Усадьба ожившего мрака - Корсакова Татьяна

– Руки! Руки от нее убрал!!! – заорал Митяй и попытался оттолкнуть долговязого от операционного стола.

Не получилось. Его сон, но правила, оказывается, не его. Да, его не видели, но и сам он никак не мог помешать тому, что творилось сейчас в операционной. Его сил хватило лишь на то, чтобы замигала лампа.

– Снова проблемы с электричеством… – Старик посмотрел на потолок.

– Не отвлекайтесь, господин Смирнов, – сказал долговязый по-немецки. Голос его был низкий, но все равно скрипучий, как плохо смазанное колесо. В голосе его слышалось раздражение пополам со страхом. А в руке у него был инструмент… словно маленький коловорот, с каким батя ходил на зимнюю рыбалку. Тем коловоротом они делали во льду лунки, а этим?..

Во сне тоже может быть жутко, во сне тоже можно выть от бессилия. Даже если это твой сон. Особенно, если это твой сон!

Митяй и выл. С каждым оборотом этого чертова коловорота его вой делался все громче, все отчаяннее. А потом Таня открыла глаза…

Сначала взгляд ее был бессмысленный. И глаза из синих сделались черными, неживыми. Она смотрела на своих мучителей, а они были так увлечены работой, что не видели, не догадывались, что режут по живому…

Ей нужно закричать! Пусть они не слышат его, но она-то здесь, на вот этот проклятом столе! Если она закричит…

Она не закричала, она вперила свой черный взгляд в Митяя, и его вдруг закружило, поволокло куда-то в темный туннель, на дно Танюшкиных зрачков. О стены этого туннеля билось Танюшкино отчаяние и Танюшкина боль.

– Больно! – Кричала она голосом Митяя. – Мне нужно проснуться! Выпустите! Выпустите меня отсюда!!!

А чертов коловорот все вращался и вращался. И Митяй вращался вместе с ним. И Танюшка, кажется, тоже…

Все остановил голос. Один из тех, которые подкидывало эхо. Одновременно забытый и хорошо знакомый.

– Митяй, не кричи! Сейчас все сделаем, все поправим. Хочешь проснуться – просыпайся! Все будет хорошо…

Голос узнала Танюшка, дернулась ему навстречу, и Митяй дернулся следом, широко распахнул глаза, чтобы видеть самому, и чтобы видела она.

– Сева? – спросили они разом. – Сева, это ты? Сева, где ты?! Разбудите меня! Пожалуйста, разбудите!!!

– Таня?..

На мгновение, всего на долю секунды черный тоннель потерял свою пугающую реальность, и они с Танюшкой увидели лицо. Бледное, встревоженное, с взъерошенными светлыми волосами. Митяй вспомнил. А как только вспомнил, сон закончился. Так ему сначала показалось. Потому что исчезла операционная и эти сволочи, потому что Танюшка больше не кричала у него в голове, не просила ее разбудить. Вот только сон не закончился, просто Митяя вышвырнуло через анфиладу бесконечных комнат в тот самый пыльный и гулкий холл, с которого все началось. Сон во сне – вот что это было…

Здесь, в этой части сна, было жарко. Так жарко, что Митяй принялся стаскивать с себя одежду, а потом и вовсе лег на пол, уткнулся лбом в холодную каменную плиту, затаился. Эта часть сна была безопасной. Он не боялся сквозняков и эха, но он боялся собственных воспоминаний о том, что увидел в том другом своем сне. Он боялся, что на самом деле сон может оказаться явью… А еще он хотел наконец проснуться. По-настоящему, как самый обычный человек. Чтобы больше не метаться по лабиринтам собственных снов, чтобы все было просто и обычно.

– Хочешь проснуться – просыпайся! – послышался над головой знакомый голос. – Все будет хорошо!

Наверное, он поверил этому обещанию. Никогда никому не верил, а тут как-то само собой получилось. И проснуться получилось. Хоть и не сразу. Сначала пришлось ползти по грязному каменному полу к высокой двери, тянуться к массивной дверной ручке, вставать на трясущиеся, подкашивающиеся от слабости ноги, наваливаться всем весом, толкать.

Он выпал в реальность с громким криком и громким грохотом. Дверь поддалась слишком внезапно, и он не устоял на ногах, покатился по полу. Это был другой пол, не каменный, а обычный, дощатый, тщательно подметенный, теплый. Митяй лежал на нем, прижавшись щекой к шершавой доске и думал, что мог бы пролежать так всю жизнь, так хорошо ему было. Но не позволили. Пол завибрировал от тяжелых и быстрых шагов. Кто-то подхватил Митяя под мышки, поволок. Он не сопротивлялся, на сопротивление просто не осталось сил. Силы были лишь на то, чтобы открыть глаза.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Над ним склонились трое: батя, Сева и Головин. Всматривались, тормошили.

– Митяй, ты как? – спросил батя. – Ты очнулся, сынок?

– Митька, ты нас узнаешь? – А это Сева. Кто еще может задать такой идиотский вопрос?

– Парень, говорить можешь? – Ну а это товарищ Головин. Этот если и ведет допрос, то всегда по делу.

– Я нормально, вас узнаю, говорить могу. – Ответил он всем сразу и не узнал собственный по-стариковски сиплый голос. А потом еще и кашель накатил такой, что казалось, не будет ему ни конца, ни краю.

Митяй кашлял, а эти трое терпеливо ждали. Разве что не дали полежать, а усадили на каком-то неудобном диване.

– Доктор где? – то и дело спрашивал батя.

– Вышел воздухом подышать, – отвечал Головин, а потом добавлял: – Ну и за информацией. Может уже слухи какие-то дошли…

А Сева молчал, ничего не спрашивал, но далеко не отходил. Митяй все время видел носки его грязных сапог.

Наконец кашель отступил и стало почти хорошо.

– Ну что? – спросил батя. – Полегчало?

Чтобы не отвечать, Митяй кивнул.

– Есть хочешь? – А это Головин. Как всегда, по существу.

– Пить хочу, – просипел Митяй и откинулся на подушку.

Пока Сева бегал за водой, он таращился в потолок и прислушивался к своему организму. Организм, кажется, передумал умирать. Интересно, где он и сколько провалялся в отключке?

– Ты в городе, в надежном месте, – сказал батя, забирая у Севы кружку с водой и поднося Митяю.

Митяй кружку отобрал. Чай, не маленький, как-нибудь справится! Справился едва-едва. Руки дрожали так, что часть воды расплескалась, но напиться ему все равно удалось.

– Давно? – И голос сипеть стал меньше.

– Около суток.

– Всего-то?

– К хорошему врачу попал в руки, – усмехнулся Головин.

– И лекарство получил правильное, – добавил батя, а потом сказал очень серьезно: – Благодари, Митяй, Власа Петровича за спасение. Из него половину кровушки выкачали, чтобы тебе перелить.

– Так уж и половину, – отмахнулся Головин.

– От вас мне?

– Представляешь? Небось, тебе теперь курить хочется до зарезу? – Головин улыбнулся. Кажется, Митяй впервые увидел его улыбку.

– Спасибо, товарищ командир.

Ему бы тоже улыбнуться, но все силы ушли на это «спасибо». Впрочем, Головин не обиделся, молча кивнул в ответ. Теперь, когда с выяснением обстановки и благодарностями было покончено, Митяй перевел взгляд на Севу.

– Ты ее видел? – спросил Сева шепотом.

– А ты нас слышал? – так же шепотом спросил Митяй.

Сева кивнул, вытер выступившую на лбу испарину.

– Она в усадьбе? – Сева сделал шаг к дивану, навис над Митяем.

– Я не знаю, где ее… тело. – Слова дались тяжело, но здесь все свои, здесь можно не таиться. Почти не таиться. – Сева, мне кажется, она попала в беду. В очень большую беду…

А перед глазами уже крутился проклятый окровавленный коловорот.

– Что с ней?! – Когда дело касалось Танюшки, Сева терял самообладание. – Она… ранена?

Митяй чуть было не ляпнул, что она скорее всего мертва, но вовремя прикусил язык. Если Танюшка пробилась в его сон, значит, пока жива. Наверное, очень слаба, но все равно еще борется, цепляется за жизнь. Точно так же, как цеплялся за жизнь он сам в застенках фон Клейста.

– О чем вы, парни? – спросил Головин и как-то странно посмотрел на батю. Словно именно батя мог рассказать ему, что происходит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Где ты ее видел, сынок? – спросил батя. Голос его был ровный, почти равнодушный, как будто речь шла о самой обычной встрече.

– Во сне. Или в бреду. Это уж как вам будет удобнее, – сказал Митяй с вызовом.

– Расскажи! – попросил Сева. Этот поверил сразу и безоговорочно. В отличие от Головина. Да и плевать на Головина, не он его лучший друг.