Падение Парижа - Илья Эренбург
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Против чего?
– Я хочу, чтобы выбрали тебя. Дюгар – толковый парень, он нам еще пригодится. Но в парламенте он будет статистом. Разве можно сравнить его с тобой? Ты – опытный политик, человек с огромным опытом, великолепный оратор, наконец у тебя имя. Для страны твое поражение будет несчастьем.
– Послушай, Луи, я тебя не понимаю. К чему эти комплименты? Разве ты не поддерживал Дюгара? А он меня каждый день смешивал с грязью.
– Зачем придавать значение словам, да еще на предвыборных собраниях? Как будто ты не расхваливал Народный фронт! Я ведь знаю, что ты думаешь о коммунистах. Еще неизвестно, кто из нас больше их любит – я или ты. Я хочу, чтобы ты прошел в палату. Пусть они думают, что ты за Народный фронт. Важен человек, а не этикетка. Тебе достаточно сказать одно слово…
– Час тому назад я заявил, что принимаю поддержку Народного фронта.
– Дело не в публичных заявлениях. Я повторяю: достаточно одного твоего слова. Я не болтун, и ты можешь мне доверять. Пойми, Поль, стране теперь не до партий. Нужно спасать нацию! Дюгар должен уступить. Конечно, призывать голосовать за тебя он не может. Достаточно, чтобы он снял кандидатуру. Две-три тысячи голосов отойдут к тебе.
– Сторонники Дюгара предпочтут Гранмезона.
– А, старый генерал?.. Я его знаю. Дурак, но порядочный человек. Я с ним завтра увижусь. Что же, и Гранмезон снимет кандидатуру. Ты пройдешь как единственный кандидат. Вот тебе символ единства, которое может спасти Францию!
Искушение было настолько сильным, что Тесса начал бессмысленно бормотать:
– Символ?.. А ты, значит, из Парижа? Там тоже жарко? Я не выношу жары…
Бретейль молчал. Тесса старался задуматься и не мог: мысли были мелкими и густыми, как плотва в воде. Он понимал одно: он снова будет депутатом! Он выпил стакан воды и вытер полотенцем лоб. Сознание постепенно возвращалось к нему. Он говорил себе: Франция в опасности. Враги караулят… А внутри измена. Я буду символом национального единства. Дело не в этикетках, а в людях! Сам того не замечая, он повторял слова то Бретейля, то Дидье. Наконец робко, как ребенок, которому обещали чудесный подарок, он пролепетал:
– Но что, собственно говоря, я должен сказать?
– Только одно – что ты согласен.
– Тогда хорошо… Я не вправе отказаться.
Бретейль крепко пожал руку Тесса.
– Я знал, что ты честный человек. А теперь отдыхай. Спокойной ночи!
На следующий день Тесса проснулся поздно. Солнце просачивалось сквозь ставни, и старые бархатные кресла цвета малахита казались маленькими лужайками. Выйдя из гостиницы, Тесса увидал свеженаклеенную афишу: «Жак Дюгар благодарит своих избирателей и, повинуясь долгу патриота, снимает кандидатуру. Да здравствует Франция!» Тесса не мог скрыть улыбки. Он даже подмигнул молодой цветочнице; поглядев на нее, он вспомнил шею Полет. Все-таки жизнь хороша! В это утро все ему нравилось: и романские церкви, и пылесосы в витрине магазина, и рыночные торговки. Он готов был всех расцеловать. Наверно, этот Дюгар – славный парень, с ним можно хорошо позавтракать, поболтать, пошутить. Жаль, что у Тесса нет поместий, он дал бы Дюгару заработать. Да и Дидье порядочный человек, старый слесарь, добродушный и усатый. Такой может починить замок… Дело не в этикетках, а в людях! Тесса останавливался возле каждой афиши. Люди обсуждали заявление Дюгара. Один шофер слез с грузовика, прочитал обращение вслух, потом сплюнул и сказал:
– Ай да шпана!
Но даже это не смогло омрачить Тесса. Он сиял. Он решил съездить в Париж на полтора дня: надо посвятить Полет целый вечер. Он зашел в кондитерскую и купил коробку конфет для Дениз. Потом он сел в маленьком кафе; заказал стакан пикона. Рядом сидел человек, несмотря на ранний час успевший опрокинуть несколько рюмок. Он кормил воробьев крошками хлеба, завернутого в газету. Он сказал Тесса:
– Приятно поговорить с птицей. А то все выборы и выборы…
Тесса машинально спросил:
– Вы за кого?
– Я? Я за себя, вот я за кого! И за птицу. А голосовать я не буду. Дудки!
Тесса рассмеялся:
– Правильно! Что будете пить? Я угощаю.
Тесса уехал в четыре часа, а в пять Бретейль направился к маркизе де Ниор. Там по вторникам собиралась знать Пуатье: разорившиеся помещики, жившие скромно, но по этикету. В их среду были допущены два фабриканта, профессор археологического института и несколько лиц духовного звания. Лакей разносил жидкий чай и крохотные сандвичи: маркиза славилась скупостью. Обычно гости сплетничали, для приличия посвящая пять минут иностранной политике или раскопкам: город славился древностями, и все местные аристократы обожали археологию. Но в тот день разговор вращался вокруг одного – перебаллотировки. Гранмезон чувствовал себя героем. Это был ворчливый, но безобидный старик с черепом новорожденного и с подагрической ногой, обутой в матерчатую туфлю. Сердясь, генерал выставлял больную ногу вперед и кричал: «Никогда!»
Бретейль, поболтав в чашке ложечкой, сказал:
– Мой друг, при создавшемся положении благороднее всего уйти.
– Никогда! Я не Дюгар… Я знаю, что пройдет Тесса, но бывают поражения, которые почетней победы.
– Не нужно горячиться. Две тысячи голосов, поданных за вас, откинут Тесса в лагерь наших врагов. А между тем это порядочный человек.
Все возмутились:
– Приятель Шотана! Вспомните дело Стависского!..
– Масон! Он в ложе «Великий Восток».
– А деньги Дессера?..
Гранмезон выкрикивал:
– Порядочный? А вы его писания знаете? Атеист. Хуже того – циник! «Светская школа»! Из этой школы и выходят шалопаи, которые хотят поделить все… Никогда!
Бретейль заговорил с необычной для него страстностью:
– Будем говорить прямо. Наша страна накануне революции. Народный фронт может вовлечь Францию в войну. Если мы даже победим, для нас эта победа будет поражением. Тесса против религиозного воспитания? Допустим. Но ведь это – думать о насморке, когда человек болен скоротечной чахоткой. Тесса не коммунист. Я его видел вчера. Он мне подтвердил все. Народный фронт завтра придет к власти. Если нельзя его остановить заградительным огнем, надо взорвать его изнутри. Десяток Тесса сделают свое дело. Чтобы спасти Францию, я готов объединиться не только с Тесса, но даже с немцами. Да, да, выслушайте меня!.. Если завтра мне скажут – революция неминуема, я отвечу: зовите Гитлера.
Воцарилась тишина. Маркиза де Ниор прошептала:
– Вы замечательно говорите, господин Бретейль!.. Но это мрачно!.. Господи, до чего это мрачно!..
Она уронила на пол щипчики для сахара.
12
О своем успехе Тесса решил рассказать домочадцам за обедом: он любил говорить о политике, когда перед ним дымилось вкусное блюдо.
– Положение было критическим. Дюгар пустил в ход клевету: снова Стависский!.. Кстати, Люсьен, ты можешь радоваться: твоя книжонка там нарасхват. Конечно, из-за меня… Гранмезон ее каждый день цитировал: «Полюбуйтесь на сынка»! Мамочка, где ты достала такую нежную утку? Мне в Пуатье приготовили лангуста по-американски, это был лангуст!.. Но и коммунисты не отставали. Они меня взяли под такой огонь… «Свобода, мир», словом, безответственная демагогия. В итоге – перебаллотировка. Я думал, что свалюсь от усталости. И такие головные боли!.. Дениз, почему ты бледная? Ты должна съездить в Пуатье: там романские церкви, это класс! Святая Редегонда… Я подсчитал: если коммунисты снимут кандидатуру, шансы равные – чет и нечет. Но ходили слухи, что они будут опять голосовать за Дидье. Ведь приятели Люсьена меня не очень-то жалуют. Что же, я заявил, что являюсь кандидатом Народного фронта. Овация. Даже кулаки подымали. Я, по правде сказать, не выкошу этого жеста… Уточка дивная! Первый мыс обойден: коммунисты заявили, что будут голосовать за меня. Но тут правые подняли крик: они хотят мобилизовать всех. А шансы равные: красное и черное…
Он замолк, обгладывая лапку. Люсьен сказал:
– Ты все-таки побьешь фашиста. Настроение страны…
– Погоди! Ты даже не представляешь себе, что случилось. Угадай! Это как в театре… Мамочка, положи мне салата. А себе!.. Тебе нельзя даже салата? Ужасная вещь диета! Ну что, не угадал? Дюгар снял кандидатуру, и я теперь – единственный кандидат. Это – национальное объединение.
Люсьен не удержался:
– И ты на это пошел? Какая низость!
Тесса обиделся:
– Я не вижу в этом ничего позорного. Все партии сошлись на мне. Этим можно только гордиться. Разве национальное объединение – низость? Даже твой слесарь все время говорил: «Франция! Франция!» Ты, брат, отстал…
Обед был испорчен. Близкие не понимают Тесса. Жена вздыхает. Дениз не слушает, ест или играет с котенком. А этот бездельник, наверно, придумывает новый пасквиль. Тесса, проглотив кофе, прошел в кабинет:
– Мне надо поработать.
(Все знали, что после обеда он спит; называлось это «работой».)
Люсьен упрекал себя за несдержанность. Он ждал приезда отца, чтобы попросить у него пять тысяч. Жаннет необходимо оперировать. А занять не у кого. Зачем он рассердил отца? Теперь отец, чего доброго, откажет. Люсьен вспомнил глаза Жаннет и, больше ни о чем не думая, вошел в кабинет. Сразу – так кидаются в холодную воду – он сказал:
