Горизонт края света - Николай Семченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Великий воин и доблестный князь юкагиров Ома! Всему краю чукотскому известны твоя мудрость и охотничья ловкость. Тебя особо приглашаем поохотиться с нами – добудешь столько соболей, сколько смогут унести твои воины. Ценим мы в тебе смелость и благородное сердце: станешь охранять отряд от вероломных камчадалов, ежели, паче чаяния, нападут они на нас…
Просветлело лицо Омы, по душе пришлись ему лестные слова, и отправился он послом к Канмамутею, чтобы уговорить заносчивого сродственника пойти на мировую и распустить чукотское войско. И скоро вернулся с хорошей вестью: чукчи пошли-таки на уступки. Ома привёл с собой шестьдесят своих крепких соплеменников, готовых преодолеть любые невзгоды дальнего пути.
Теперь Атласов не боялся оставить Анадырское зимовье под охраной горстки казаков: юкагиры, отправившиеся с ним, были своего рода заложниками – случись что худое с крепостью, не миновать им крутой расправы.
Отряд русских казаков состоял из шестидесяти пяти человек. И когда перешли они через горы, загнав не одного оленя, когда, наконец, подъехали к морским торосам в устье Пенжины-реки, впервые приблазнилась Атласову шаманка. Никто не видал её, кроме него, и, чтобы не пугать казаков, Владимир Владимирович никому ничего о видении не сказал.
Однако служивый Яшка Волокита, прячась от товарищей, вдруг начал подолгу бродить в тундре один. Впервые заметили за ним эту блажь в Каменном острожке, где жили береговые коряки. Взгляд у парня – тоскливый, повадки – шалые: будто ждёт чего-то, так и рыщет взглядом, так и рыщет…
– Ты чего это, молодец? Вроде не в себе? – забеспокоился Атласов. – Что сделалось-приключилось?
– Ему, должно, шаманка блазнится, – заметил бывалый казак Потап Серюков. – Это болезнь от нездорового воздуха. Креститься нужно, псалмы читать, из пищалей палить, топорищем ту ведьмовку рубить надобно. Сдашься – зачарует, а потом заморозит да в снег закопает…
Серюкову Атласов верил. Потап знал и обычаи туземцев, и предания их старины. Яшку Волокиту стращали адом, несмываемым грехом, и он вроде перестал думать о красавице-шаманке. А в Окланском острожке и вовсе забыл о ней, охаживая вдовых эвенских баб. По камчатскому обычаю с них нужно было снять некий грех. Любая вдовица, желающая выйти замуж второй раз, нуждалась во вхождении в телесную связь с грехоснимателем. Эвены, однако, считали это запретным, недостойным мужчины делом, и женщины искали снимателей греха за немалую плату. Казакам же всё было нипочем.
Некоторые обычаи аборигенов и того удивительнее были. Как-то Атласова разбудили громкие крики. Спросонья он зло сверкнул глазами:
– Чего людишки орут?
Заскочил в юрту Олёшка Пещера, шустрый в движениях, забасил:
– Батюшки, светы, туземцы лису палками насмерть забили! Шкуру не хотят снимать. Нечистая, говорят.
– Мухоморов, что ли, нажрались?26 – вскипел Атласов. Со сна он бывал дурным. Вскочил, подпоясался мечом-складенцем. – Толку в мехах не знают! Соболя здесь нет, так хотя бы в лисах понимали…
На выходе из юрты к нему подскочил старик в большом, закрывавшем глаза малахае, что-то залопотал, размахивая руками. Толмач перевёл:
– Сказывает, что-де лисовей этот дурно пахнет и с гор диаволовых огнедышащих пришёл. Дескать, огнём и дымом от него несёт! Дух, молвит, это нечистый…
Атласов, усмехнувшись, небрежно отодвинул старика, взглянул на лисовея. Ох, и красив зверь! Мех так и горит огнем, переливается в лучах тусклого солнца – поневоле глаза прижмуришь. Почему же эвены не добывают этих зверей, что за предрассудки? До прихода русских местные сидельцы на лисиц не охотились, и они, не опасаясь людей, перекочевывали зимой с Чукотчины в устье Пенжины-реки стаями. Пищи для них тут было вдосталь. Собаки по неизвестной причине лис не хватали, и те, не опасаясь, лезли к ним в кормушки. Коряки запросто били их палками, но применения меху не находили: лисья шкура казалась им недостаточно прочной – не в пример оленьей, изнашивалась быстро. Так что без особых проблем Атласов обложил каменских и окланских туземцев ясаком из красных лис. Те даже удивлялись: что, мол, за ценность такую мельгытанги в них видят?
Подняв лисовея за хвост и встряхивая его, Атласов втолковывал корякам:
– Призвал я вас под государеву самодержавную руку ласкою и приветом. Будете посылать ему ясак вот этими зверьми! Товары за них получите – ножи, и топоры, и пальмы. А поскольку железо у вас не родится, а у нас надобность в мехах имеется, то и будем друг другом поняты…
Рядом хмельной со вчерашнего дня Потап Серюков дыхнул в лицо перегаром:
– Строже с имя надо, строже!
Атласов недовольно хыркнул:
– Не твоего ума дело! Сам знаю, где жестокостью, а где ласкою брать…
Голова болела, его слегка мутило. «Надо бы оставить самогона на случай простуды, – подумал, – а излишки вылить. Вред один от дьявольской водицы…»
Прежде, на сибирских реках Амга и Татта, он нещадным боем истреблял самогонщиков. Воеводе Петру Зиновьеву жалобы сыпались, что-де лихо Атласов разбивает посуду у пьяниц, и добро бы сам не пил – тоже не без греха!
В камчатском походе Владимир Владимирович, случалось, подавал пример разгулами. Но решения у него порой случались внезапно, и, не сказав ни слова никому, он пошёл по юртам, где столовались казаки:
– А ну, выноси самогон!
Обозчему приказал слить зелье в бочонки и оставить их под надзором. Винный дух резко шибанул в нос, и на душе враз стало муторно:
– У, дьволова водица!
Он в сердцах пнул бочонок, и мутная жидкость, шипя, потекла по снегу, оставляя желтоватые бороздки.
Атласов сплюнул, сердито передёрнул плечами и, не оборачиваясь, пошел в редкий лесок, окружавший острожек.
Низкорослые деревья причудливо переплетались кронами, в ясном прозрачном воздухе искрилась морозная пыль. В глаза огнём полыхнули уголья на тонких, темно-красных веточках. «Рябина?» – он даже испугался этой мысли. Здесь, в холодной невзрачной землице – и вдруг роскошная русская красавица рябина!
Деревце сверкало рубинами, и какая-то птаха, тоненько пискнув, слетела с его ветки. Атласов подошёл ближе, утопая в рыхлом снегу, вскинул голову и неожиданно для себя, как после долгой отлучки, увидел красоту в баском сиянии ягод. Осторожно протянув руку, сорвал одну гроздь. Ягоды, перемёрзшие, вроде заморского изюму, были вкусны: осталась чуть заметная горчинка, но все же – сладко, никакой оскомины.
Рябина облегчила головную боль, и Атласов с удовольствием вдохнул морозный воздух. Разве не счастье здесь, на краю земли, ощутить Русь?
Возвращаясь в острожек, он ещё издали услышал пронзительные крики коряков и хохот своих хлопцев. Веселились так, будто скоморохи перед ними представлялись.
– Что за шум?
Между юртами шла весёлая потасовка. Женщины скопом таскали за волосы молодого парня, рвали его одежду, били его по чем ни попадя, а он, ухмыляясь и уворачиваясь от особо настырных обидчиц, держал в обнимку какой-то куль.
Присмотревшись, Владимир Владимирович понял, что это никакой не куль, а корякская девка, обмотанная рогожей и сетями. Под тяжестью одежды, опутанная ремнями, она не могла даже пошевельнуться, и тоже кричала, мешая смех и слова.
Увидев Атласова, толмач издали замахал руками:
– Не удивляйся! Это хватание, обряд такой. Жених должен схватить девку. Другие же бабы, вишь, понарошку её защищают. Ну, а коли не люб жених невесте, тогда, говорят, так бабы его отделают, что мать родная не узнает…
Девка, изнемогши от мужских объятий, духоты, жаркой одежды и собственного смеха, наконец, умильно выдохнула:
– Ни-ни27…
И тут же бабы отпустили парня, и тот, довольный собой, что-то зашептал невесте, прячущей пылающее лицо в меховой малахай.
Досмотреть обряд хватанья Атласову не дали. Снова подошёл толмач:
– Нас приглашают отведать диковинной пищи – ямгаю. Очень, говорят, вкусна!
Давеча в острожке забили оленя. Его кровь влили в желудок, не вычищая, добавили туда жиру, сбили всё содержимое и, выквасив у очага, покоптили над огнищем. И получилось кушанье ямгаю.
Подобное Атласов едал у восточных чукчей и потому, не брезгуя, отведал угощения. Вкусом оно походило на копчёные московские колбаски – ими Владимира Владимировича кормил воевода Гагарин. Боярское, однако, лакомство!
Иктеня ласково спросил через толмача:
– Что ещё будет кушать главный мельгытанин? Желает он вилкрил или рэлеиль28?
– Рэлеиль, пожалуй, отведает, – важно ответил за Атласова толмач. – А мешанины из крови главному мельгытанину не надо. Да вели принести побольше сушеной сараны – она у нас вместо хлеба идёт, – и вздохнул: Вот басурманы-то! Даже хлеба не знают…
Жёны Иктени кинулись во двор, пыхтя и отдуваясь, втащили большое корыто с мясом. Одна из женщин собрала с пола посуду и поставила её перед белой сукой. Собака принялась бойко вылизывать чашки-плошки.
