Конвектор Тойнби - Рэй Брэдбери

— Точно!

— Сказано — сделано! — кивнула Сеси. — Идите к себе в сарай и ложитесь спать.

Все четверо помчались со всех ног. Улеглись.

— Молодцы. Повернулись бочком, сели торчком… и полетели гуськом! — промолвила она.

Их души вырвались наружу, как пробки. Воспарили, как птицы. Блестящими, но невидимыми иголками проникли в большие и маленькие уши, коих предостаточно было в лечебнице для умалишенных, что стояла за оврагом, у подножья холма.

— Ах! — Увиденное привело их в восторг.

Пока братья витали, где им хотелось, сарай сгорел дотла.

Домочадцы, охваченные паникой, сбились с ног, пока таскали воду, и никто не задумался, что же хранилось в том сарае, куда подевались братья-летуны и к чему приложила руку Сеси, которая сейчас крепко спала. До того безмятежен был сон общей любимицы, что она даже не услышала, как завывает пламя, и не ужаснулась, когда рухнула крыша, похоронившая четыре факела в виде человеческих фигур. А двоюродные братья не сразу сообразили, каково будет жить дальше, если от тела остался один пшик. Но вскоре небеса содрогнулись от немого грома: он прокатился по всей округе, дал пинка бестелесным духам погибших братьев, раскружил их четверку на крыльях ветряной мельницы и опустил на ветки деревьев. В это мгновение Сеси охнула и спустила ноги на пол.

Подбежав к окошку, она выглянула во двор и закричала так, что братья пулей примчались домой. А ведь до того как грянул гром, все четверо находились в разных палатах: они отворяли дверцы в головах умалишенных и сквозь вихри конфетти разглядывали многоцветье безумия и темную радугу кошмаров.

Родичи замерли вокруг пожарища. На крик Сеси все, как один, обернулись.

— Что тут стряслось? — прокричал Джон из ее уст.

— Да объясните же! — слетели у нее с языка слова Филипа.

— Ну и дела! — охнул Уильям, обводя двор ее глазами.

— Сарай сгорел, — сказал Том. — Нам каюк!

Черная от сажи, пропахшая дымом Родня, которая теперь смахивала на шутовскую похоронную процессию, в остолбенении глядела на Сеси.

— Сеси! — разгневалась Матушка. — Ты не одна? Кто там у тебя?

— Это я — Том! — прокричал Том ее губами.

— И я — Джон.

— Филип.

— Уильям!

Духи отзывались языком Сеси.

Родня замерла в ожидании.

Тогда четыре молодых голоса хором задали самый последний, сокрушительный вопрос:

— А вы хоть одно тело спасли?

Родичи так и ушли в землю на целый дюйм, пришибленные ответом, который не отважились вымолвить.

— Погодите-ка… — Сеси оперлась на локти, чтобы ощупать подбородок, лоб и губы, за которыми теперь точно так же опирались на локти четверо бойких призраков. — Постойте, а что мне с ними делать? — Ища ответа, она вглядывалась сверху в лица Родичей. — Не могу же я таскать с собою двоюродных братьев! Им не ужиться у меня в голове!

Что еще она кричала после этого, какие слова четверки братьев перекатывались, точно камешки, у нее под языком, что отвечали на это родичи, метавшиеся, как паленые куры, по всему двору, — никому не ведомо.

Потому что в этот миг, словно в день Страшного Суда, рухнули стены сарая.

Огонь с глухим ревом улетал в дымоход. Октябрьский ветер так и норовил прильнуть к черепице, чтобы подслушать беседу, которую вела собравшаяся в столовой Родня.

— Если получится… — заговорил Отец.

— Никаких «если»! — воскликнула Сеси, у которой глаза делались то синими, то желто-зелеными, то карими, то почти черными.

— …хорошо бы парней наших куда-нибудь определить. Найти для них временный приют, а уж после, когда подберем каждому новое тело…

— Чем скорей, тем лучше, — донеслось изо рта Сеси: грубый голос, потом тонкий, грубый — тонкий, безо всяких переходов.

— Джозефа можно подселить к Биону, Тома — к Леонарду, Уильяма — к Сэму, а Филипа…

Поименованные дядья насупились и зашаркали подошвами по полу.

За всех высказался Леонард:

— Недосуг нам. И так забот по горло. У Биона — лавка, у Сэма — ферма.

— Как же так… — У Сеси со стоном вырвалось четырехголосое отчаяние.

Отец в потемках опустился на стул:

— Вот беда! Неужто среди нас не отыщется добряк, у которого времени хоть отбавляй, да к тому же имеется свободный уголок на задворках сознания или в трюме подсознания? Добровольцы! Встать!

Тут родичи похолодели: со своего места поднялась Бабушка, тыча куда-то тростью, как ведьма — помелом:

— Вот кому время девать некуда. Вот кого я предлагаю, выдвигаю и к сему прилагаю!

Словно марионетки на одной веревочке, все изумленно повернулись в ту сторону, где сидел Дедуля.

Дедуля вскочил, как от выстрела.

— Ни за что!

— Молчок! — Бабушка опустила веки в знак того, что вопрос закрыт, сложила руки на груди и что-то промурлыкала. — У тебя времени пруд пруди.

— Христом-богом молю!

— Это, — не открывая глаз, Бабушка наугад обвела комнату круговым жестом, — Родня. В целом мире другой такой не найдешь. Мы особенные, дивные, необыкновенные. Днями спим, ночами разгуливаем, летаем с ветрами по воздуху, странствуем с грозами, читаем мысли, чураемся спиртного, любим кровушку, ворожим, живем вечность или тысячу лет — как повезет. Одним словом, мы — Родня. А раз так, на кого же нам еще опереться, на кого положиться в трудный час?..

— Ни за какие коврижки…

— Молчок. — Один глаз открылся, вспыхнул, как алмаз раджи, потускнел и снова закрылся. — По утрам ты хандришь, днем маешься от безделья, ночью изводишься. Четверке двоюродных не место у Сеси в мозгах. Куда это годится: в голове у хрупкой девушки — четыре здоровенных парня. — Тут Бабушка подсластила свои речи. — Заодно научишь их уму-разуму. Ведь на твоей памяти Наполеон пошел на Россию и еле унес ноги, а Бен Франклин подцепил дурную болезнь. Мальчишек надо хотя бы на время затолкать тебе в ухо. Что у тебя там внутри, в черепушке, — одному богу известно, но если повезет, повторяю, если повезет, ребятам все же станет веселее. Неужели ты откажешь им в такой малости?

— Силы небесные! — Дедуля вскочил с места. — Еще не хватало, чтобы у меня в голове потасовки начались, от правого уха до левого! Да эти жеребцы мне чердак снесут! Чего доброго, начнут мои глазные яблоки гонять, как футбольные мячи! Мой череп — это вам не постоялый двор. Ну да ладно, пусть заходят, только по одному! Том с утра пораньше будет мне поднимать веки. Уильям за обедом подсобит еду глотать. Джон, глядишь, ближе к вечеру доберется до мозга костей да подремлет в холодке. А уж ночью пусть Филип резвится у меня под крышей, сколько влезет. Но мне и для себя пожить хочется. Да, кстати, чтоб перед уходом навели у меня в мозгах порядок!