Лингво. Языковой пейзаж Европы - Гастон Доррен

Все эти тонкости – а было и много других, например использование слова матушка при обращении к женщинам старшего возраста (не хочет ли матушка Бригитта выпить чашечку кофе?) – требовали филигранной точности. Легко было попасть впросак и невзначай обидеть вышестоящего. Шведам приходилось бдительно следить за повышениями по службе – не дай бог назвать свежеиспеченного капитана лейтенантом! (Вот когда не хватало LinkedIn…) Только супругам и любовникам было просто – они обращались друг к другу на ты. Так же могли общаться и друзья, но только после того, как выпьют на «ты». Во всех остальных случаях ты было допустимо только при обращении к детям или к тем, кого не уважаешь.

Неудивительно, что шведы давно пытались что-то поменять. В начале XX в. в качестве официального единственного числа некоторое время пытались использовать ni (которое до этого обозначало только множественное число), по аналогии с vous во французском. Однако этот вариант сочли недостаточно уважительным, потому что при этом подразумевалось, что у адресата нет никакого титула. Другой вариант сводился к тому, чтобы полностью отказаться от обращения во втором лице за счет использования громоздких конструкций типа: «Будет ли позволено печенье?» (вместо «Не хотите ли вы печенья?»). Но это было неуклюже и даже стало считаться невежливым.

Когда реформа назрела, она произошла быстро. В начале 60-х еще соблюдалась осторожность. Но к концу десятилетия даже премьер-министру тыкали, как любому прохожему. Только членов королевской семьи это не коснулось.

А что сейчас? Никто не жаждет вернуться к старой системе, но неформальное местоимение du начинает уступать более формальному – ni. Постепенно эти два местоимения стали символизировать расслоение общества. Прогрессивные шведы не любят ni. Оно указывает на возврат к классовому обществу, пишет социал-демократический советник Бритта Сетсон в своем блоге Nyabrittas. С ее точки зрения, это обращение стало обязательным в магазинах исключительно для того, чтобы поставить на место продавцов.

Более консервативные шведы, напротив, досыта наелись du. Для писательницы Лены Холфве вся эта кутерьма вокруг обращения по имени – выражение ложно понятого равноправия, а блогер, пишущий под именем Бенсио де Уппсала, ратует за более широкое употребление ni (он называет это ni-реформой): «В странах, где сохранились остатки цивилизации, степень близости можно отразить с помощью правильного выбора слов». У консультанта по этикету Магдалены Риббинг еще более радикальная позиция: она предлагает полностью отказаться от местоимений второго лица, чтобы никого не обидеть. Но, как показывает шведская история, это решение не работает.

Поводом для идеологических баталий в Швеции служит не только местоимение второго лица. С третьим лицом тоже не все гладко. В большинстве европейских языков мужские и женские местоимения различаются: в шведском hon – это она, han – он. По умолчанию традиционно использовалась мужская форма местоимений (например, врач должен знать, как ему действовать в критических ситуациях), но во многих языках сейчас пытаются найти нейтральную альтернативу. В английском, например, наибольшее распространение получило использование в роли единственного числа they (они) (типа: врач должен знать, как им действовать в критических ситуациях). Но шведы – или, говоря точнее, некоторые шведы – всех перещеголяли, изобретя новое местоимение hen, которое означает он или она. Само слово возникло, похоже, под влиянием соседского финского, где есть только одно местоимение третьего лица единственного числа – hän. Как ни странно, новое шведское местоимение делает быстрые успехи, хотя обычно местоимения сопротивляются плановым изменениям (в отличие от изменений спонтанных). Наиболее радикальные гендерные активисты даже требуют вовсе отказаться от традиционных местоимений hon и han, повсеместно заменив их на hen. Этот вариант в Швеции вряд ли пройдет, но более умеренный может и закрепиться. И тогда через десять-двадцать лет han-реформа станет в истории шведской социальной и языковой политики в один ряд с du-реформой Брора Рекседа.

 Moped (мопед) – так называемое слово-гибрид шведского происхождения, составленное из слов motor (мотор) и pedaler (педали). Smorgasbord (шведский стол) и angstrom (ангстрем) – это англизированные версии smörgåsbord и ångström.

 Lagom – ровно то, что нужно, ни больше ни меньше, в нужной степени. Дословно – примерно «в соответствии с законами».

19

Четыре страны – не просто клуб

Каталанский

Если вы узнаете о существовании небольшой страны под названием Гретланд, то на каком языке предположительно говорят ее жители? Наверное, на гретландском. А если вы узнаете, что в некой стране из отдаленного уголка Европы государственный язык называется марельским, то как, по-вашему, называется эта страна? Конечно, Марелия. Это показывает, как тесно в нашем мозгу связаны страна и язык. Подсознательно мы ожидаем, что страны и языковые ареалы совпадают: в Финляндии говорят по-фински, Болгария – родина болгарского, в Португалии живут носители португальского и т. д.

Но если внимательно посмотреть на лингвистическую карту Европы, то откроется совсем иная картина. Если политическая карта состоит из цельных однотонных кусков, то карта языков местами похожа на разноцветную мозаику, а местами – на пол, засыпанный конфетти.

Возьмем, к примеру, каталанский. Где на нем говорят? Конечно, в Каталонии. То есть в автономной области Испании, которую местные жители называют Каталунией. Во всей Каталонии? Не совсем. На севере, возле границы с Францией, расположена Аранская долина, маленький регион, где говорят на окситанском языке. Этот язык гораздо больше распространен во Франции, но там он не признан. Французская конституция непоколебимо стоит на том, что Франция – моноязычная республика. Но каталанцы – узнав на собственном опыте, как оскорбляет отказ признать твой язык, – не стали повторять эту ошибку. Поэтому окситанский – под именем аранский – имеет в регионе официальный статус.

Стадион «Камп Ноу» команды «Барселона» с ее знаменитым девизом – пожалуй, он применим и к каталанскому языку?

Camp Nou Stadium: Wikipedia.

И что – на каталанском говорят только в Каталонии? Опять-таки не совсем. Этот язык со всех сторон выходит за границы региона. На юге – в Валенсии – многие тоже говорят на каталанском, только называют его валенсийским. На западе каталанский используется в части Арагона и в небольшом уголке Мурсии. За северной границей Испании язык является разговорным для французского департамента Восточных Пиренеев, где в 2007 г. даже издали хартию в защиту каталанского (Charte en faveur du catalan) – местные власти оказались не такими упертыми, как их парижское начальство. Также за северной границей каталанский является единственным языком крошечного княжества Андорра. (Поэтому, если бы Андорру приняли в члены ЕС, ЕС был бы вынужден присвоить каталанскому языку официальный европейский статус; может быть, Каталонии стоит заняться этим вплотную?) А еще есть Балеарские острова, испанский архипелаг, известный более всего из-за острова Мальорка и курортного острова Ивиса, – там тоже говорят на каталанском. А дальше – итальянский остров Сардиния, где в городе Альгеро каталанский проживает уже более шестисот лет и где по сей день им владеет около десяти тысяч человек. (Покойный лидер итальянской компартии Энрико Берлингуэр был родом с Сардинии и носил каталанскую фамилию.)

Итого на каталанском говорит 11,5 миллиона человек в пяти различных регионах Испании и трех других странах. И конечно, на всех футбольных стадионах по всей Испании и Европе, когда там случается играть знаменитой «Барселоне» – ведь эта команда символ Каталонии и каталанского. Недаром ее девиз гласит: Més que un club (не просто клуб).

Может быть, Каталония со своим языком – это уникальная аномалия? Ведь нация – это сообщество, объединенное общей культурой, правда? А что определяет культуру, если не язык? Значит, наверняка найдутся другие европейские страны, гораздо теснее связанные со своими языками, чем дело обстоит в Испании. Возьмем, к примеру, Италию и итальянский.

С Италией та же история. С одной стороны, итальянскую речь можно услышать в некоторых регионах Швейцарии, Словении, Хорватии и Франции, а с другой – в самой Италии живет множество меньшинств, которые издавна говорят не на итальянском. Некоторые из этих меньшинств живут в приграничных районах: например, носители окситанского живут возле французских областей, где говорят по-окситански, носители арпитанского живут возле французских и швейцарских областей, где говорят по-арпитански, носители немецкого – возле Австрии и Швейцарии, носители словенского – возле Словении, а носители корсиканского – на Сардинии недалеко от французской Корсики. Но есть и меньшинства, живущие далеко от границ. На юге Италии говорили по-гречески еще за сотни лет до Рождества Христова, и в носке и каблуке итальянского сапога до сих пор сохранилось множество мелких поселений, где упрямо говорят на грико – своем диалекте древнего языка. В носке же расположена коммуна Гуардия-Пьемонтезе, где с XII в. говорят на окситанском. Чуть севернее лодыжки сапога, в провинции Кампобассо, несколько сотен человек продолжают использовать хорватский диалект, хотя сейчас уже сильно итализированный. Примерно в пятидесяти горных городках на юге Италии со времен средневековья говорят на албанском, а в двух деревушках в Апулии – на арпитанском, который еще используется только в районах вокруг Монблана. Затем, конечно, Альгеро, который отчаянно держится за каталанский. А уж про языки итальянских аборигенов вроде фриульского, сардинского или ладинского, а также диалекты итальянского не будем и заикаться.