Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы - О. Хлевнюк

Так было положено начало открытой подготовке смещения Рыкова. 5 ноября по докладу Сталина Политбюро утвердило повестку дня предстоящего пленума: рассмотрение контрольных цифр на 1931 г., отчёт Наркомснаба о снабжении мясом и овощами, доклад Центросоюза о работе потребкооперации. 20 ноября Политбюро вновь перенесло начало пленума — на 15 декабря. 30 ноября повестка дня была пополнена вопросом о перевыборах Советов[103].

Пока готовился пленум, Рыков фактически всё больше отстранялся от власти явочным путём. 29 ноября 1930 г., например, комиссия Политбюро под председательством Ворошилова рассматривала вопросы о мобилизационном развёртывании Красной Армии в 1931 г., о плане заказов Наркомвоенмора на 1931 г. Из членов Политбюро на заседании присутствовали Сталин, Орджоникидзе, Куйбышев, Молотов, Рудзутак. Председатель СНК Рыков, без которого подобные вопросы не должны были решаться и не решались ранее, отсутствовал[104].

11 декабре 1930 г. Политбюро обсудило проекты постановлений по основным вопросам пленума, но буквально накануне его созыва, 14 декабря, вновь перенесло открытие пленума, на этот раз на 17 декабря[105]. Смысл этого переноса стал ясен на следующий день. 15 декабря член Президиума ЦКК ВКП(б) Акулов по поручению Президиума направил в Политбюро специальное письмо, в котором предлагал созвать не пленум ЦК, а объединённый пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Обычно объединённые пленумы ЦК и ЦКК собирались для решения важнейших партийно-государственных проблем. До декабря 1930 г. такой объединённый пленум последний раз собирался в апреле 1929 г. и решал важнейший вопрос о борьбе в Политбюро между группами Бухарина и Сталина. На этот раз Акулов мотивировал необходимость созыва объединённого пленума обсуждением «крупных хозяйственных вопросов». Хотя на самом деле это, несомненно, было связано с предстоящим смещением Рыкова. Предложение Акулова было принято[106].

Манёвры вокруг созыва пленума свидетельствовали о том, что Сталин до последнего момента старался не демонстрировать свои истинные планы в отношении Рыкова. Эта линия была продолжена и на самом пленуме, где вопрос о Рыкове возник как бы случайно, между делом.

Первые два дня работы пленума, казалось, не предвещали никаких «организационных вопросов». Шло обычное обсуждение повестки дня, произносились традиционные отчётно-бюрократические речи. Признаки подготовленной атаки против Рыкова появились на третий день пленума. Утром 19 декабря выступление Рыкова в прениях по докладу Куйбышева о контрольных цифрах на 1931 г. несколько раз прерывалось репликами с мест, в которых ему напоминали о прежних «грехах» и требовали покаяния. Рыков защищался, достаточно резко заявил, что бессмысленно вспоминать «старые споры», хотя в заключение своего выступления вновь заявил о своей лояльности: «Я в величайшей степени убеждён в том, что генеральная линия партии является единственно правильной линией, что достигнутые успехи говорят об этом с полной и безусловной категоричностью, что всякое — как теперь принято называть наиболее гнусную форму борьбы — двурушничество, пассивность, нейтральность являются для члена партии совершенно недопустимыми»[107]. Несмотря на это, выступавшие затем участники пленума осуждали Рыкова, обвиняли его в неискренности, называли его речь оппортунистической.

На вечернем заседании 19 декабря с заключительным словом выступил Куйбышев. Оставив в стороне предмет своего доклада — план народнохозяйственного развития на 1931 г., Куйбышев начал обличать Рыкова и фактически предложил снять его с поста председателя Совнаркома. «Я считаю, — говорил он, — что между советской и партийной верхушкой, при выполнении такого исключительно трудного плана, который стоит перед нами в 31 г., требуется огромная сплочённость. Ни малейшей щелки не должно быть между соваппаратом и возглавляющими его товарищами и руководством партии. То, что происходило после съезда, то обстоятельство, что тов. Рыков не стал в ряды активных борцов за генеральную линию, не стал борцом против системы взглядов, вредность которой он сам признал, показывает, что такая щелка есть, пока тов. Рыков возглавляет соваппарат. А это вредно, это разлагающе действует на весь советский аппарат… Выходит так, что есть ЦК и его руководство в лице Политбюро, Пленума ЦК, это руководство охвачено величайшим воодушевлением социалистической стройки, ведёт пролетариат на всё новые и новые бои, ожесточённо борется с классовыми врагами и со всякими проявлениями, хотя бы даже завуалированными, враждебной классовой идеологии, и есть верхушка советского государства, которая делает, «что может»! Так дальше продолжаться не может…»[108].

Косиор, получивший слово в заключение пленума, предложил освободить Рыкова от обязанностей председателя Совнаркома СССР и члена Политбюро, утвердив новым председателем СНК Молотова, а членом Политбюро Орджоникидзе. Пленум принял эти предложения единогласно[109].

Смещение Рыкова прошло без видимого участия Сталина. Однако во всей этой операции чувствовалась его рука: начиная от подготовки пленума и заканчивая формулировкой о разрыве между партийным и советским руководством, высказанной Сталиным ещё в сентябре в письме Молотову и не раз повторенной на декабрьском пленуме.

Глава 2

1931–1933 годы: кризисы, реформы, насилие

Окончательно уничтожив последние следы оппозиционности в высших эшелонах власти, Сталин остался один на один со своими соратниками. Во многом благодаря их верности и преданности, их неразборчивой готовности бороться с политическим противником любыми методами, Сталин одержал победу. Однако, как и любая другая, эта победа Сталина содержала в себе зёрна поражения. Друзья и соратники в Политбюро, конечно, уже не представляли для Сталина такой политической угрозы, какая исходила некоторое время до того от Троцкого, Зиновьева, Рыкова и Бухарина. Однако закалённые борьбой и избалованные уступками, которые делал им Сталин в период острого политического противостояния, члены сталинского Политбюро оставались препятствием на пути установления абсолютной диктатуры вождя.

Трудности, испытываемые Сталиным, усугублялись и тем, что вопрос о возможности осуществления «большого скачка» методами, предложенными в 1929–1930 гг., оставался открытым. Явное нарастание всеобщего кризиса заставляло руководство страны в 1931—начале 1932 гг. маневрировать, идти на некоторые уступки во имя сохранения принципиальных основ «генеральной линии».

Эти политические колебания порождают у историков закономерный вопрос: каким был механизм принятия важнейших решений в начале 30-х годов, кто конкретно инициировал «реформы» и нововведения, насколько значительной была самостоятельность отдельных членов Политбюро и как строились их взаимоотношения со Сталиным. Попытка исследования этих проблем предпринята в данной главе.

1. Провал «великого перелома»

Форсированная индустриализация, коллективизация и ликвидация «кулачества», осуществляемые в 1929–1930 гг., принесли стране неисчислимые бедствия. По данным комиссии Политбюро, изучавшей в конце 1980-х годов материалы о сталинских репрессиях, в 1930–1931 гг. 356,5 тыс. крестьянских семейств общей численностью 1680000 человек были высланы в Сибирь и на Север в лагеря ОГПУ и в так называемые трудовые поселения[110]. По оценкам В.П. Данилова и Н.А. Ивницкого, 200–250 тыс. семей (т.е. около миллиона крестьян), не дожидаясь репрессий, бежали в города и на стройки, ещё примерно 400–450 тыс. семей (около 2 млн. крестьян) были выселены по так называемой третьей категории (в пределах своей области) и также, потеряв своё имущество, в большинстве ушли в города и на стройки[111]. Коллективизация и раскулачивание существенно подорвали производительные силы деревни. Уже в 1931 г. в ряде регионов ощущался голод, принявший в последующие два года катастрофические масштабы.

Индустриальные скачки, непомерное наращивание капитальных вложений в тяжёлую промышленность, игнорирование экономических рычагов управления и массовые репрессии против специалистов, вызвавшие волну так называемого «спецеедства», падение дисциплины на производстве привели к кризису в промышленности[112]. Этот кризис особенно беспокоил руководство страны. Поэтому в конце 1930—начале 1931 года в экономической политике стали проявляться тенденции, позволяющие говорить о некоторой корректировке откровенно репрессивной политики. Этот новый курс, который Р.У. Девис назвал «миниреформами»[113], складывался постепенно как цепь отдельных непоследовательных и противоречивых решений. Причём затрагивали «миниреформы» лишь промышленность, оставляя в неприкосновенности насильственную политику, проводившуюся в деревне.