Ничего особенного (СИ) - Лыновская Людмила

В офисе Вера никому не говорила, что беременна. «Хватит того, что об усыновлении до сих пор судачат», — думала она. Живота пока видно не было, поэтому Вера не спешила ставить в известность директора, что скоро уйдет в декрет. Боялась, что Каримов рассердится. Ведь у него на первом месте бизнес. А любые непредвиденные перестановки в коллективе, могут нанести урон общему делу. «Однако, рано или поздно сказать придется, — думала Вера, — директору нужно успеть найти мне замену».

Прошло три месяца со дня усыновления. Катюша росла не по дням, а по часам. Аппетит у девочки был отменный, кушала все, что не предложат, не привередничала, как другие дети. Так что скоро превратилась в румяную пампушечку. Девочка была сообразительной и очень активной. Няня, которую Вера наняла для присмотра за Катей, пока сама на работе, за ней еле успевала. Нонна Павловна — опытная няня со стажем. По ее доброму лицу, с которого не сходила мягкая улыбка, видно было, что любит она детей. Во всяком случае, в Катюшке души не чаяла. Иногда вечером домой уходить не хотела. Женщина год назад овдовела. Грустно ей было дома. Дети, уже имевшие свои семьи, жили далеко от матери. Вера с удовольствием оставляла няню у себя. Квартира большая. Всем места хватало.

Мама Веры так и держалась особняком. Звонила, узнавала, как у дочери дела. Но и только. Помощь не предлагала, а Вера не напрашивалась, обходилась пока.

У Марии Викторовны Каримовой срок беременности на месяц больше, чем у Веры. Живот уже настырно выпячивался, обращая на себя внимание сотрудников, несмотря на широкие платья, которые она носила. В этих платьях для беременных Маша была очень милая, порхала, как бабочка по офису. Всю ее работу выполнял заместитель. Маша себя берегла. Коллеги поздравляли ее и Каримова с долгожданным наследником. Маша носила мальчика. Оставалось благополучно родить, а уж блестящее будущее сыну обеспечено.

После очередного УЗИ Вера узнала, что у нее тоже будет мальчик. Любовь Алексеевна говорила: «Смотри, Вера, как тебе повезло: дочка есть, теперь еще сыночка родишь. Полный комплект». Вера с удивлением прислушивалась к себе. Ей казалось, что ничего в ее организме не изменилось. Разве что больше хотелось есть и спать. Конечно, Вера была рада, что у нее будет сын от Глеба. Ведь она уже давно поняла, что очень любит его. Но до конца еще не осознавала сложности своего положения.

Вера часто думала о Глебе. С тех пор, как он приехал из командировки, они не обменялись и двумя словами. Женщина видела, как Глеб изменился. Стал серьезный и задумчивый. На совместных совещаниях ловила его пристальный взгляд. Казалось, что мучает его что-то. Но что? Не говорит.

«Имею ли я права не сказать Глебу о ребенке? Ведь это касается не только его, но и сына, которого я лишаю отца? — думала Вера, глядя на Глеба. — С другой стороны, получается, как будто я навязываюсь ему с двумя детьми. Этого я тоже допустить не могу».

Вера не хотела ставить Глеба перед тяжелым выбором, который ему предстояло сделать, если она откроет правду. Или проявить благородство и взять на себя такую обузу: не только ее и ребенка, но и чужую ему девочку. Или остаться свободным, жить, как жил, но знать, что рядом растет сын и мучиться угрызениями совести, что не растит его сам, не воспитывает, а только помогает иногда. В том, что Глеб будет помогать, Вера не сомневалась.

Последние месяцы перед декретом, когда скрывать живот становилось все труднее, Вера стала носить на плечах большую кашемировую шаль, которая маскировала ее беременность, как плащ-палатка солдата.

Анна Павловна, работавшая с Верой бок о бок, заметила изменения, произошедшие с ее фигурой, но, будучи женщиной тактичной и корректной, не расспрашивала начальницу. Однако, как бы, между прочим, стала предлагать во время обеденного перерыва, принести что-нибудь для Веры из кафе в кабинет. Анна Павловна, видимо, догадалась, что начальнице ни к чему, лишний раз светиться в фойе или общем коридоре. Вера с благодарностью принимала ее помощь. Она, честно говоря, не ожидала от скрытной и замкнутой женщины такого искреннего внимания.

Эта негласная договоренность обнаружила неожиданную солидарность двух женщин, в борьбе с любопытным, вездесущим социумом, от которого нельзя было скрыть ничего личного, интимного, тайного.

Но директору сказать пришлось. Каримов к удивлению Веры не сильно расстроился и объявил, что позаботился о ее замене заранее. В то же время заверил, что будет ждать Веру, так как такие профессионалы, как она, на дороге не валяются.

Весть о том, что Вера уходит в декрет разлетелась по офису со скоростью молнии. Секретарь директора была девушка деловая, но болтливая. В тот же день разнесла сногсшибательную новость: «Вера Ильинична, спятила: недавно девочку взяла из детдома, теперь еще рожать собирается без мужа!»

На следующее утро позвонил Глеб, пригласил в кафе. Вера поняла, что надо решаться: открыться ему или соврать, что это не его ребенок и дать ему возможность жить спокойно, с чистой совестью. Женщина выбрала второе.

Глеб встретил Веру у входа в кафе и повел к столику, отгороженному от общего зала перегородкой. Когда они сели напротив друг друга, он никак не мог решиться и задать вопрос, который должен был определить его дальнейшую судьбу. Вера, видя, что Глеб не начинает разговор, а только смотрит на нее такими глазами, как будто собирается прыгнуть с высокого обрыва, пришла к нему на помощь. Она, как всегда, без долгих предисловий, начала с самого важного:

— Глеб, ты, вероятно, думаешь, что я беременна от тебя? Что я ношу твоего ребенка?

— Разве это не так? Ведь по срокам все сходится? — Глеб замер, устремив на Веру синий взгляд, который она так любила, но теперь прощалась с ним.

— Нет, Глеб. Ты можешь не волноваться. Это не твой ребенок. Помнишь, ты пригласил меня в гостиницу, а я не приехала. В этот вечер у меня был другой мужчина. Это его ребенок. — Вера поглубже укуталась в шаль, как будто Глеб мог ударить ее.

— Почему же ты сейчас не с ним? — подозрительно покачал головой Глеб, не веря словам Веры. В то же время он прислушивался к своим чувствам и не понимал пока, что испытывает: ревность или облегчение, что все разрешается само собой.

— Я не собиралась с ним продолжать отношения. Так, один раз встретились и разбежались, — женщина старалась быть равнодушной, смотрела в зал, отведя глаза от Глеба, боясь, что он распознает ложь.

— Как со мной? — начинал злиться Глеб.

— Как с тобой, — твердо произнесла Вера, отрезая себе дорогу к отступлению.

— Зачем же ты рожаешь, если не собираешься выходить замуж?

— Залетела. Не делать же аборт. Мне уже тридцать лет. Может так статься, что детей больше Господь не даст. — Вера чеканила слова так, как будто била Глеба по щекам. Он растерялся, не зная, что еще сказать. Но потом вспомнил и, снова поймав глаза Веры, спросил:

— А та девочка, которая из детдома? Кто она тебе? Чья она?

— Эта девочка выползла ко мне на дорогу, когда я стояла на остановке.

— Как это? — удивленно сказал Глеб. — Где же были ее родители?

— Мать — алкоголичка, дома спала. Мужа у нее нет. Тоже, видимо, как я, переспала с первым встречным и залетела. Может, пожалела ребенка — оставила, не стала аборт делать. Может, некогда было до больницы доехать — пила. Кто ее знает?

Глеб смотрел на Веру, не отрываясь, все, надеясь, что она шутит, придумывает, что улыбнется сейчас и скажет что-то совсем другое. Менее грязное и циничное. Но что именно? Глеб сам не знал. Что бы он хотел, чтобы она сказала?

Вера молчала. Она видела, как в отчаянных глазах Глеба, как в штормовом море, тонет любовь на своем ветхом суденышке. С болью в сердце она замечала, что смотрит он на нее уже совсем не так, как раньше.

«Ну что ж, — думала Вера, — мне удалось его разочаровать. Ему теперь будет легче. Легче забыть меня».

Вера встала:

— Прощай, — сказала она и медленно пошла к выходу. Кашемировая шаль сползла с левого плеча и волочилась одним хвостом по полу, как будто навсегда заметала ее следы.