Стожары - Алексей Мусатов

— Часто, — ответил Степа.

— А созвездие Стожары можете найти?

Ребята долго блуждали в серебристом лабиринте созвездий, сбивались с пути, возвращались к Большой Медведице и вновь отправлялись в поиски.

— Вижу, вижу! — первой закричала Маша. — Вон они, Стожары, семь маленьких звездочек. Андрей Иваныч всегда говорил: «Наша деревня счастливая, у нее имя звездное».

И, оторвав глаза от неба, ребята заговорили о войне, о Красной Армии, о том, может быть, уже недалеком дне, когда отцы и старшие братья вернутся в родные Стожары.

Глава 13. «ПЕРВОПРИЧИНА»

Катерина по-прежнему с нетерпением ждала писем от Егора. Всех, кто ехал в город, она просила непременно зайти на почту да построже разговаривать там со служащими — не иначе как теряют они солдатские письма.

— И чудная у тебя мать, Коншак, — как-то раз сказал Девяткин.

— Сам ты чудной! — вспылил Санька. — Не получай твоя мать писем столько времени, не только человека — птицу и ту попросишь: слетай, мол…

Опасаясь, как бы похоронная не попала случайно в руки матери, Санька носил ее постоянно при себе, в грудном кармане, и, ложась спать, всегда клал гимнастерку под подушку.

Уличные забавы и развлечения теперь мало занимали Саньку.

Ни звонкие удары лапты по мячу, ни клекающий стук деревянных рюх о городки, ни восторженный рев победившей команды — ничто, казалось, не могло вывести мальчика из оцепенения.

— Ну что ты, право, какой… — опечаленно упрекал товарища Тимка, когда тот, вопреки правилам, оставлял игру в самом ее разгаре или просто проходил мимо играющих.

И, желая отвлечь мысли Саньки в другую сторону, рассказывал, как они вчера чуть-чуть не обыграли в лапту партию Алеши Семушкина.

— Мы бы обязательно победили, да у нас на выручке Петька Девяткин стоял. А какой же у Петьки удар! Вот если бы ты был с нами…

Санька молча смотрел в сторону. Он понимал, что горя сейчас у всех очень много, но от этого ему было не легче.

Были, однако, минуты, когда печаль как будто оставляла Саньку. Дробный стук топоров и пофыркивание пил около строящихся изб, звон железа в кузнице, ржание коней на лугу заставляли его на время забывать о своей потере.

После школы Санька подолгу задерживался у кузницы или бежал на конюшню.

Помогал конюху Василисе Седельниковой распрягать лошадей после работы, потом взбирался на спину своего старого друга Муромца и гнал их в ночное.

Зная, что кони за день устали, Санька щадил их, и только перед самым табуном он не выдерживал и пускал в галоп.

И тогда ему казалось, что это не он, а отец со своим эскадроном летит по зеленому лугу, взмахивает клинком и рубит фашистов.

Седельникова сначала сердилась на Саньку:

— Ты мне, казак-наездник, всех коней запалишь!

Но, увидев, как мальчик уверенно, без страха подходит к лошадям, как хорошо знает их повадки, сменила гнев на милость:

— Просись-ка, Саня, в подручные ко мне. Младшим конюхом тебя поставлю. Трудодни буду начислять…

Набравшись смелости, Санька попросил мать отпустить его работать на конюшню.

— Опять за старое, — нахмурилась Катерина. — И не выдумывай! Покуда седьмой класс не кончишь, никуда тебя не пущу. Отец как наказывал? Худо будет — последнюю одежку продать, корову порешить, а тебя учить, что бы там ни было.

Санька задумался. Это верно. Отец часто твердил: «Ты, Саня, в сорочке родился. Теперь до второго пришествия учиться у меня будешь».

Он любил расспрашивать, какие заданы сыну уроки, заглядывал в тетради, вызывался решать задачки. «Это ничего, что мы в свое время таких не решали… я умом дойду».

Но, справившись с задачей, отец не спешил с подсказкой, а только лукаво ухмылялся:

«Думаешь, подскажу? Как бы не так! Сам попотей, на чужое да на готовенькое не зарься».

Особенно радовали отца стихи Пушкина, Кольцова, Некрасова, которые Санька заучивал наизусть. Егор радовался им, как добрым старым знакомым, и сам нередко вспоминал несколько строк:

Он видел, как поле отец удобряет,Как в рыхлую землю бросает зерно,Как поле потом зеленеть начинает…

«Вот, брат, каленым железом выжгло. Навек укоренилось».

Потом Санька не без гордости отметил, что отцу становится все труднее и труднее состязаться с ним в знаниях.

«Превышаешь ты меня, — соглашался отец. — Ну что ж, тянись, сынок, добирайся до высокой науки. Мы с матерью ничего не пожалеем».

Но зачем все это Саньке теперь, если отец больше не заглянет в его тетради, никогда не придет в школу поговорить с учителями!..

Матери Санька ослушаться не посмел — на конюшню не ушел, но от своих планов не отказался и без дела не сидел ни минуты.

Ловил рыбу, ходил в лес, обдирал с лип кору, которую потом замачивал в пруду, и плел из лыка веревки. С нетерпением ждал лета, когда можно будет собирать грибы, ягоды, ловить пчелиные рои. Бывают такие заблудшие пчелы: прилетят неизвестно откуда, сядут на дерево или на крышу избы — и тут только не зевай.

Потом нарезал у речки молодых ракитовых прутьев и принялся плести корзины и верши для рыбной ловли.

Одному работать было скучно, и он позвал Тимку Колечкина, Ваню Строкина.

Тимке тоже жилось нелегко. Два раза в неделю шагал он на почту за письмами, потом разносил их по колхозу. Хватало работы и дома. Тимка копал огород, вязал веники для козы, рубил хворост, кормил маленьких сестренок и по нескольку раз в день отводил в стадо рыжего теленка, который был так глуп, что через полчаса прибегал обратно и забивался в хлев.

Мальчишки частенько обижали малосильного, застенчивого Тимку, и он редко появлялся на улице.

Но с некоторых пор обидеть или обмануть доверчивого Тимку стало невозможно. Всегда за его спиной вырастал хмурый, взъерошенный Санька.

— Имей в виду! — говорил он многозначительно и, заложив руки за спину, вплотную подходил к Тимкиному обидчику.

И мальчики знали, что после таких слов Коншаку лучше не перечить.

А Санька все больше привязывался к тихому белоголовому Тимке, и все удивлялись этой странной дружбе.

После школы он приходил к Колечкиным, помогал Тимке по хозяйству, и мальчишки не раз видели, как Санька с Тимкой водили в стадо упирающегося теленка. Потом Санька принимался за уроки, а Тимка сидел рядом, заглядывал через плечо и вздыхал — так далеко он отстал от Саньки.

Корзины у Саньки и Тимки в первое время получались кособокие, неуклюжие, но колхозницы брали их охотно и расплачивались хлебом, картошкой, молоком.

Посыпались заказы: кому нужна была корзина для белья, кому — для сена.

Петька Девяткин, прослышав о выгодной Санькиной затее, напросился принять его в пай и предложил безвозмездно пользоваться его ножом о двух лезвиях.

А через день он заявил, что пайщики продают корзины непомерно дешево и цены надо повысить.

— Еще чего! — возразил Санька. — Со своими да торговаться будем?

Потом он занялся огородом.

Началось это с того, что Евдокия Девяткина с Петькой вскопали весь свой усадебный участок да еще прихватили изрядный кусок колхозной луговины.

— Куда вам столько? — как-то спросил Санька у Петьки Девяткина. — Подавитесь!

— Эге! — ухмыльнулся тот. — С огородом теперь не пропадешь. Сейчас и в городе у всех огороды.

Санька посмотрел на свою усадьбу. Мать почти все дни проводила в поле, и огород был вскопан только наполовину.

Санька взялся за заступ. Копал до позднего вечера и так утомился, что, ужиная, даже задремал за столом.

Утром проснулся задолго до школы и вновь вышел на огород. Приветливо шумели старые дуплистые липы, отделявшие усадьбу Коншаковых от усадьбы Девяткиных. С весной они помолодели, покрылись густой зеленой листвой. Дальше росла черемуха. Она была огромная и белая, словно облако, которое зацепилось за изгородь и теперь не могло сняться и улететь.

За черемухой на самом дальнем конце усадьбы тянулся к небу молодой тополь. Его посадил отец в тот год, когда Санька учился в первом классе.

«Дружок твой, — сказал он сыну. — Посмотрю вот, кто из вас вырастет быстрее да кто корнями за землю крепче уцепится».

Черенок тополя долго не приживался, а потом все же пустил побеги и сейчас выглядел высоким, стройным деревцом.

Но что это делает Петька около его друга тополя?

Санька вгляделся и побежал к деревцу. Петька уже успел вскопать метра полтора коншаковской усадьбы и теперь, дойдя до тополя, перерубал заступом его корни.

— Ты… ты что это?! — задохнулся Санька.

— Ничто ему… дерево живучее… — фыркнул Петька. — Все равно на огороде у вас один репей вырастет.

Этого уж Санька стерпеть не мог. Он выхватил у Петьки заступ и, размахнувшись, забросил его в крапиву.

— Вон! Вон с нашей усадьбы!

Но Петька «вон» не пошел, а, изловчившись, схватил Санькин заступ. Санька бросился отнимать, и мальчишки покатились по вскопанной, рыхлой земле.