, отвечает: нет». Фонвизин никак не мог понять, почему, когда он говорил с французами о большей у них по сравнению с другими народами вольности, они тут же отвечают: «Вы правы, француз рожден свободным!» Но стоит ему сказать, что вольности эти сплошь и рядом попираются, с ним снова соглашаются. И как: «Вы правы, сударь! Француз – раздавлен! Француз – раб!» Хлесткое перо Фонвизина не щадит поклонников политеса: «Если такое разноречие происходит от вежливости, то, по крайней мере, не предполагает большого разума… Надобно отдать справедливость здешней нации, что слова сплетают мастерски, и если в том состоит разум, то всякий здешний дурак имеет его превеликую долю. Мыслят здесь мало, да и некогда, потому что говорят много и очень скоро. Обыкновенно отворяют рот, не зная еще, что сказать…»

Фонвизин не понял, что французы обожают словесные игры, и нередко нарочно задирают собеседника, чтобы посмотреть, как он ответит на словесный выпад. Тренировки в острословии начинаются еще в детском саду и продолжаются всю жизнь. Важно поэтому не что скажешь, а как скажешь.

Французскую манеру себя вести с иностранцами многие часто воспринимают болезненно. Современных галлов обвиняют в отсутствии дружелюбия и даже в высокомерии.

Приведу из уже упоминавшейся книжицы для солдат США разъяснение французской модели поведения:

«В массе своей, в отличие от американцев (и также от русских. – Авт.), французы не относятся к тому типу людей, которые встречают незнакомцев словами: «Здорово, парни. Чертовски рад вас видеть!»

Французы нелегко сходятся с людьми. Они не склонны так доверять первому встречному, как мы. Они очень учтивы. И вместе с тем они куда большие формалисты, чем мы, в том, что касается общения и воспитанности (и в этом, как мы сказали бы, они напоминают китайцев). Француз уважает личную жизнь других и ожидает, что точно так же будут уважать и его личную жизнь.

Только естественно предположить, что иностранцы не столь дружественны, как соотечественники. И, в конце концов, очень непросто доказать свое дружелюбие на иностранном языке. Мудрецы считали, что «дружба – это умение желать и отвергать одно и то же».

Действительно, этому умению нелегко научиться даже, говоря на одном языке с тем, с кем ты хочешь подружиться. А уж, когда со своим непереводным уставом да в чужой монастырь! Мне часто приходилось доказывать своим знакомым, которые, пообщавшись с французами, находили их заносчивыми и недружелюбными, что это у них не от отсутствия доброты, а от воспитания.

Точно так же нелепо обвинять их в высокомерии. Они просто знают себе цену, и это – неотъемлемая составная часть их внутренней свободы. Нередко русские удивляются, когда слушают выступления самых простых людей с улицы по радио или телевидению, когда разговаривают с ними в гостях: «Надо же! Простой официант, а говорит, как профессор с кафедры без запинки и по делу!» Секрет тут прост. Избавившись от рабства гораздо раньше многих других народов, французы умеют носить себя гордо даже на нижних ступеньках социальной лестницы. Фонвизин отметил это еще во времена монархические, за 12 лет до Великой Французской: «Осмелюсь рассказать вашему сиятельству виденное мною в Монпелье, – писал он в письме графу Панину. – Губернатор тамошний, граф Перигор, имеет в театре свою ложу. У дверей оной обыкновенно ставился часовой с ружьем, из уважения к его особе. В один раз, когда ложа была наполнена лучшими людьми города, часовой, соскучившись стоять на своем месте, отошел от дверей, взял стул, и, поставя его рядом со всеми сидящими знатными особами, сел тут же смотреть комедию держа в руках свое ружье… Удивила меня дерзость солдата и молчание его командира, которого я взял вольность спросить: для чего часовой так к нему присоединился? «Потому что ему любопытно смотреть комедию», – отвечал он с таким видом, что ничего странного тут и не примечает».