Парижская страсть - Жан-Поль Энтовен

Она поднялась, уточнила план рассадки гостей, поправила букет, чтобы дать мне понять, что гости вот-вот придут. Готовилась к признанию? Высчитывала, какую выгоду поимеет, выдав тайну Авроры? Горничная еще раз предложила чай с мороженым, и Анжелика отослала ее на языке, который я узнал, так как уже слышал его звуки в устах Авроры. Анжелика была полячкой. Она прибавила, что полячки знают толк в страсти и в людях, которые ей поддаются. Говоря об этом мне, она подошла к букету лилий.

— Обожаю лилии. Не знаю цветов более благородных, более царственных. Раньше мужчины, которые хотели мне понравиться, знали, что сначала нужно послать мне букет лилий…

Эта манера дразнить мое нетерпение была отвратительна. Какое мне было дело до любви этой женщины к лилиям? И до ее ностальгии по временам, когда ей присылали букеты? Я терял терпение. Я пришел, чтобы говорить об Авроре и ни за чем другим.

— Но успокойтесь, я уже перехожу к Авроре… Ведь между нею и мной все началось с лилий…

Она сделала еще несколько шагов, указала мне на место около нее, на садовом диване, и наконец начала:

— Знаете ли вы, из каких женщин была Аврора?

Но снова отвлеклась:

— Ну не дура ли я? Любят только незнакомых, не правда ли, и вы, должно быть, как все…

В этот момент у меня появилось предчувствие, что ее порыв рассказать все без утайки успел несколько поостыть.

— Хорошо, начнем сначала. Знаете ли вы, например, кто я? И знаете ли вы, откуда в определенных кругах известна моя репутация?

Мое молчание заставило ее улыбнуться.

— Видите ли, все так сложно… Этот разговор займет много времени… А гости вот-вот придут…

Тогда я сказал ей, что уже сопровождал Аврору в этот дом, для фотосъемки. Это уточнение ей показалось важным.

— Ага, значит, вы не так хорошо осведомлены, как я опасалась.

Она схватила маленькую золотую коробочку, открыла ее, насыпала на тыльную сторону ладони немного белой пудры и втянула ее ноздрями, сразу всю порцию. На миг взгляд ее остекленел. Потом она протянула мне коробочку.

— Не хотите? В такую жару это неплохо…

Мой отказ насторожил ее. Но наркотик оказал свое действие, и она снова стала любезной. Она приступила к рассказу, который длился дольше, чем я мог надеяться. Я вспоминаю ее первые слова:

— Тем утром Аврора была несчастной. Она нуждалась во мне…

44

Мы охотно себя убеждаем, что изменению поддается только будущее, тогда как прошлое каменеет во времени. То, о чем говорят в будущем времени, принадлежит, таким образом, к области незавершенного, пребывающего в процессе становления, тогда как, перейдя в прошедшее время, эти события становятся необратимой реальностью, которую уже невозможно подретушировать. Поэтому беспокойство (это второе имя нашего чувства возможности) хочет питаться только тем, что нас ждет. И то, что завершено, обряжается, как в саван, в определенную форму спокойствия. Так вот, все то, что я считал завершенным, зашаталось после первых признаний Анжелики. Тогда, слушая ее, я понял, что прошлое тоже способно стать незавершенным и изменчивым. Что оно таит в себе залежи сюрпризов для того, кто решится открыть его таким, какое оно есть. И мое беспокойство, спеша вторгнуться в запретную страну, яростно ринулось в прошлое. Оно завладело тем, что я считал уже пережитым. Его кислота начала разъедать каждое из моих воспоминаний. Все, что я успел узнать об Авроре, разлетелось в куски, сложившиеся в непонятную мозаику. Один за другим эпизоды нашей прошедшей жизни уходили в трясину. Сама память моя превратилась в минное поле, на котором последним мог оказаться каждый шаг.

45

Так, значит, в то утро, пока я купался, Аврора звонила Анжелике. И при этом казалась несчастной. Несчастной? С чего бы это? Не были ли мы в нашем номере Гранд-отеля близки как никогда? Не были ли вечер и ночь почти совершенными? Но Анжелика не сомневалась в том, что слышала. Тревожный голос. Паника. Как будто Аврора влипла в грязную историю, из которой ей нужно было как можно скорее выпутаться. Она попросила ее приютить на несколько недель. Она должна была сесть в самолет и в конце дня приехать в Сен-Клу.

— Я ее ждала, но она не приехала. Тогда меня это немного расстроило…

Перед разговором об Авроре Анжелика сочла необходимым вернуться к своей собственной истории.

— Вам следует знать обо мне кое-что, чтобы разобраться в этой истории…

Говоря это, она обрывала лепестки лилии длинными накрашенными ногтями.

Для нее все началось тридцать лет назад. Она тогда только что приехала из Польши и никого в Париже не знала. И была бедна, хотя, как она сказала, в ее жилах текла капля королевской крови. Она пустила в ход свое единственное оружие и достояние — красоту. Много мужчин. Богемная жизнь. Взлеты и падения. С возрастом, к счастью, ей удалось добиться более устойчивого положения.

— У меня был широкий круг знакомых. Я нравилась. Я тогда оказывала кое-кому… кое-какие услуги. Я организовывала встречи, свидания. Вы понимаете, что я имею в виду… Тогда она обосновалась в этом доме в Сен-Клу, и это было для нее началом другой карьеры. Она помогала своим друзьям избежать одиночества. У нее бывало много гостей, устраивались небольшие празднества, очень невинные. Не более того. Только фанатичный ханжа мог усмотреть в этом что-либо непристойное.

Она еще встречалась с мужчинами, но реже, и только по расчету. Впрочем, за ней стал настойчиво ухаживать один итальянец, из Рима. Он был одним из тех модных хирургов, которые якобы могут делать женщин красивее. И каждый день он посылал ей цветы, особенно лилии, — ведь она обожает лилии конечно же по причине королевской крови, которая течет в ее жилах.

Однажды вечером, когда ей доставили ежедневный букет, Анжелика успела заметить юную цветочницу, чье лицо очень заинтересовало ее. Цветочница, должно быть догадавшись об этом, устроила так, чтобы вернуться и завтра, и в последующие дни. Итальянец, такой ревнивый, не думал, что, отсылая столько лилий, он способствует неожиданной интимности. Две женщины сблизились. Согласие наметилось. У молодой цветочницы был вид потерявшейся кошки, и Анжелика вспоминала, что сама выглядела так же, когда приехала в Париж.

Цветочница была умной и чувственной. Анжелика предложила ей работу. Она безо всякой причины испытывала почти материнские чувства к этой девочке. А может, и не только материнские.

Все это случилось пять лет назад. Не было нужды объяснять мне, что цветочницей была Аврора.

Анжелика говорила со мной уже более часа, когда с ней случился приступ недомогания, который я расценил сначала как вежливую манеру меня спровадить. Но прежде чем я успел встревожиться, из носа у нее потекла тонкая струйка крови. Эта кровь, почти черная, подчеркнула бледность ее лица. Несколько капель запятнали ее платье. Ей помогли лечь на диван. Горничная, которая принесла ее носовой платок, казалась привычной к такого рода неприятностям… Анжелика смутилась. Попросила не смотреть на нее.