Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник) - Артур Дойл

Глава VIII Яхта

После этого небольшого происшествия в корримьюрской крепости мое отношение к нашему постояльцу изменилось. Меня теперь не покидало ощущение, что он что-то скрывает от меня… Что он сам был сплошной загадкой, ведь его прошлое до сих пор находилось под завесой тайны, и когда эта завеса хоть чуть-чуть приподнималась, под ней всегда обнаруживалось что-то кровавое, жестокое и внушающее ужас. Даже на его тело нельзя было смотреть без содрогания. Однажды летом, когда мы вместе пошли купаться, я увидел, что он весь покрыт ранами. Кроме семи-восьми следов от пуль и сабель, ребра у него на одной стороне были как бы выкручены, а на икре был ужасный шрам, словно из нее просто вырвали кусок. Он, как всегда, беззаботно рассмеялся, когда заметил, как я рассматриваю его.

– Это казаки! Казаки! – сказал он, проведя рукой по шрамам. – А ребра поломаны артиллерийской подводой. Когда по тебе проезжает пушка – это дело серьезное. Кавалерия – сущие пустяки. Лошадь всегда смотрит под ноги, как бы быстро она ни скакала. Однажды по мне прошлись полторы тысячи кирасиров и русские гусары из Гродно{52}, и ничего, на мне царапины не было. Но пушки – другое дело.

– А нога? – спросил я.

– Ерунда! Всего лишь волчий укус, – небрежно сказал он. – Хотя ты ни за что не догадаешься, как это произошло! Рядом со мной разорвался снаряд. Лошадь убило, но я выжил, хоть подводой мне и перебило ребра. Было очень холодно… очень, просто ужасно холодно! Земля твердая, как железо. Вокруг никого, кто мог бы помочь раненым. Люди замерзали в таких позах, что, если бы ты их увидел, рассмеялся бы. Я тоже почувствовал, что замерзаю. Что делать? Я вытащил из ножен саблю, вспорол своему мертвому коню брюхо, выпотрошил его кое-как, залез внутрь и закрылся, оставив только небольшое отверстие, чтобы было чем дышать. Sapristi![16] Внутри было достаточно тепло, да только слишком мало места, поэтому ступни и часть ноги остались снаружи. Потом, ночью, когда я заснул, пришли волки. Они набросились на лошадь, ну, и от меня, как видишь, кусок отгрызли. Но тут я, конечно, проснулся. У меня был пистолет, поэтому больше они не возвращались. Так я жил в тепле и уюте десять дней.

– Десять дней! – изумился я. – Что же вы ели?

– Лошадь, конечно же. Это было, как вы говорите, проживание с питанием. Разумеется, у меня хватило ума есть ноги, а жить в теле. Меня окружало множество убитых, у которых были фляги с водой, так что я ни в чем не нуждался. На одиннадцатый день меня нашел кавалерийский патруль, и все кончилось.

Лишь такими случайными разговорами, которые вряд ли стоит повторять, мне и удавалось узнавать хоть что-то о его жизни в прошлом. Однако близился тот день, когда мы узнали все, и о том, как это случилось, я сейчас попытаюсь рассказать.

Зима в том году была холодной и безрадостной, но с приходом марта появились первые признаки весны, целую неделю светило солнце и дул теплый южный ветер. Седьмого должен был вернуться из Эдинбурга Джим Хорскрофт. Триместр закончился первого, но ему еще нужно было сдать экзамены. Шестого мы с Эди, выйдя на прогулку, забрели на морской берег. Всю дорогу я разговаривал только о своем старом друге, да и о ком мне было разговаривать, если в то время других друзей одного со мной возраста у меня не было.

Эди, правда, все больше отмалчивалась, что было для нее необычно, но с улыбкой внимательно слушала все, что я говорю.

– Бедный, бедный Джим, – пару раз произнесла она вполголоса.

– А если он получит свой диплом, – говорил я, – конечно же, он заведет себе практику, станет жить отдельно, и мы потеряем нашу Эди.

Я старательно делал вид, что шучу, но слова застревали у меня в горле.

– Бедный, бедный Джим, – снова повторила она, и тут на глазах у нее появились слезы. – И бедный, бедный Джок! – вдруг добавила она и взяла меня за ладонь. – Ты ведь тоже когда-то меня любил, правда, Джок? О, смотри, какой красивый кораблик!

Это была изящная тридцатитонная яхта, судя по очертаниям мачт и плавным обводам бака{53}, очень быстроходная. Она приближалась к нам с южной стороны под кливером, фоком и гротом{54}, но, пока мы наблюдали за ней, белоснежные паруса свернулись, словно чайка сложила крылья, и мы увидели всплеск прямо у нее под бушпритом{55}, это был сброшен якорь. От берега до нее было меньше четверти мили, поэтому я без труда рассмотрел на ее борту высокого человека в фуражке, который через подзорную трубу рассматривал берег.

– Интересно, что им здесь нужно? – спросила Эди.

– Это богатые англичане из Лондона, – ответил я, потому что так мы, жители приграничных графств, объясняли все, что было выше нашего разумения. Почти час мы любовались красивым судном, а потом, когда солнце начало опускаться за облачную гряду и от холодного вечернего воздуха начало пощипывать кожу, мы вернулись в Вест-инч.

Если подходить к дому спереди, то сперва нужно пройти через сад, в который можно попасть через калитку, выходящую на дорогу. Это та самая калитка, у которой мы стояли в ночь сигнальных огней, когда видели Вальтера Скотта, едущего в Эдинбург. Так вот, справа от нее, со стороны сада, стояла небольшая декоративная каменная горка, которую, как рассказывали, много лет назад построила мать моего отца. Она была украшена изъеденными водой морскими камнями и ракушками и уже давно поросла мхом и папоротником. Когда мы прошли через калитку, мой взгляд случайно упал на эту горку, и я заметил, что в одной из трещин наверху белеет небольшой клочок бумаги. Я сделал шаг к горке, чтобы рассмотреть, что это, но Эди проворно выскочила вперед, выхватила эту бумажку и сунула себе в карман.

– Это мне, – со смехом сказала она.

Но я замер на месте и посмотрел на нее так, что улыбка сошла с ее лица.

– Это от кого, Эди? – спросил я.

Она недовольно надула губки, но ничего не ответила.

– От кого это? – уже громче спросил я. – Неужели ты обманываешь Джима так же, как обманывала меня?

– Какой ты грубиян, Джок! – воскликнула она. – Было бы очень хорошо, если бы ты не лез не в свое дело.

– Эта записка может быть только от одного человека, – закричал я. – Это от него, от де Лаппа!

– Ну, а если ты и прав, Джок, что тогда?

Спокойствие женщины удивило и взбесило меня.

– Так ты признаешь это! – взъярился я. – У тебя что, совсем стыда не осталось?

– А почему это я не могу получать письма от этого джентльмена?

– Да потому что это гнусно!

– Это почему же?

– Потому что он тебе совершенно посторонний человек!

– Совсем даже нет, – сказала она. – Он мой муж!

Глава IX Что происходило в Вест-инче

Я прекрасно помню тот миг. От других я слышал, что от внезапного потрясения чувства притупляются. Но со мной такого не произошло. Наоборот, я начал слышать, видеть и понимать все намного отчетливее, чем раньше. Я помню небольшое, шириной с мою ладонь, вкрапление мрамора в одном из серых камней горки, по которому скользнул тогда мой взгляд. Я даже успел подумать, как красиво расположены на нем пятнышки. Но все равно выражение лица, наверное, у меня сильно изменилось, потому что кузина Эди вскрикнула и бросилась в дом. Я пошел следом за ней и постучал в ее окно, увидев, что она уже была в своей комнате.

– Уходи, Джок! Уходи! – крикнула она из-за стекла. – Ты собираешься ругаться, а я этого не хочу! Окно я не открою. Уходи.

Но я продолжал стучать.

– Мне нужно с тобой поговорить!

– Ну, что тебе нужно? – крикнула она, приподняв окно на три дюйма. – Если только начнешь ругаться, я тут же закрываю окно.

– Ты на самом деле вышла замуж, Эди?

– Да.

– Кто вас обвенчал?

– Отец Бреннан из католического храма в Бервике.

– Но ты же пресвитерианка{56}.

– Он захотел, чтобы это проходило в католическом храме.

– Когда вы обвенчались?

– В среду.

Я вспомнил, что в тот день она ездила в Бервик, а де Лапп отправился на долгую прогулку по холмам, так он сказал.

– А как же Джим? – спросил я.

– О, Джим меня простит!

– Ты разобьешь ему сердце. Ты же разрушишь всю его жизнь!

– Нет-нет, он простит меня.

– Он убьет де Лаппа! О Эди, как ты могла так опозорить нас?

– Ну вот, ты ругаешься! – воскликнула она, и окно захлопнулось.

Я еще постоял под окном, постучал, потому что много еще о чем хотел спросить, но она не подходила. Мне показалось, что я слышал ее плач. Через какое-то время я сдался и решил идти в дом, уже почти стемнело, но тут неожиданно скрипнула садовая калитка и показался сам де Лапп.

Однако, глядя на то, как он вышел на тропинку, я решил, что он либо сошел с ума, либо пьян. Он вышагивал, пританцовывая, щелкал в воздухе пальцами, а глаза его блестели, как два светляка. «Voltigeurs! – выкрикнул он. – Voltigeurs de la Garde!» – точно так, как тогда на берегу, когда потерял сознание. А потом вдруг добавил: «En avant! En avant!»[17] и, размахивая тростью над головой, двинулся к дому. Сделав пару шагов, он увидел меня и остановился, даже как будто слегка смутившись.