02-Всадники ниоткуда (Сборник) - Александр Абрамов

— Пытался, сэр. Две очереди трассирующими пулями.

— Результативно?

— Никак нет, сэр. Всё равно что из дробовика по снежной лавине.

— А если бы у вас было другое оружие? Скажем, огнемёт или напалм?

— Не знаю, сэр.

— А уклонилось бы оно от встречи?

— Не думаю, сэр.

— Садитесь, Мартин. И не обижайтесь на меня: я только выяснял смутившие меня детали сообщения господина Зернова. Благодарю вас за разъяснения, господа.

Настойчивость адмирала развязала языки. Вопросы посыпались, подгоняя друг друга, как на пресс-конференции:

— Вы сказали: ледяные массы перебрасывают в Пространство. Какое? Воздушное или космическое?

— Если воздушное, то зачем? Что делать со льдом в атмосфере?

— Допустит ли человечество такое массовое хищение льда?

— А кому вообще нужны ледники на земле?

— Что будет с материком, освобождённым от льда? Повысится ли уровень воды в океане?

— Изменится ли климат?

— Не все сразу, товарищи, — умоляюще воздел руки Зернов. — Давайте по очереди. В какое пространство? Предполагаю: в космическое. В земной атмосфере ледники нужны только гляциологам. Вообще-то я думал, что учёные — это люди с высшим образованием. Но, судя по вопросам, начинаю сомневаться в аксиоматичности такого положения. Как может повыситься уровень воды в океане, если количество воды не увеличилось? Вопрос на уроке географии, скажем, в классе пятом. Вопрос о климате тоже из школьного учебника.

— Какова, по-вашему, предполагаемая структура «облака»? Мне показалось, что это газ.

— Мыслящий газ, — хихикнул кто-то. — А это из какого учебника?

— Вы физик? — спросил Зернов.

— Допустим.

— Допустим, что вы его и напишете.

— К сожалению, у меня нет эстрадного опыта. Я серьёзно спрашиваю.

— А я серьёзно отвечаю. Структура «облака» мне неизвестна. Может быть, это вообще неизвестная нашей науке физико-химическая структура. Думаю, что это скорее коллоид, чем газ.

— Откуда, по-вашему, оно появилось?

— А по-вашему?

Поднялся знакомый мне корреспондент «Известий»:

— В каком-то фантастическом романе я читал о пришельцах с Плутона. Между прочим, тоже в Антарктиде. Неужели вы считаете это возможным?

— Не знаю. Кстати, я ничего не говорил о Плутоне.

— Пусть не с Плутона. Вообще из космоса. Из какой-нибудь звёздной системы. Но зачем же им лететь за льдом на Землю? На окраину нашей Галактики. Льда во Вселенной достаточно — можно найти и ближе.

— Ближе к чему? — спросил Зернов и улыбнулся.

Я восхищался им: под градом вопросов он не утратил ни юмора, ни спокойствия. Он был не автором научного открытия, а только случайным свидетелем уникального, необъяснимого феномена, о котором знал не более зрителей фильма. Но они почему-то забывали об этом, а он терпеливо откликался на каждую реплику.

— Лёд — это вода, — сказал он тоном уставшего к концу урока учителя, — соединение, не столь уж частое даже в нашей звёздной системе. Мы не знаем, есть ли вода на Венере, её очень мало на Марсе и совсем нет на Юпитере или Уране. И не так уж много земного льда во Вселенной. Пусть поправят меня наши астрономы, но, по-моему, космический лёд — это чаще всего замёрзшие газы: аммиак, метан, углекислота, азот.

— Почему никто не спрашивает о двойниках? — шепнул я Тольке и тотчас же накликал себе работёнку.

Профессор Кедрин вспомнил именно обо мне:

— У меня вопрос к Анохину. Общались ли вы со своим двойником, разговаривали? Интересно, как и о чём?

— Довольно много и о разных вещах, — сказал я.

— Заметили вы какую-нибудь разницу, чисто внешнюю, скажем, в мелочах, в каких-либо неприметных деталях? Я имею в виду разницу между вами обоими.

— Никакой. У нас даже кровь одинаковая. — Я рассказал о микроскопе.

— А память? Память детства, юности. Не проверяли?

Я рассказал и о памяти. Мне только непонятно было, куда он клонит. Но он тотчас же объяснил:

— Тогда вопрос адмирала Томпсона, вопрос тревожный, даже пугающий, должен насторожить и нас. Если люди-двойники будут появляться и впредь и если, скажем, появятся неуничтожаемые двойники, то как мы будем отличать человека от его модели? И как они будут отличать себя сами? Здесь, как мне кажется, дело не только в абсолютном сходстве, но и в уверенности каждого, что именно он настоящий, а не синтезированный.

Я вспомнил о собственных спорах со своим злосчастным «дублем» и растерялся. Выручил меня Зернов.

— Любопытная деталь, — сказал он, — двойники появляются всегда после одного и того же сна. Человеку кажется, что он погружается во что-то красное или малиновое, иногда лиловое и всегда густое и прохладное, будто желе или кисель. Эта невыясненная субстанция наполняет его целиком, все внутренности, все сосуды. Я не могу утверждать точно, что наполняет, но человеку именно это кажется. Он лежит, бессильный пошевелиться, словно парализованный, и начинает испытывать ощущение, схожее с ощущением гипнотизируемого: словно кто-то невидимый просматривает его мозг, перебирает каждую его клеточку. Потом алая темнота исчезает, к нему возвращаются ясность мысли и свобода движений, он думает, что видел просто нелепый и страшный сон. А через некоторое время появляется двойник. Но после пробуждения человек успел что-то сделать, с кем-то поговорить, о чём-то подумать. Двойник этого не знает. Анохин, очнувшись, нашёл не одну, а две «Харьковчанки», с одинаково раздавленным передним стеклом и с одинаково приваренным снегозацепом на гусенице. Для его двойника всё это было открытием. Он помнил только то, что помнил Анохин до погружения в алую темноту. Аналогичные расхождения наблюдались и в других случаях. Дьячук после пробуждения побрился и порезал щеку. Двойник явился к нему без пореза. Чохели лёг спать, сильно охмелев от выпитого стакана спирта, а встал трезвый, с ясным сознанием. Двойник же появился перед ним, едва держась на ногах, с помутневшими глазами, в состоянии пьяного бешенства. Мне кажется, что в дальнейшем именно этот период, точнее, действия человека после его пробуждения от «алого сна» всегда помогут в сомнительных случаях отличить оригинал от копии, если не найдут к тому времени другие способы проверки.

— Вы тоже видели такой сон? — спросил кто-то в зале.

— Видел.

— А двойника у вас не было.

— Вот это меня и смущает. Почему я оказался исключением?

— Вы не оказались исключением, — ответил Зернову его же собственный голос.

Говоривший стоял позади всех, почти в дверях, одетый несколько иначе Зернова. На том был парадный серый костюм, на этом — старый тёмно-зелёный свитер, какой носил Зернов в экспедиции. Зерновские же ватные штаны и канадские меховые сапоги, на которые я взирал с завистью во время поездки, дополняли одеяние незнакомца. Впрочем, едва ли это был незнакомец. Даже я, столько дней пробывший рядом с Зерновым, не мог отличить одного от другого. Если на трибуне был Зернов, то в дверях стояла его точнейшая и совершеннейшая копия.