Таня и Юстик - Владимир Железников

Дядя крикнул Грёлиху, что он поступает подло. Тогда вмешался Хельмут и сказал Грёлиху: "Нечего с ними возиться, забирай их всех, и конец". Я вытащил пистолет и крикнул: "Если вы нас не отпустите, я буду стрелять!" Они оба испугались и отступили к дверям, решили - сейчас я выстрелю. И я готов был выстрелить. Но дядя вырвал у меня пистолет и отдал Грёлиху. "Ты хотел убить? - сказал он. - Начинать с этого жизнь". Он, видно, надеялся, что после этого Грёлих изменит свое решение. Но Грёлих не изменил, наоборот, взяв пистолет, осмотрел его и протянул Хельмуту: "Выводи ее. - А сам вытащил из кобуры свой пистолет. - И ты тоже пойдешь с нами", - сказал он мне.

Дядя понял, что на спасение нет никакой надежды, и он бросился на Грёлиха, стараясь оттолкнуть его от двери, вцепился ему в руки, чтобы Грёлих не выстрелил. Дядя закричал нам: "Бегите, бегите!" Это были его последние слова. Мы бросились в прихожую - Марта, Эмилька и я - и выскочили на крыльцо. Там стояли два солдата и унтер... И Лайнис был почему-то с ними. В это время в доме раздался выстрел, и немцы, загоняя нас обратно, ворвались в комнату. Это Хельмут выстрелил в дядю. Тебя уже не было в комнате. И немцы, оставив дядю, увели нас.

- Лайнис был с немцами? - переспросил папа.

Бачулис не ответил.

- Когда вы бросились бежать, - сказал папа, - я выскочил в соседнюю комнату. После выстрела Хельмута Грёлих забыл обо мне. Ему хотелось побыстрее отсюда уйти. Я услышал шум отъезжающей машины и вышел сюда. Дядя лежал на боку, поджав ноги к подбородку. Я окликнул его, потом подошел и дотронулся до плеча. Я не знал, что мне делать. Хотел уйти, но боялся. Думал: "А вдруг он только потерял сознание?" Потом я понял, что он мертв, открыл настежь окно, включил свет - думал, может, на свет придут люди, - и убежал.

Папа замолчал, а я так задумалась, что не заметила, как в комнате оказался Лайнис. Он прямо какой-то вездесущий.

- Вы разве не уехали? - спросила его Даля.

Лайнис ответил, что зашел проститься. Что-то мне показалось странным в его лице.

- Опять собачка захворала, - сказал папа.

- Собачка тоже человек, - ответил Лайнис, полез в карман и вытащил бутылку вина. - Не откажите.

Мы промолчали. Никто не хотел, чтобы он оставался, когда у нас всего каких-нибудь полчаса. Но Лайнис поставил бутылку на стол и отодвинул стул, чтобы сесть.

- Это место Марты, - сказал папа.

Лайнис промолчал, продолжая отодвигать стул.

- Подождите, Лайнис. - Папа почти вырвал у него стул из рук. - Только что в этой комнате справляли день рождения Миколаса... Тот самый день рождения... И было даже весело... А потом пришли немцы... Остальное вы знаете не хуже меня, потому что вы пришли сюда вместе с ними.

- Я шел к Марте, - сказал Лайнис - Они меня тоже взяли.

- Но потом выпустили! - закричал папа. - Только вас.

- Значит, не принимаете, - как-то печально проговорил Лайнис. - Что ж...

Только теперь я поняла, почему лицо Лайниса показалось мне вначале странным. Он побрился, он специально побрился для наших проводов и принес бутылку вина, а мы его не принимали. Надо было что-то сделать, чтобы остановить папу, но в следующий момент он сказал такие слова, что останавливать его уже было бессмысленно.

- Лайнис, - крикнул папа, - я вас подозреваю в страшном... В предательстве.

Лайнис испуганно замахал руками, а Даля попросила папу успокоиться, но папа никого не желал слушать.

У него дрожала рука, которой он опирался на стол, и на лбу выступили капельки пота.

- Только он знал все, - сказал папа. - Он всегда подглядывал за нами. Он скрыл от меня, что работал у немцев.

- По мобилизации, - торопливо ответил Лайнис. - На хлебозаводе.

- Он скрыл, что его арестовывали наши по обвинению в сотрудничестве с фашистами.

- Но меня же сразу отпустили...

Папа, не слушая его, стал наступать на Лайниса, как-то неловко сцепив руки за спиной, словно он сам себя сдерживал.

- Вы предали нас! Всех, всех... Эмильку, Марту...

- Нет, нет, - ответил Лайнис - Я ее... Марту... любил... Поэтому подглядывал в окно. Мерещилось мне, что немцы узнают про вас...

- И домерещилось, - сказал папа. - Из-за вас все погибло! - Он вдруг расцепил руки и схватил Лайниса за лацканы пиджака.

Лайнис стал вырываться, папа не отпускал его.

- Миколас! - закричала Даля.

Бачулис подбежал к папе и помог Лайнису вырваться. Тот повернулся и быстро вышел из комнаты. Но папа в ту же секунду выскочил следом за ним, а я - за папой.

Часть четвертая

ВТОРОЙ РАССКАЗ БАЧУЛИСА

Они убежали, и я остался один. Вспомнил слова Эмильки о том, что ей иногда бывало так страшно, что хотелось среди белого дня выскочить на улицу и бежать к немцам, чтобы ее схватили и все кончилось. Мне тоже было страшно, и в страхе я был готов рассказать, что я во всем подозреваю себя. Но я по-прежнему сидел за столом, вместо того чтобы бежать следом за ними защитить Лайниса.

Вернулась Даля.

А я сидел и ничего не говорил даже ей, которая знала обо мне все.

"Разве так можно?" - подумал я и хотел начать, но вместо этого спросил:

- Где они?

- Сейчас вернутся. - Она старалась быть спокойной, и вдруг она мне показалась удивительно похожей на дядю.

- Давай отсюда уедем, - вдруг сказал я. - Навсегда. И забудем все.

- Давай, - немного помедлив, согласилась Даля. - Можно переехать в Алитус... Или в Каунас... Обменяем квартиру. Пожалуй, лучше в Каунас. Юстик там сможет учиться в институте.

- Нет, еще дальше... Из Литвы...

Даля не ответила, мои слова ее смутили. Она не могла уехать из Литвы. И тут я представил, что мы навсегда уезжаем отсюда, и уже сидим на чемоданах, и наш дом уже чужой для нас, и новые люди ходят по нашим комнатам, а Юстик и Даля жмутся в углу. И я понял, что уехать отсюда не смогу, что это и есть моя жизнь, и ее надо жить, и никуда от нее не убежишь и не спрячешься.

- Даля, послушай меня...

- Не надо, Миколас. - Она поняла, о чем пойдет речь. - После. Вот они уедут...

- Вот они уедут, и все пойдет по-старому, - сказал я. - Ты все время не даешь мне это рассказать. Делаешь вид, что не понимаешь... Если не было предателя... Если это не Хельмут, не Грёлих и не Лайнис... Значит...

- Что ты придумал! - перебила меня Даля.

- А я хотел, хотел убедиться в обратном.

- Ты был в отчаянии, ты хотел спасти Эмильку, - сказала Даля. - Ведь так? Ты хотел убить Хельмута, чтобы спасти ее... Разве так поступают предатели?

Теперь я понял, что заставило меня заговорить об этом. Я испугался, что Лайнис не сможет доказать свою невиновность, а то бы я, конечно, промолчал. Мучился бы и молчал.

- А если пострадает Лайнис, - спросил я, - тогда как?

- Мы этому помешаем, - сказала Даля. - Уверяю тебя. Успокойся. Мы его сумеем защитить. Он не виноват, и мы это докажем.

Мне стало жалко ее, и себя, и Юстика.

- Я вдруг успокоилась, - продолжала Даля. - Да, да, успокоилась, как ни странно. Мне даже хорошо.

Я посмотрел на нее, стараясь понять, почему ей вдруг стало хорошо.

- Ты не удивляйся, - сказала она. - Мне хорошо оттого, что Лайнис не виноват. А тебе я верю, если тебе это важно. Ведь ты в комендатуре, когда тебя били, никого не выдал.

- Мне некого было выдавать, - сказал я.

- Не скажи, не скажи, - ответила Даля. - А если бы тебе было кого выдавать, ты все равно бы не выдал.

- Почему же ты тогда не хочешь, чтобы я ему все рассказал? - спросил я.

- Потому что признание не сближает, а отчуждает. Потом ты будешь его избегать. Думать, что он знает э т о о тебе. В несчастье каждый живет в одиночку.

Еще минута - и я бы сдался, но голос у нее предательски дрожал. Она сама была далеко не во всем уверена. Я почти крикнул:

- Ты ошибаешься. Поверь мне. Лучше я все расскажу. Так будет легче.

- Ты мне поверь, - перебила Даля. - Ты ведь даже не уверен, что все это так. Это только твоя догадка.

Она подошла ко мне и, как маленького, стала гладить ласково по волосам, прижимая мою голову к груди. Приятны были ее теплые руки и ее уверенность в том, как надо поступить. И мне стало ясно, что все это, конечно, я придумал и надо только, чтобы они побыстрее уехали. Ведь осталось совсем, совсем немного: пусть скорее уезжают.

- Ты права, - сказал я. - Права, как всегда.

- Конечно, - сказала Даля. Она хорошо меня знала. - Ты им все расскажешь, и они уедут... Думаешь, уедут и увезут твою печаль? Нет. Твоя печаль будет острее, потому что о ней будут знать и другие.

Потом мы с нею долго сидели вдвоем и молчали. Но в этом молчании не было умиротворения, что-то беспокоило меня.

Через окно мы видели, как на городскую площадь вышел Телешов, постоял у памятника, а позади шли Таня и наш Юстик. И мне стало обидно, что мы с Далей сидим здесь, а они там, и Юстик с ними, и он должен быть именно с ними, а не с нами.

Когда они вернулись домой, Даля спросила у Телешова, что он теперь собирается делать.

- По дороге зайду в милицию, - ответил он. - Или, может быть, ты, Миколас, это сделаешь?

Я промолчал, понимая: осталось совсем немного, и они уедут, еще каких-нибудь полчаса.