Внутренние семейные системы. Принципы и методы подхода от основателя IFS-терапии - Ричард Шварц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Множественность личности как норма
Мои клиенты воспринимали свои части так, как если бы те были внутренними людьми – полноценными личностями, которых заставили играть неприятную им роль защитников, но они боялись уйти. Возможно ли, что они были такими на самом деле? Мои клиенты вели меня на чужую территорию – к радикальному переосмыслению природы их сознания, моего сознания, самого разума.
Позже я узнал, что был не первым, кого завели на эту территорию. Многие исследователи интрапсихики столкнулись с тем, что я называю нормальной множественностью разума, задолго до меня. Роберто Ассаджиоли, итальянский психиатр, первым на Западе распознал это явление и разработал основанный на работе с субличностями подход, который он назвал психосинтезом. Я был взволнован, увидев, насколько его понимание субличностей было похоже на то, что части моих клиентов рассказывали мне о себе. Психоаналитик начала XX века Карл Юнг также осознавал множественность внутри себя и своих клиентов и с помощью процесса, называемого активным воображением, стремился получить доступ к этому внутреннему миру. О жителях, которых он там нашел, он сказал: «Они, возникнув в моей психике, созданы не мной, а появились сами по себе и живут собственной жизнью. […] бессознательное по сути всегда в известной степени автономно и обладает некоторой внутренней целостностью. Хотим мы или нет, но присутствие некой самостоятельной единицы внутри нас приходится признать»[16]. Другие теоретики из таких областей, как гипнотерапия и травматология, поняли, что субличности присущи не только людям с диссоциативным расстройством идентичности.
Нейробиологи и специалисты по информатике признали множественность нормального разума и предложили собственные объяснения и модели. Специалисты по информатике обнаружили, что компьютеры с параллельной обработкой данных, состоящие из множества небольших процессоров, независимо работающих над решением задачи, действуют более похоже на человеческий разум, чем старые компьютеры с последовательной обработкой данных. Нейробиологи говорят о «состояниях разума» или «модулях» как о дискретных кластерах взаимосвязанных психических процессов, которые связаны в сплоченные состояния, подобные субразуму. Суть в том, что в целях повышения эффективности мозг сконструирован так, чтобы формировать эти кластеры – связи между определенными воспоминаниями, эмоциями, способами восприятия мира и поведением, – которые остаются вместе как внутренние единицы, способные активироваться при необходимости. Например, нейропсихиатр Дэниел Сигел пишет, что состояние страха объединяет в себе «состояние повышенной осторожности, сосредоточенного внимания, гипервнимательности в поведении, воспоминания о прошлых переживаниях угрозы, представление о себе как о жертве, нуждающейся в защите, и эмоциональное возбуждение, призывающее тело и разум готовиться к причинению вреда»[17]. Объединившись, эти черты становятся на защиту от будущих угроз. На другие кластеры воздействуют иные стимулы. С этой точки зрения множественность необходима мозгу, чтобы эволюционировать и эффективно справляться с изменениями в окружающей среде. Затем эти кластеры начинают жить своей внутренней жизнью.
Несмотря на эти сообщения из самых разных источников, идея о том, что разум содержит множество дискретных, автономных персонажей с целой сетью взаимоотношений, остается, как писал Юнг, «самой неудобной вещью, с которой приходится мириться». Представление о нормальной множественности осталось на периферии науки о душевном здоровье и западной культуры в целом. Можно говорить о внутреннем ребенке, суперэго или характере, но очень немногие из нас считают их внутренними существами буквально. Мы воспринимаем их как метафоры эмоциональных состояний или аспекты нашей единой личности. Труды Ассаджоли по-прежнему маргинализованы, и, хотя работа Юнга во многом повлияла и продолжает влиять на западную культуру, субличностный аспект его мыслей гораздо менее широко признан или понят. Мы по-прежнему держимся за идею единого разума, цепляясь за убеждение, что люди, у которых их больше одного, – «бедные души», страдающие диссоциативным расстройством идентичности. Нередко клиенты со страхом спрашивают: «Как вы думаете, я психически болен?» – после первого внутреннего путешествия.
Я всё больше узнавал о традициях различных коренных народов, и мне становилось всё очевиднее, что идея единства разума – относительно недавнее изобретение. Культуры коренных народов по всему миру хорошо знакомы и близки не только с миром духов, но и с внутренним царством, населенным множеством разных голосов и характеров. Возможно, идея о множественности нормального разума – не столько радикальный отход от устоявшихся теорий, сколько возвращение к вековой мудрости, от которой радикально отошла наша нынешняя парадигма.
Я не пытаюсь преуменьшить трудность смещения наших убеждений в сторону нормальной множественности. Несмотря на накопленные свидетельства, мне потребовалось по меньшей мере пять лет после тех ранних исследований с Аней, прежде чем я смог полностью принять такую возможность. В отличие от таких людей, как Аня и Магда, я всё еще не ощущаю это в себе интуитивно, если намеренно не фокусирую свое осознание внутри. В обычном состоянии сознания я не замечаю тонких изменений в восприятии и поведении или в привычных голосах по мере того, как части приходят и уходят. Всё это сливается воедино в мозаику моего опыта, и я отождествляю себя с ее целостным образом, не подозревая о ее фрагментах – до тех пор, пока один из них не расстроится и не возьмет верх. Тогда я могу почувствовать, насколько сильно я меняюсь. Например, можете ли вы вспомнить случай, когда член семьи или партнер причинил вам боль и вы разозлились на него? Как изменились ваши мысли не только об этом человеке, но и в целом? А ваше зрение, осанка и движения, голос? Лично у меня возникает ощущение, словно моим телом временно завладел другой человек. Я начинаю мыслить в категориях черного и белого, хорошего и плохого. Я чувствую себя моложе, импульсивнее и энергичнее. Моя любовь или сочувствие к другому человеку исчезают; я могу видеть только свою сторону, у меня возникает непреодолимое желание добиться своего. Я могу быть безрассудным, мало заботясь о последствиях своих действий или слов. Мой противник меняется физически, становясь всё уродливее и отвратительнее. Я внезапно становлюсь демонстративным, широко жестикулирую, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. Я склонен громко ныть и говорить с презрением или снисходительностью. В общем, я превращаюсь из разумного подобия человеческого существа в полного гормонов, эгоцентричного подростка.
Сосредоточившись на этом гневе и задавая ему вопросы, я узнал, что это действительно была подростковая личность во мне, которая не только злилась, но и страдала, боялась. Подросток во мне верил, что должен защитить меня от вредного воздействия людей, с которыми я сблизился, поэтому в минуты опасности он проявлял свой гнев. Однако гнев – не его сущность, он просто приходит вместе с его защитной ролью. Он героически закрывает собой молодую часть меня, несущую боль прошлых отказов, и противостоит моей испуганной части, которая боится противостоять кому бы то ни было. Если вы сможете сосредоточиться на своем гневе с позиции любопытства, вы удивитесь, узнав, что он – тоже гораздо больше, чем просто набор эмоций. Возможно, вы даже поймаете себя на том, что испытываете сострадание и благодарность за это.
Всесторонняя система внутренних частей
Таким образом, термин «части» кратко описывает это явление. Я взял это слово, потому что оно удобнее для пользователя, чем «субличность». Все говорят что-то вроде: «Часть меня хочет пойти сегодня на работу, но другая предпочла бы остаться в постели». Но я говорю о полном спектре внутренних личностей, мало чем отличающихся от изменений, обнаруживаемых при диссоциативном расстройстве. Из-за того что люди с таким диагнозом подвергались жестокому обращению в детстве, у них есть части, которые настолько изолированы друг от друга и поляризованы, что, когда одна из них берет верх, происходит резкое изменение поведения, а иногда и потеря памяти о времени, когда другие части были на месте. Такие клиенты нуждались в максимальной внутренней изоляции, чтобы выжить. У тех из нас, чье детство не было наполнено ужасными переживаниями, есть части, соотносящиеся более гармонично, поэтому мы чувствуем себя и выглядим более интегрированными. В этом контексте наличие целостной личности не означает отсутствия частей. Части лучше ладят и работают вместе, но они не исчезают. Они всплывают на поверхность и удаляются, и мы ощущаем их присутствие, но наша идентичность меняется не так резко, ведь остальные на месте, когда
