Сердце статуи - Инна Булгакова

— У меня соседка была, Надя. Она взяла трубку — молчание. На второй звонок я сам ответил.

— Кто звонил?

— Если б вспомнить! Я перед кем-то оправдывался: не изменял, мол, приезжай, поговорим. Не знаю, кого я к себе позвал: убийцу или Веру?.. Статую, — я расхохотался. — Я сказал по телефону: «Статуя торжествует».

— Ужас, Макс. Я ничего не понимаю, ни-че-го.

Кажется, ювелир искренне сокрушался, но чем-то болезненным отдавал наш разговор перед семейным алтарем с его культом мертвой женщины с тревожными глазами. Семен проследил за моим взглядом и сказал просто:

— Я только ее любил. И убил.

— Какого черта ты связался с Цирцеей?

— Не лучше ль на себя оборотиться? — огрызнулся Сема. — Ты порядочный подонок, Макс.

— Я больной подонок.

— Прости, — это было сказано с таким чувством, что я удивился.

— За что?

— Ты пижон и с причудами, да… но ты оказался жертвой, Макс.

— Жертвой кого?

— Обстоятельств, — ответил он туманно, «момент истины» миновал.

— Это мне с моими причудами пришла в голову извращенная идея — поставить на могилу Ангела смерти?

— Мне. Она не показалась мне извращенной! Я в Питере видел в старом склепе Александро-Невской лавры. Описал тебе, ты набросал эскиз — красиво, оригинально.

— Ты после похорон в Питер ездил?

— Так это ж было год назад, видел визитку? Ты для фирмы эмблему сделал. Если б я знал, чем это обернется, я бы никогда…

— Что «никогда»?

— Не связался бы.

— С кем?

Семен глядел в одну точку и проговорил невнятным шепотом:

— С нею.

— С Авадонной?

Он вздрогнул и словно очнулся.

— С Верой.

— Ну что за демоническая личность! Ведь девчонка же.

— Не скажи! — Сема все шептал. — Так ведь убили! Куда тело делось, а?

— Превратилось в статую.

— Макс, не шути! Не смей, черт подери, надо мной издеваться.

— Ну, извини, если задел… какие-то там струны, — я достал из кармана джинсов фотокарточку трех товарищей. — Когда мы фотографировались?

— 1 мая, — Семен вдруг вырвал фото, поднес к глазам. — Это спортивные костюмы, — добавил мрачно, — ты привез себе и Ванюше из Германии, адидасовские.

— Какие?

— Фирменные, фирма такая.

— Ну и что?

— Ничего. Для сведения.

— Ты не помнишь, что за скульптура там в глубине, в кладовке — вон рука видна?

— Что-то знакомое… погоди, что-то знакомое!

— 1 мая видел?

— Наверное.

— Чем-то она меня тревожит… может, Цирцея?

— Черт ее знает. Ведь у меня феноменальная зрительная память, а не соображу.

— Ладно. Почему фотография с дырочкой — видишь, над твоей головой?

— Понятия не имею.

— В какой фирме ты заказывал гроб для Нели?

— Я только один заказал!

— В какой?

— «Скорбный путь» на площади Ильича.

— Господи, что за маразм у вас здесь творится!

На Ильича молодой приказчик — в полном трауре, с идеальным пробором и с прыщавым лицом — со скорбной медлительностью продемонстрировал мне образец. Точной мой.

— Замки работают?

— Не сомневайтесь, сударь. Мне нужен ваш размер… то есть вашего почившего.

— И много этих гробов покупают?

— У состоятельных граждан они пользуются успехом.

— Вот из этих граждан кто-нибудь покупал, не помните?

Я протянул приказчику фотографию трех товарищей из секретера, он взвизгнул:

— В чем дело?

Тут другой из невидимой дверцы в стене за прилавком проснулся, пожилой, но тоже траурный и с пробором.

— Что господину угодно?

— Просто узнать, покупал ли у вас гроб кто-то из этих лиц?

— А как же! Вот этот — он ткнул костлявым пальцем в мое изображение (при усах и бороде) посередке.

— Вы ошибаетесь… — начал я учтиво и тут поймал взгляд его выцветших глаз с откровенной наглой усмешкой. Бешенство накатило на меня, я схватил образец, поднял на вытянутых руках; гробовщики проворно юркнули в дверцу, молодой визжал:

— Сейчас ребят вызовем! Мокрое место от тебя, психа, останется!

Я швырнул гроб оземь, равнодушно посмотрел, как развалился он на куски, и ушел.

14

Уже в синих сумерках я вышел на свою платформу в густой толпе (пятница), свернул в аллею из старых сосен, в которых грачи галдели; нагнал стройного молодого человека, щегольски одетого, с большой сумкой. Я узнал его.

— Добрый вечер, Андрей.

— Здравствуйте.

— На уик-энд приехали?

Выражение как раз для рекламщика из фирмы (я еще от гробовых фирмачей не совсем отошел); он поправил холодновато:

— На выходные.

Теперь до понедельника Надю не увижу… нет, буду, как мальчишка, тайком на ночные свидания бегать. И чего мне сдался этот генеральский сын? А вот поди ж ты, как магнитом притягивает; странное, почти сладострастное желание узнать о себе самом, прежнем, какую-нибудь гадость. Этот не постесняется.

— Вот, Андрей, веду следствие.

— Желать больше нечего?

— Нечего. Жизнь не мила, покуда не найду убийцу.

— И что вы с ним сделаете?

— Как что?

От такого прямого вопроса я растерялся… ни разу эта мысль в голову не пришла.

— Казните сами? В органы сдадите? Или простите?

— Как можно простить?

— Ах, на вас напал. Дорожите своей шкурой?

— И моя шкура чего-то стоит. Но он убил женщину.

— Какую женщину?

— Веру Вертоградскую. Вы ее видели т о г д а в моем саду в четверть одиннадцатого.

Андрей поморщился.

— Видел. Но из чего следует, что она убита?

— На моем полутрупе, так сказать, была обнаружена ее кровь.

— А не вы ли эту женщину…

— Другая кровь не смешалась с моей, следователь сказал. То есть к тому времени меня уже свалили ударом кувалды.

— Поразительная история! — Андрей остановился и смотрел на меня странным острым взором голубых глаз. — Куда делся ее труп?

Я почувствовал его внезапный жгучий интерес, чем и воспользовался: сел на лавочку меж двух сосен. Андрей присоединился.

— Это главная загадка. Ни дачники, ни приехавшие из Москвы (вы в том числе), ни следователь с невестой, ни ваша сестра ничего не видели. Ну, женщину в крови, убитую или раненую у кого-то на руках. И машина вроде на улице не появлялась.

— В саду закопали?

— Не успели бы: Надя меня сразу обнаружила и позвонила в милицию. Ну а те провели обыск; позже даже собаку привели — ни малейших следов.

— Но если прятать в доме! — воскликнул Андрей. — Возникнет запах разложения.

— В моем доме не пахнет, — коротко отозвался я, возникла пауза, мы молчали. А в его доме? — пришла закономерная мысль. Перебросить через невысокий штакетник и… и дать показания, что он видел ту женщину? Ерунда! И все же этот вдруг вспыхнувший интерес к преступлению неспроста.

— Вы знали Вертоградскую?

— Нет.

— Но на даче бывали весной?

— Приезжал огород копать, с любовницами вашими не знакомился.

— Андрей, мне так хорошо с вашей сестрой… не возмущайтесь — по-человечески хорошо, спокойно. Я б на ней женился, но я болен.

— Так чего сыщика из себя разыгрываете?

— Чтоб выздороветь.

— И кого вы подозреваете? — спросил он вкрадчиво-нервно (чего он так нервничает?).

— Не знаю, просто голова раскалывается. Ну, кто в здравом уме вдребезги разнесет скульптуры?

— К вам вернется память?

— Мне кажется, если я вычислю убийцу — да. Но не уверен, что мне этого хочется.

— Почему же?

— Доктор говорит: я подсознательно боюсь вспомнить, потому что этот тип мне дорог. Но кто мне дорог — вы?

— Нет, увольте.

— Иван Петрович? Семен?

— Ваши друзья?

— Так называемые. Я никем не дорожу, просто никого не помню, — я закурил, протянул пачку Андрею.

— Не курю.

— Ах да, вы же спортсмен.

— Дилетант, любитель.

— И чем занимаетесь?

— Каратэ.

Про каратэ я, кажется, слыхал. Какая-то убойная забава.

— Андрей, почему вы на дачу 10 июня в пятницу приехали, а не в субботу, как собирались?

— Это вам Надя сказала?

— Да.

Он пожал плечами.

— Да так, захотелось из Москвы вырваться, на две недели перед этим застрял.

(Вполне вероятно, что явился он застать сестру врасплох — со мной).

— А когда вы увидели женщину…

— Я не смогу опознать ее, лица не рассмотрел.

— То не заметили два силуэта в окнах мастерской?

— Нет.

— И сразу легли спать?

— Сразу, — помолчав, он счел нужным объяснить: — У меня крайне утомительная работа, иногда по двенадцать часов.

— Вы воспитали Надю?

— Я вам не доверяю, Максим Николаевич, — заявил он вдруг бесстрастно.

— Почему?

— По инстинкту. Терпеть не могу богему, случайных связей, вспышек сладострастия или безумия.

— Безумия?