Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья - Влада Баранова

В период с конца XVIII в. до начала XX в. произошли серьезные изменения языковой ситуации в Призовье. Окончательно вышел из употребления книжный греческий (кафаревуса), использовавшийся прежде в церковной практике; урумский уступил русскому место языка администрирования и отчасти — межгруппового общения урумов и румеев, то есть утратил престиж официального и уравнялся с румейским, использовавшимся только в качестве языка внутригруппового бытового общения. На фоне этих изменений наступил следующий период языковой политики — раннесоветское равноправие языков (1923-1930-е гг.).

Национальная политика советской власти в Приазовье (1920-1930-е гг.)

В этом разделе рассматривается языковая политика советской власти по отношению к грекам Приазовья в 1920-1930-х гг. с точки зрения ее последствий для идентичности группы. Данный период занимает особое место в истории греков Приазовья по ряду причин. Во-первых, в это время советской властью вырабатывались основы официальной категоризации, складывалась этническая классификация, надолго определившая положение группы. Во-вторых, эти десятилетия составляют нижнюю границу актуальной памяти сообщества: на них пришлось детство наиболее пожилых носителей. В-третьих, к теме советской национальной политики в 1920-1930-е гг. часто обращаются участники современного греческого движения, столкнувшиеся со сходными проблемами в 1990-е гг.

В силу указанных причин, а также ввиду сравнительно неплохой доступности источников (в историческом архиве Киева и донецком областном архиве сохранилось значительное число документов), период 1920-1930-х гг. занимает особое положение по количеству современных исследований. Примерами могут служить как работы, специально посвященные политике коренизации, так и распределение внимания внутри работ по истории группы в целом. Так, в заглавии книги Л. Якубовой обозначены хронологические рамки исследования: 1778 — начало 1930-х гг. [Якубова, 1999], однако лишь первая глава освещает историю приазовских греков с 1778 г. по начало XX в., а остальные 12 глав посвящены политике коренизации. Значительная часть исследований принадлежит пограничной области собственно научного и публицистического дискурса (см. сборник докладов по итогам проходившей в Мариуполе конференции «Украина — Греция», в котором представлены шесть публикаций о политике коренизации, например статьи Г. А. Анохиной и Т. А. Федоренко, О. В. Обидьоновой и др. [Укра?на — Грецiя, 1999, с. 263–267; с. 429–435].

В рассматриваемый период национальная политика государства была направлена на поддержание и развитие национальных меньшинств (в том числе приазовских греков) и их языков (о языковой политике этого времени применительно к другим регионам и в масштабах всего государства см.: [Алпатов, 2000; Slezkine. 1994; Бахтин, 2001]). Специфика периода состоит во внезапном расцвете преподавания на родном языке и таком же внезапном его окончании. Достижения этого времени (создание сети школ на родных языках, разработка письменности и т. д.) не использовались в дальнейшем (по крайней мере в советское время). В данном случае в центре внимания находится языковой аспект национальной политики, поэтому весь комплекс экономических и юридических мер в отношении национальных меньшинств останется за рамками описания.

Хронологические рамки периода коренизации могут определяться по-разному. Началом его считается постановление ВУЦИК и СНК УССР от 1 августа 1923 г. «Про заходи забеспечення рiвноправностi мов та про допомогу в розвитквовi укра?нсько? мови». Однако внедрение новой национальной политики в Приазовье, особенно в области преподавания родного языка, началось, строго говоря, после того, как были представлены материалы обследования греческого населения комиссией ВУЦИК летом 1925 г. [ЦГАВО 10]. С этого момента ведется активная работа: создается «Греческая комиссия при ЦК Нацмен», обсуждается вопрос о введении родного языка и выборе этого языка для мариупольских греков, в 1926–1927 учебном году открываются первые классы с преподаванием на греческом языке в румейских поселках и т. д. Подобная деятельность продолжается вплоть до первой половины 1930-х гг., постепенно спадая к 1933 г., хотя формальным окончанием политики коренизации следует считать 1938 г., когда было отменено преподавание языков национальных меньшинств и расформированы национальные районы. В данном разделе книги рассматривается, в основном, период 1925–1935 гг., хотя выделение именно этого десятилетия является отчасти условным.

Термин «коренизация» в строгом смысле слова обозначает подготовку административных кадров из представителей национальных меньшинств [25]. В документах использовались и другие термины, подразумевающие различение румеев и урумов, — «эллинизация» и «татаризация», то есть внедрение румейского (эллинского) и урумского (татарского) идиомов в сферах образования, административной деятельности и судопроизводства, а введение родного языка в обеих группах называли «грекизация». Последний термин должен был обозначать этническую характеристику группы, а не языковую. Однако в документах 1920-1930-х гг. термины «коренизация», «грекизация», «эллинизация» и «татаризация» используются непоследовательно, в частности «эллинизация» и «грекизация» часто употребляются как синонимы. По-видимому, чиновники стремились применять тождественные номинации для обозначения и группы, и идиома. Например, в документе, озаглавленном «Эллинизация греческого населения, который говорит на турецко-татарском языке», речь идет о введении крымско-татарского (а не эллинского) языка в урумских школах [26].

Напомню, что отсутствие преподавания на родных языках греков в Российской империи позволяло не вырабатывать официальный подход к проблеме двуязычия греков; не требовалось и терминологическое различение урумов и румеев и их языков. Официальный дискурс XIX в. склонялся к оценке православной группы как «греков», то есть во главу угла ставилась конфессиональная принадлежность, однако в переписи 1897 г. главное место при определении этничности сообщества отводится языку. В предисловии к публикации результатов переписи по Екатеринославской губернии отмечается, что «состав населения по народности может быть определен только на основании показаний о родном языке» [Первая всеобщая перепись… 1904, с. VII]. Этническая принадлежность не фиксировалась в переписи 1897 г.; лишь в одной таблице «Распределение по группам занятий и по народностям на основании родного языка» [Первая всеобщая перепись… 1904, с. 70] использованы этнические термины, и урумы (или их часть) обозначены как татары и турки на основании языковой принадлежности, то есть для представления результатов по народностям лингвоним заменяется этнонимом.

С началом политики коренизации возникла необходимость выработать официальное определение греческого населения Приазовья и их идиомов. В центре внимания чиновников оказалась тюркоязычная группа, тогда как румеи были сочтены греками по умолчанию. В середине 1920-х гг. разворачивается дискуссия об этническом происхождении урумов и их статусе греков. Из документов видно, как постепенно новая власть вырабатывает стратегии описания группы, выделяя главные этнические маркеры.

Инспектор Народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции Арефьев, обследовавший в середине 1920-х гг. культурное положение национальных меньшинств на Украине, считает урумов татарами: «Под именем „греки“ в Мариупольском округе статистическими органами взято на учет несколько отдельных этнографических групп, а именно: 1) „собственно греков“, говорящих на греческом или „новогреческом“ языке; 2) татар по причине того, что они исповедуют так называемую „греческую веру“, хотя и говорят на крымско-татарском языке, наконец, молдаван — поскольку они раньше проживали в татарском селе [молдаванами Арефьев считает жителей с. Новоигнатьевка. — В. Б. ] … Поскольку главным этнографическим признаком является язык, а не вера, то эта группа является, безусловно, тождественной и родственной крымским татарам, так как говорит на их языке [курсив мой. — В. Б .]. Почему она приняла христианство — другой вопрос, и вряд ли научный. Крайне необходимо восстановить этот принцип, так как ошибочное название отрицательно сказывается на положении группы, особенно на обслуживании их культурных потребностей» (цит. по: [Якубова, 1999, с. 121–122]) [27].

В отличие от «ошибочной» дореволюционной оценки группы как греков инспектор Арефьев во главу угла ставит язык и, в соответствии с этим подходом, считает урумов татарами. Автор не рассматривает происхождение как независимое свойство группы; напротив, вопрос о родстве с крымскими татарами решается на основании лингвистической характеристики урумов.

Другая точка зрения представлена в отчете С. Г. Яли, члена Центрального комитета по делам национальных меньшинств при ВУЦИК: «Мариупольские греки, населяющие сейчас территорию Мариупольского и соседнего с ним Сталинского округов, являются потомками греков, выходцев из Крыма в 1780 г. То обстоятельство, что среди греков было с самого переселения 2 языка: греческий и татарско-турецкий, поставило под вопрос происхождение тех и других от настоящих греков» [ЦГАВО 10, л. 23]. Яли перечисляет основные гипотезы, сформулированные в работах XIX в. (греческое, татарское или гото-аланское происхождение урумов), не высказывая впрямую собственной точки зрения, однако, по-видимому, придерживается заявленного в начале отчета представления о группе как о «потомках настоящих греков» [ЦГАВО 10, л. 23].