Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920 - Хадлстон Уильямсон

Чтобы справиться с положением, часть Добровольческой армии под командой генерала Май-Маевского в качестве базы использовала Ростов. Еще одна армия под германским контролем и на немецкие деньги наступала из Киева до тех пор, пока ей не удалось очистить от красных значительную территорию вокруг Воронежа. К несчастью, ею командовали самые страшные, вульгарные представители старого режима, и они лишь заменили тиранию и плохое управление большевиков на ту же систему под другим именем. Очень скоро местные симпатии настолько к ней охладели, что эта армия развалилась, а осколки ее влились в части Донской и Добровольческой армий.

В декабре Краснов, ныне атаман Войска Донского, согласился на передачу объединенного командования всеми антибольшевистскими силами в руки Деникину, и в феврале 1919 г. генерал Африкан Петрович Богаевский, всю Кубанскую кампанию воевавший под началом Корнилова и бывший очень популярным на Дону, стал атаманом, а генерал Сидорин – главнокомандующим.

В декабре 1918 г. появились первые признаки интереса, проявляемого союзниками к войне в Южной России, когда прибыла миссия во главе с генералом Пулом, а в апреле появилась британская миссия под руководством генерала Бриггса, включавшая среди своих офицеров и меня.

После выяснения кое-каких сведений о казаках моей первой обязанностью в Новочеркасске, как мне казалось, было обратиться к атаману Богаевскому. На следующий после приезда день я вместе с Ангусом Кемпбеллом вознамерился это осуществить. Нас встретил у дверей очень энергичный часовой Атаманского гвардейского полка, на голове которого была синяя казацкая шапка, а одет он был в обычную русскую серо-зеленую рубашку и синие бриджи с лампасами трехдюймовой ширины. В руке он держал кавалерийскую саблю, кривую, как серп, и явно острую, как бритва. Со своей саблей и бородатым лицом он выглядел весьма пугающе.

Адъютант проводил нас к канцлеру двора, а тот, в свою очередь, передал нас личному секретарю, пока, в конце концов, мы не вошли в маленькую гостиную, в которой атаман принимал своих гостей.

Богаевский был круглолицым человеком с небольшими усиками и очень дружеской улыбкой. Только оправившись от приступа тифа, которым заразился во время поездки на фронт, он был очень слаб, но сердечно нас приветствовал, – к моему большому удивлению, на французском, так что я мог вести беседу без помощи переводчика.

– Мы очень рады тому, что вы здесь, – произнес он. – Наша борьба станет намного легче теперь, когда прибыли вы.

Визит был коротким и формальным, но я тут же ощутил большую симпатию к нему. Несмотря на высокий ранг, бросалась в глаза его естественность и скромность.

Следующими после атамана лицами были главнокомандующий Сидорин и его начальник артиллерии Горелов, которого я себе представлял более внушительным, чем он оказался на самом деле, но теснейшие, водонепроницаемые отсеки, которые вечно вредили работе британского персонала во Франции, не выдерживали сравнения с теми, где трудился русский штаб. Помимо Горелова, Сидорина сопровождали его начальник штаба поляк генерал Кельчевский и его генерал-квартирмейстер Хислов. Эти четверо руководили всей деятельностью Донской армии. Атамана полагалось держать в курсе всех акций, но вскоре я пришел к выводу, что могущественный Сидорин делал все, что хотел, и советовался с более беззаботным Богаевским, когда ему это было удобно – что случалось не так часто. Тогда это не казалось необычным, потому что почти в каждом городе имелось свое командование и практически самостоятельные армии, некоторыми командовали генералы, а некоторыми – полковники. Никто из них, вероятно, не подчинялся никому свыше.

Сибиряк Сидорин был авиатором и штабным офицером Российской армии, и ему еще не исполнилось сорока. Это был крупный человек с коротко стриженной головой, шрамами на лице и грубыми чертами. Он был неразговорчив, но когда заговаривал, то делал это хриплым и властным голосом. В моменты спокойствия выражение его лица было скорее жестоким и зловещим, но когда он был доволен или приятно удивлен, оно загоралось необычной, мальчишеской улыбкой, и он тихо смеялся странно приятным и вызывающим доверие смехом, отчего трудно было испытывать неприязнь к нему. При нашей первой встрече он сдержанно приветствовал меня и начал ту же самую тему, что и все другие русские командиры.

– Британские орудия надо немедленно отправлять на фронт, – заявил он. – Уже нет времени для систематических тренировок.

Он хотел больше пушек и как можно быстрее, так что не мог бы я попросить миссию прислать их? Он был разочарован размером доли запасов, выделенной его армии, и попросил меня довести это до сведения штаба миссии.

Потом генерал Кельчевский сделал для меня краткий обзор ситуации на фронте и попросил меня зайти к нему еще раз после того, как я ознакомлюсь с работой училища, чтобы поделиться с ним своими мыслями о положении дел.

Всей моей деятельности в России суждено было быть тесно связанной с Сидориным и его штабом, и, хотя внешне наши отношения всегда были самыми сердечными, официально я скоро обнаружил, что при получении от них какой бы то ни было информации сталкиваюсь с величайшими трудностями. С начала и до конца было так, что Сидорин не обращал ни малейшего внимания на британского офицера, кроме разве что приглашений на обед, и только в крайних случаях обращался к нам за советом или помощью, когда дело касалось британских материалов, которые получали казаки. Поэтому возникла необходимость заставлять обращать на себя внимание, а иногда даже требовать внимания, когда я видел, что наше оборудование подвергается дурному обращению в руках его чересчур уверенных, но неквалифицированных офицеров.

Тем не менее было не принято для младшего британского офицера совать свой нос в сложную машину казачьей армии, и казаки, возможно, знали, что многие в штабе миссии не считают необходимым ни при каких обстоятельствах, чтобы я интересовался чем-то, выходящим за круг моих обязанностей инструктора.

Действительно, многие британские офицеры – как старшие, так и младшие, – похоже, проявляли небольшой интерес к тому, что происходило вне их среды, и были бесстыдно пренебрежительны ко всему, что делали русские, игнорируя возникавшие многочисленные возможности для оказания содействия. Они, видимо, были уже убеждены, что поддерживают проигранное дело. Из-за этого я не всегда мог действовать с уверенностью получить поддержку своих вышестоящих начальников, а ситуация не становилась легче от того, что Лэмкирк, этот русскоговорящий офицер, бежавший вместе с русскими, был старым другом Сидорина и сознательно отстранялся от дел, чтобы создать для нас проблемы.