Загадочный святой. Просчет финансиста. Сердце и галактика - Пьер Буль

— Он сказал… Честно говоря, я понял только одно слово: «черная»… Дайте подумать… Он сказал «черная»… Да-да, он помянул что-то черное… Я совершенно уверен, это слово из его языка я очень хорошо усвоил. Он часто повторял его, колотя себя в грудь. Таким образом он объяснял мне, кто он, какой у него цвет кожи… Но что он хотел сказать сейчас?..

Рассуждения врача прервала новая смрадная волна. Он обмахнулся ладонью, подошел к распростертому Святому и нелюбезно спросил:

— Послушай-ка! Ты ведь пришел из города, значит, должен знать, что творится на равнине. Мы сначала подумали, что там какой-то праздник…

Жан Майар вдруг осекся и вскрикнул; взор его приковало лицо странника. Мертвенно бледное, оно, казалось, разлагалось на глазах.

— Этот человек умирает, мой приор! — воскликнул врач.

— Да-а уж, праздник… небывалый праздник! — приглушенно пробормотал Святой, и лицо его исказилось жуткой гримасой.

Он попытался подняться, но голова его тяжело поникла. Он опустил веки и больше не шевелился.

Жан Майар, сразу забыв обо всем, самозабвенно предался отправлению своих обязанностей: опустившись рядом со странником на колени, он приложил ухо к его груди.

Почувствовав прикосновение, Святой открыл глаза, и его лицо озарилось улыбкой, больше похожей на оскал. Из последних сил распахнув объятья, он судорожно прижал к себе врача, шепча:

— Брат мой!.. Все люди братья…

Жан Майар грубо высвободился. Теперь на лице врача читался тот же страх, что он совсем недавно видел у абиссинца, ноздри его точно так же трепетали, он еще больше побледнел.

— И куда же отлетел аромат святости, окружавший этого посланника Небес, мой приор?! — горестно спросил врач. — Осталось одно зловоние, сродни тому, что ветер наносит сюда из города. Впрочем, по-вашему, это, наверное, и не вонь вовсе, поскольку не походит на запах проказы!..

Укоризны врача прервал странник, которого все это время била лихорадочная дрожь. Ее нездоровая энергия наконец прорвалась потоком слов, казавшимся бессвязным:

— Праздник, говорите? Ах, какой веселый праздник! С процессией!.. Шествие обреченных… колесница мертвецов… ночью. Я один сопровождал колесницу, больше никто не осмелился. Я один сбрасывал на погосте покойников… и других, полумертвых. А едва я отъехал… появились волки, стали разрывать могилу. Кроме меня никто больше не смел сопровождать колесницу… Но… Все люди братья, не правда ли?.. — с трудом выговорив это, он вдруг зарыдал, точнее, взвыл.

И друзья услышали его настоящий голос. Впервые он раскрыл рот во всю его ширь. Должно быть, миссия его свершилась, и ему не было больше надобности стискивать челюсти.

Язык странника, который ему до сих пор удавалось скрывать от взоров, начал распухать, наверное, еще вчера, и теперь видно было, что он раздулся, как винный бурдюк, сделался черным, пожалуй, даже иссиня-черным. Такого же цвета было и небо вокруг, небо, под которым теперь гнусно воняло серой.

— Доктор!.. Мой дорогой чудесный доктор, я узнал тебя! Когда меня поразила болезнь, ты отважно подошел ко мне… на десять шагов, на целых десять шагов, в страшной маске, продымленной ладаном, — причитал странник сквозь рыдания. — Это ты велел заколотить мою дверь гвоздями, но ты забыл про окна… и кое-что из своих благовоний тоже забыл… Это ты запретил людям приближаться к моему жилищу, ты написал на его стене: «Оборони нас, Господи»[8].

— Оборони нас, Господи! — эхом отозвался Жан Майар. Он стоял столбом, будто его поразил гром небесный.

— …Но меня-то никто не защитил… А я вот не побоялся пойти к прокаженным. У лепры нет власти надо мною. Я подарил поцелуи тысяче прокаженных и тебе тоже, расчудесный прокаженный доктор. Говоришь, проказа убивает медленно? Ха-ха!.. Ну как, разве я сам не отличный врач? Лучший из врачей, не правда ли?

— Приор! — отчаянно возопил Жеан Майар, выходя из оцепенения. — Мой приор! Ваш Святой… Наш Святой!.. — он в ярости бросился к страннику, но тот и без того рухнул навзничь и потерял сознание.

Врач торопливо задрал одежды Святого до самой шеи, разорвал на нем белье. Приор увидел, как Жан Майар пошатнулся и отпрянул, обнаружив несомненные признаки: жуткие вздутия, набухшие черные язвы погребальным саваном покрывали тело странника, гроздьями скапливались в паху и под мышками.

Жан Майар разразился жуткими проклятьями, его трясло от бешеной ярости. Указывая на роковые отметины, он крикнул своему другу:

— Да ведь эта болезнь в сотни раз заразнее и в тысячу раз страшнее, чем наша лепра, мой приор! Она убивает в пять дней! Это чума, приор! ЧЕРНАЯ ЧУМА!

Просчет финансиста

(Интерференция)[9]

Было десять часов вечера. Померкли последние отсветы длинного летнего дня, и лес, окружавший виллу, превратился в размытую черную массу. В одной из комнат первого этажа, которая служила кабинетом, Малерт в рубашке, без пиджака, сидел за письменным столом спиной к окну, выходящему в сад. Скромно обставленный кабинет его сверх обыкновения был ярко освещен люстрой и еще несколькими маленькими лампами, расставленными в разных углах: в эту ночь хозяину дома требовалось очень много света. Окно было приоткрыто, и каждый, окажись он сейчас в этом темном саду, смог бы без труда разглядеть, что происходит внутри залитой светом виллы. Именно это и нужно было ее владельцу.

Малерт довольно часто приезжал сюда, чтобы проводить свои уик-энды в этом уединенном загородном доме, где ему удавалось поработать в полной тишине. Сегодня вечером он уже начал одно письмо, но теперь на какое-то время вдруг прервался, откинулся назад, на спинку стула. Держа ручку, он смотрел на лежащий перед ним лист бумаги, не видя его, и размышлял, перебирая в памяти одну за другой подробности истории, в которую оказался невольно втянутым.

Он никогда ничего не боялся. Малерт был смелым человеком. И доказывал это неоднократно в разных обстоятельствах. Вот и нынешней ночью он приготовился в очередной раз сделать блистательное тому подтверждение. Разве что чувствовал себя слегка взвинченным и в общем озабоченным мыслью о том, что может упустить какую-то существенную деталь в сцене, которая должна будет разыграться здесь, то есть в спектакле, который собирается ставить он сам.

Малерт был финансистом. По-разному шли дела его фирмы, и он привык к превратностям судьбы. Но в последние несколько месяцев стало очевидно, что он приближается к краху с неизбежностью, приводящей в отчаяние. Оказавшись по уши в долгах, атакуемый со всех сторон конкурентами, на снисходительность которых нечего было и рассчитывать, он чувствовал себя на краю гибели. Что привело его к этому? Невезение, неуверенность в своих силах, чрезмерный риск? Когда-то прежде он допускал разумный риск в делах, но нынче любые начинания Малерта оборачивались против него же.