Частная жизнь - Владимир Киршин

Мнили себя великим народом. Дряхлого косноязычного правителя считали обидным недоразумением, какой-то необъяснимой досадной случайностью. Объяснение: «Каждый народ заслуживает своего правителя» – нас не устраивало. Мы, по нашему представлению, заслуживали лучшего. По пьянке способны были признать свою избыточную терпеливость, ну ладно – малодушие, – но только не кретинизм. Дойти до сути никак не получалось – участники дискуссии к утру отрубались и падали прямо тут же на кухонный пол. Нам до зарезу нужно было «зеркало» – чтобы увидеть себя со стороны. А «зеркала» не было, вокруг была тухлая, прокуренная вата. Был «Сталкер»: две серии бурьяна, мусора и страха – сеансами в «Комсомольце». Хороший фильм, кстати, три раза смотрел. «Только этого – мало»…

В 80-м умер Джо Дассэн, мсье Комфорт, – шансонье с необычайно уютным голосом и огромной популярностью в Советском Союзе.

«Ты слышал – Высоцкий умер!» – Что?! – шок. Это была уже ощутимая потеря. Потеря воздуха, будто остановилась вентиляция: значит, скоро и мы сдохнем. А эти паразиты ему Государственную премию присудили – посмертно. Смешно, Высоцкий был «наш», никак не «государственный». А вот интересно, отказался бы он от госпремии, будь он жив?

Застрелили Джона Леннона. Мой знакомый хиппи заплакал: «Ну, это уже вилы». Из отдушин одна Пугачева осталась. Анекдот-80: в ХХI веке выпустили словарь – там на букву «Б»: Бред… Бредень… Брежнев – политический деятель эпохи Аллы Пугачевой.

Бешеная популярность была у Пугачевой. Потому что сама она была… Ну скажем так – независимая женщина среди рабов. В этом все дело, вокал-то у нее – довольно средний. Но – независимая! Она первая заявила о своей личной жизни как о высшей ценности. И первая дала по носу ее блюстителям: не ваше дело.

А как стану я немилой –Удалюсь я прочьИ, скатившись по перилам,Упаду я в ночь.

Неслыханная дерзость. Рабы, кстати, очень быстро выучились дерзить. Как слабину хозяина почуяли – давай дерзить, носы друг другу квасить. А сегодня новая дерзость нужна – другого человека за ценность признать.

В 1980 году пермский клуб самодеятельной песни провел свой первый фестиваль – во ВКИУ. С тех пор КСП вот уже двадцать лет подряд проводит фестивали, – нашли деньги или не нашли – в лесу у костра всё равно споют про «солнышко лесное».

В 1980 году вышел на экраны первый отчественный боевик а’ля Гонконг «Пираты ХХ века». В Пермь прилетел исполнитель главной роли Еременко-младший собственной персоной, выступал перед зрителями в кинотеатре «Россия» в грязных резиновых сапогах и с выражением крайнего высокомерия на красивом лице. В фильме впервые показывали карате. Карате, короче, – это типа бокса, только бить надо ребром ладони или ногой. Недавно рассекретили древнее искусство. Тысячи юношей крутили в воздухе ладошками и ломали себе кисти на кирпичах. Отменялась мышечная сила, – это устраивало девушек, они тоже крутили и пинались, зачастую превосходя юношей агрессивностью.

Кстати, о девушках, – анекдот в тему. Американский турист соблазнил комсомолку. На прощанье дает ей доллар – та не берет. Сидит, плачет. Он ей – 10 долларов, она не берет. Плачет, не уходит. Американец забеспокоился: «Ну может, купить тебе чего-нибудь? Обувь? Еду?» – «Ничего не надо, мистер, – говорит девушка. – Только уберите, пожалуйста, ваши «Першинги» из Восточной Европы».

1981. КАК МЫ ЧОКАЛИСЬ

Открываю глаза – все те же лица. И еще какой-то человек поет под гитару: «Я уплываю, и время несет меня с края на край…». Ты сказала, что человек этот верит в переселение душ и что нам с ним надо идти за пивом. Я пошел, заинтригованный обоими обстоятельствами. Про «переселение душ» я в тот день так ничего и не узнал. И пиво мы не купили – его нигде не было. НИГДЕ.

Прихожу на работу – там везде рыба разбросана. Тюлька пряного посола, судя по запаху. Крошки черствые на столе, фильтры обкуренные, магнитофонная пленка по полу серпантином – ага, это мы вчера «Чингисхана» отплясывали. Начинаешь вспоминать.

В другой раз, тоже с бодуна, прихожу на работу, глядь в окно – под окном труп лежит. Ну, думаю, – мой. Протер шары – девчонка. Голая. И менты в траве шарятся. И что обидно, ничего вспомнить не можешь. Слава богу, обошлось. Пошли с другом «лечиться» – пива не нашли, пришлось водку купить. И все по новой.

Стихи скандировали: «Хорошо быть молодым!..». Влезали в окна к любимым женщинам. И просто к женщинам. И просто в окна, а также на телефонные будки и квасные бочки, изображая памятники самим себе. На церковный двор через забор проникали – службу посмотреть. Во лузях, вздымая кубки, декламировали Пушкина: «Пора! Пора! рога трубят; псари в охотничьих уборах чем свет уж на конях сидят…». И горланили, перемежая тостами, песни Дольского, Визбора и нашей Ларисы Пермяковой – в тоске неизбывной:

Бреду, бродяжка, как в бреду,Как будто книгу на ходуЗнакомую читаю.

Девушки красились самодельной тушью. Крошили в железную баночку черный карандаш «Живопись», строгали туда же мыло и плавили все это на газе при помешивании смеси и рассудка. Когда жижа застывала, резали ее на дольки и укладывали в «фирменную» коробочку – на ресницы наносили обычным порядком. Ресницы делались черные-черные, длинные-длинные, – и все это для нас…

А мы, подлецы, принципиально не желали ничего доставать – ни косметику нормальную, ни сапоги румынские, ни электрические самовары – последний писк. В 1981 году в моде были полотняные платья – «сафари». Форсированный вариант – платья «милитари»: погончики, нашивки, шевроны. Ансамбль дополняла модная прическа – хвост над ухом. Деловые мужчины в 1981 году носили дутую золотую печатку на жирном волосатом пальце и мужскую сумочку, называемую почему-то – «визитка». Мы их не любили, деловых. Кстати, ОБХСС – тоже.

Зато они были хорошими отцами (не то что мы), и именно им, как выяснилось, светило будущее. Своих детей они называли по моде – Дима, Денис, Маша, Оксана. Из моды незаметно выпали Миши и Бори, почти не стало маленьких Люд. Одни только большие Люды сидели с нами на кухнях и слушали наши стихи – кодированные исповеди. Курили кишиневское «Мальборо» – до полуночи, а после – «кизяк» и что закатилось под холодильник с прошлого раза. Слали гонца за винцом, он возвращался не один – проплывали какие-то воры, журналисты, балерины, хирурги, окулисты-гинекологи, десантники и просто забияки – хоровод собутыльников. Эстафета диванов, кушеток, козеток, соф, раскладушек и просто матрасиков на полу. Дух бродяжий, ты всё еле-еле.

Как мы чокались? Часто. Фигурно: «камушками», «по-водолазному», под речевки типа: «Не желаем жить – ЭХ! – по-другому!». Или под выдох скорби: «Ну, давай». Пили стоя, сидя, лежа, с кулака, с локтя, с мостика, перекатом «по орденам», с переворотом и подскоком. Пили спирт гидролизный («галошу») неразведенный – почему-то. Почему было не развести? – непонятно. Сами были неразведеные потому что. Ну, то есть, действительность не устраивала – улетали таким образом, от спирта ведь разгон знаешь какой – как будто под зад пнул слон. Да и как иначе, если стакан по-турецки – «бардак»… Стоп, дальше ни слова, секса при советской власти, будем считать, не было. А была всякий раз литература: романтическое грехопадение с последующими терзаниями себя и жертвы. Ну, ты в курсе.

Кодировать свои исповеди – единственное, что мы хотели и умели делать хорошо. Все остальное не имело смысла, а особенно – «служение обществу». Просто «общества» уже не было – были пальцы крестиком у вождей и фиги в кармане у «масс». А нам это зачем? Мы уже летали (во сне и наяву – помнишь?), видели какое-то сияние на горизонте – Бог его знает, что там было, может – Истина? Ходили на работу, прикидывались полезными и скромными, смывались оттуда пораньше и расслаблялись на конспиративных квартирах.

Самая экзотическая из них была, конечно, на улице Матросова – избушка на курьих ножках, полная чертей и гениев. Один из чертей на четвертые сутки белогвардейского кутежа кинул-таки в хозяйку круглый тяжеленный стол и сломал ей ногу. Говорят, это был я. Ну конечно, «я», условно конкретный персонаж этой драматичнейшей из хроник. Смерть моя, я знаю, будет страшна. Худой и немощный, я буду лежать на раскаленной постели, глядеть с тоской на облака и молить о минуте покоя – а стадо чертей будет с хохотом бить в барабаны, орать под гитару «Колыбельную» Гершвина и читать мне последние известия через мегафон прямо в ухо. Люди! Все, кому я докучал в 1981 году своими ночными оргиями и кухонными бреднями о благоустройстве Советского Союза, – если вы живы, – простите меня. Я больше не буду.

Избушку на Матросова уже снесли, место продезинфицировали и застроили. Но доску мемориальную мы все равно там приколотим. Памятный знак установим в виде багрового кукиша на все четыре стороны.

…На прощанье ты подарила мне деревянного истуканчика с улыбкой олигофрена – подставку для карандашей. У него в голове было двенадцать дырок. Вот мой образ той эпохи: двенадцать дырок в голове и улыбка олигофрена. Кто не помер, тот выжил. Вместо дарственной надписи ты начертала одно слово у истукана на пятке: «Забудешь?» – Забыл.