Три горы над Славутичем - Борис Хотимский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А когда-нибудь может такое статься, что запутаются люди в прозвищах, не разберутся, что был князь Кий и перевозчик Кий? И посчитают перевозчика князем, а князя — перевозчиком?
Тот ничего не сумел ответить, лишь плечами пожал.
13
НОЧЬ КУПАЛЫ
Липы пахучие отцвели, досыта накормив пчел, и теперь под листочками круглели на тонких стебельках зеленые шарики плодов, каждый — не более горошины. Плоды на каштанах тоже были зеленые, но с конский глаз и колючие, а когда созреют — попадают, расколются, и выкатятся из них блестящие гнедые ядрышки…
Солнце набрало наибольшую силу и щедро дарило ее травам. А травы расцветали, каждая по-своему, и отдавали полученную силу всему прочему живому. Пасущимся коням и скоту. Девам, собиравшим красивые цветики.
Собирая цветики, девы пели песни. Поляне любили петь, а девы Полянские — тем паче. И озорные хороводные, и протяжные с томлением душевным.
Ой, у поле жито-о, жи-итоконями поби-ито-о!..
Собирала цветики и Миланка. Пела вместе со всеми и звонче всех. Хороши были собранные ею цветики — лазоревые и желтые, нежно-малиновые и темно-багряные. Но разве мог хоть один из тех цветиков сравниться красой своей с серыми в черных обручах очами Хорива, одного из молодших братьев княжьих? Ни у кого иного не видала Миланка таких очей. Хотела бы навсегда забрать их себе, как забирала цветы. Но цветы вскорости увянут, усохнут. А очи?..
* * *Над Горами смеркалось. Началась ночь Купалы.
Уже утопили в Днепре чучело злой Мары — с чучелом утопили все недоброе, холодное, противное жизни. После жгли костры на берегу, скакали через огонь. Хорив не страшился огня, наскакался вволю. Теперь, отойдя в сторонку от веселящихся ровесников, присел под склонившейся над водой старой вербой. Отдыхал. Глядел через вербины ветки с узкими серебристыми листьями в почерневшее небо.
В дупле вербы заворочался кто-то, неспокойно зашуршало в листве. И снова утихло, угомонилось.
Хорив задремал, прислонясь спиной к широкому вербиному стволу и вытянув ноги, опустил чернокудрую голову. Пробудили его голоса ровесников:
— Эгей, Хорив! Ты где?
— Мы на Днепр пошли — купаться. Аида с нами!
Река под звездами — будто серебро плавленое. Зовет к себе — окунуться. Разве утерпишь?
Хорив разделся, разбежался и — головой в воду! Здесь, у правого берега глубоко — ныряй себе без опаски.
— Бр-р-р! О-оух-х!
Благодать!
Хорив поплыл к середине Днепра, забирая влево, чтобы упредить течение. Со всех сторон слышались шлепки сильных рук по воде. То плыли наперегонки его ровесники.
Хорив одним из первых добрался до отмели, за ним — сюда же — и другие. Здесь, на мелком месте, отдышались и — обратно, к высокому правобережью.
Все слышнее веселые голоса и озорное повизгивание купающихся дев близ берега в сторонке. Девы далеко не заплывали. С ними Ми-ланка. Не ее ли это голос засмеялся? Самый звонкий голос на Горах у Миланки, слышнее всех, когда поют или смеются девы Полянские. Ни у кого нету таких долгих и пышных волос, как у Миланки. Ни у кого нету таких очей с поволокой под будто изумленными бровями-дугами, как у Миланки…
* * *— Чуешь, как деревья шумят? — заговорила первой Миланка. Едва слышно, в самое его ухо, чуть касаясь губами.
— Эгеж, чую, — ответил он.
— Ты думаешь, деревья шумят себе так просто? А они не так просто шумит — они разговаривают. Сегодня, в ночь Купалы, они переходят с места на место, сходятся и разговаривают.
— Что же они говорят?
— Разное, любый, всякое… Старые дубы вспоминают свои походы давние, они когда-то тоже ходили походами… Ой, дурная я! До чего же я дурная, Хорив, знал бы ты…
— Что ты! Какая же ты дурная? Ты лучше всех…
— Не, любый, дурная я, дурная. Отчего не пошла в лес, не сорвала папоротник? Как стемнело, надо было в лес пойти, сорвать папоротник…
— Для чего же тебе папоротник?
— А ты не знаешь разве? Был бы у меня сейчас папоротник, мы бы с тобой услыхали, о чем деревья меж собой разговаривают. Надо было мне пойти в лес…
— Не ходи в лес одна, — сурово предупредил Хорив. — Умыкнут.
— А ты выручишь. Ведь выручишь меня?
— Выручу, ладо моя единственная! Кого же мне еще выручать, как не тебя? — Тут он вздохнул тяжко. — Только старший брат в поход меня скоро покличет.
Сказал и почуял, как при этих его словах Миланка будто замерзла, как-то сжалась вся, задрожала, едва слышно крикнула:
— Не ходи! Не ходи в поход!
— Как же мне не ходить? — Хорив снова вздохнул, глядя в затопленные слезами чудесные очи. — Да ты не плачь! То не теперь, после зимы пойдем, не скоро еще. Не плачь… Ворочусь из похода, к себе возьму тебя, на свой двор. А ты поклянись, что без меня одна в лес ходить не будешь!
Ничего не ответила Миланка, только не сдерживалась более, рыдала.
14
ПОХОД НЕБЫВАЛЫЙ
Всю зиму стучали молоты кузнецов на Подоле, изготовляя княжий заказ: тьму шеломов и кольчуг, щитов и мечей, копий — великих и малых, несметное множество наконечников для стрел. День и ночь плавилась в печах добытая на болотах железная руда, едва хватало той руды. С небывалой щедростью платил князь за работу серебряной ромейской монетой — кузнецы и рудоплавы взмокали от усердия, не чуя мороза.
Всю зиму стучали секиры на лесистых берегах верхнего Днепра, Десны, Припяти и прочих рек, так или иначе бегущих к Горам из полуночных краев. Древляне, дреговичи, кривичи — все, кого Кий принудил платить ежегодную дань, валили строевой лес под суровым присмотром Полянских дружинников, которых на сей раз понаехало по всем становищам еще более прежнего. И никогда еще не требовали поляне столько лесу.
Поваленные стволы вековых деревьев тут же на месте, на снегу, лишали ветвей, ошкуривали, кое-как отесывали, стаскивали к замерзшей воде и там вязали в плоты. И едва только реки вскрылись, поплыл вослед за льдом поваленный лес — плот за плотом, бревно к бревну. Вместе с лесом — кто на плотах, а кто вдоль берега — двинулись к родным Горам дружинники — сотня за сотней.
Плоты и бревна прибивало к затону у Подола, где втекает в Днепр Почайна. Здесь их подцепляли и вытаскивали баграми — на берегу ждали пригнанные отовсюду мастера, снова вздымался до небес стук секир и молотов. Небывалое прежде множество великих лодий и челнов-однодеревок изготовлялись здесь. Тесали, стругали, смолили, обшивали бортами, оснащали мачтами и уключинами. Неслыханное прежде множество полотна для парусов готовили. Кожемяки в ярах от зари до зари обрабатывали бессчетное число бычьих, кабаньих и прочих шкур — на сапоги, ремни да конское снаряженье, а самые крепкие — для щитов. Немало скота для того было заколото. Коптили и вялили мясо и сало впрок. Без передыху пряли, ткали и шили девы да жены, ибо отродясь не требовалось столько одежды для кметов.
Запасались не только мясом, салом и рыбой, но также житными лепешками и фуражом, однако такими припасами особо не отягощались, зная, что кони найдут себе прокорм под копытами, а кметы — окрест.
Снаряжался небывало великий поход.
Кий принял переданное через ромейских гостей-слов приглашение Императора посетить Царьгород. Брал с собой немало подарков, чтобы не уронить чести: меха и кожи, мед и воск. Но, кроме того, вел за собой не одну тысячу кметов, чтобы чуять за плечами силу свою, чтобы и ромеи ее почуяли, — то всегда не без пользы… Шли поляне и россичи, дулебы и многие прочие анты, уже бывавшие в славных походах под бело-синим Киевым стягом. Кроме дружин, снаряжалось в поход великое множество ратников и воев. Кий брал с собою всех своих гридней, грозного Воислава и мудрого Горазда, из братьев — горячего Хорива, а еще жену свою Белославу. Горы оставлялись на попечение Щека, хотя и молодого, но рассудительного и, главное, надежного.
В конце травня двинулись. Вниз по Днепру пошли лодии и челны с кметами и поклажей. Конные дружины, многие ратники и вои шли берегом, за ними — возы и возы… Весь день до заката провожали их Горы, пока всех не проводили, — никогда еще не видали поляне такого множества уходящих кметов. Души наполнялись радостной гордостью от сознания великой силы своей. Но, как это нередко бывает, вслед за радостью прокрадывалась тревожная грусть. Смущало полян, что столь великая сила покидает Горы. Надолго ли?..
Дойдя до ближайшего становища россичей, приняли их дружину немалую и встали на ночлег — подождать отставших, подправить где что недоправлено, дать отдых гребцам и коням. Две ночи ночевали так, пока все не подтянулись и не собрались. После чего пошли далее на полдень, останавливаясь только по ночам, с рассветом поднимались и снова двигались, без какого-либо лишнего промедления, но и не тратя сил прежде времени.
