Чужеземец - Виталий Каплан

— Ну чего ревёшь-то, дурочка? — взяла я её за руку. — Пойдём.

Отвела бедную женщину в дом, посадила на кухне, возле очага, похлёбки бобовой ей миску пододвинула. Потом вышла ненадолго и вернулась.

— Вот, глянь, Таурмай, узнаёшь?

И протягиваю расписку.

Побледнела она, руки затряслись. Ещё бы ей не узнать.

— Была дрянь, — сказала я, взяла дощечку, швырнула в пламя очага. — И нет боле дряни. Страшного я духа на ростовщика напустила. Ингрийя зовётся, восточным ветром ведает… Ты обо всём этом молчи, не то, глядишь, Ингрийя и на тебя перекинется… Дочке скажешь, мол, совесть у господина Гиуртизи проснулась, простил он вам долг…

Насилу я её успокоила. Рыдала вдова, всё мне ноги порывалась целовать. Выставила я её из дома, а на пороге сказала:

— Что ж до платы, то я даром ничего не делаю. Возьму плату, но не сейчас… И не деньгами возьму. Когда срок придёт, вызову тебя и объявлю, что мне потребно. То и сделаешь. А ныне ступай.

Проводив её, повалилась я на циновку. Даже есть не было сил. Ни на что уже сил не было. Может, помирать пора? И так уж лишнее зажила…

Впрочем, успеется. Сперва постояльца проведать надо. Как его раны? Заживают-то быстро, но наставник Гирхан учил, что тут расслабляться нельзя. Кажется, будто затянулась рана, а под коростой она гноиться может.

С трудом дотащилась я до его комнаты, откинула циновку, вошла. Факел горит, Алан с Гармаем напротив друг друга сидят, да нараспев тянут что-то. Ладно тянут, да только слова совсем мне незнакомые.

— Что, с богом своим разговариваете? — ухмыльнулась я.

— Разговариваем, тётушка, — кивнул Алан. — Хочешь попробовать?

Вскипело у меня всё внутри. Гость-то он гость, но такое сказать… в чужом доме… в моём доме… Вот и вырвалось из меня некстати:

— Последний раз я с богами две с половиной дюжины лет назад болтала.

Наговорилась по самую… — я едва удержала готовое выплеснуться бранное слово. — Просить их — это всё равно что солнышко мешком ловить. А кто сего не понимает, у того мозги перекошены. Не смей мне боле этого предлагать, понял?

И, конечно, поймал он меня на слове.

— Выходит, тётушка, ты и вашим местным богам не молишься?.

— А твоё какое дело?

— Никакое. Я просто спросил… что, нельзя было?

Мне вдруг стало всё равно. Полторы дюжины лет от всех таиться — это ж как нарыв в душе. Зреет, зреет — и прорвёт.

— Да, — сказала я. — Не молюсь я. Не верю в богов. Ни на вот столечко… И что теперь, к наместнику побежишь? Сам же первый на кол и сядешь, за бога своего чужеземного.

Тут он улыбнулся — и нехорошо мне сделалось от этой улыбки. Нет, никакого коварства в ней не было, обычная улыбка доброго человека. Только вот где-то я уже её видела. Когда-то давно… Дюжину лет назад? Две дюжины? Или чудится мне?

Внимательно я оглядела его лицо, будто впервые заметила. Сейчас он, конечно, мало походил на себя несколькими днями раньше — избитого, окровавленного, более смахивающего на расклёванный птицами труп, чем на человека. Был он отмыт, синяки его превратились в «желтяки» и уже не пугали своим видом, сломанное ребро, похоже, начало срастаться. Невероятно быстро, немыслимо. Травы у меня, конечно, сильные, но и с травами ему бы почти луну пластом лежать…

Высокий, худой, светлая кожа, от загара лишь слегка золотистая… И волосы прямые, тоже цвета спелой пшеницы. Ну ясное дело, северянин. Если, конечно, не врёт про свою дальнюю-дальнюю землю… И глаза — два серых озерца, какие бывают в пустыне, только там они солёные до горечи. Нос, губы, скулы — всё какое-то непривычное, а в то же время — как будто и знакомое. Откуда ж он взялся на мою голову?

— Не волнуйся, тётушка Саумари, никому я не скажу, и Гармай, понятное дело, никому не скажет. Это ж таким гнусным грехом было бы…

Я и сама понимала, что не скажет. Не тот человек, не станет старуху на смерть выдавать. Тут ведь хоть и нет закона — испокон все в богов верят, — а только такую опасную безумицу и без закона камнями закидают. Чтоб богам приятно было…

— А как же так получилось, тётушка, что ты от богов своих отказалась?

А почему бы и не поведать ему? Конечно, мне и в дурном сне бы не пришло в голову рассказать кому-нибудь из нашего города, пускай даже людям преданным. Но тут… совсем чужой человек… и даже не то что чужой, тут иначе сказать надо.

Нездешний он… Иной… Совсем иной.

И уже начиная говорить, поймала я взгляд Гармая — жадный, напряжённый и словно на что-то надеющийся…

Что-то изменилось в доме. Я почувствовала это не ушами, не глазами, а, наверное, кожей спины. То ли дуновение какое-то странное, то ли скрип, то ли шорох…

Странно. Дверь входная на засов заложена, время-то позднее. Конечно, никто ко мне не полезет, какой дурак с ведьмой ссориться вздумает? Но привычка…

Я прервала рассказ на полуслове. Предостерегающе подняла палец — молчите все!

Прислушалась, как учил меня наставник. Сперва сосредоточиться только на самых ближних звуках — собственном дыхании, звоне в ушах, жужжании мух… Потом протянуть внимание к звукам подальше, а затем и к самым дальним.

В доме определённо кто-то был. Кто-то шёл сюда, во внутренние комнаты, лёгкими быстрыми шагами. Вор? Справлюсь ли я с вором? Силы уже не те, да и вымоталась до предела…

Колыхнулась повешенная в дверном проёме тростниковая циновка, взметнулось рыжее пламя настенного факела — и на пороге явились двое.

Невысокие, на вид щуплые, в недорогих синих плащах из меннарского сукна. Один постарше, серебряные пряди проскальзывают в густых чёрных волосах, другой, горбоносый, на пару дюжин тянет, длинные волосы прихвачены бордовой лентой, а пальцы на руках шевелятся, извиваются, точно дождевые черви. У обоих тонкие, из кедра сработанные посохи. А глаза… Никак не удавалось поймать их взгляд. Вроде и не отворачивались, а вот что угодно на лицах их видать, а глаза — ну никак не разберу.

И веяло от обоих опасностью.

— Здоровья вам, — начала я первой. — Люди вы, как я погляжу, добрые… вот и ответьте, добрые люди, что ищете в чужом доме, куда вас, сдаётся мне, никто не звал?

— Здоровья и тебе, госпожа Саумари, — неторопливо ответил старший. Голос его был тусклым, потёртым, как мелкая монета, прошедшая великую дюжину рук. Такой голос не вспомнишь и день спустя.

— Что скажете хорошего, гости ночные? Или беда какая вас ко мне привела?

— Ну, — едва заметно усмехнулся старший, — для того мы и навестили тебя, чтоб поговорить обо всём обстоятельно. А уж сколь хорошим тебе наш разговор покажется, о том судить не могу. Ты ведь ведьма, госпожа Саумари, не так ли?