Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г. - Светлана Бондаренко

Судя по письмам, книги органично соединяли братьев. Разнесенные войной, АБС должны были вроде бы отдалиться друг от друга: разница в возрасте (восемь лет) должна была складываться с разницей пережитого и теперешним состоянием: школьник, живущий с мамой, и курсант, участвующий в историческом деянии… Но в письмах прослеживается обратная реакция: уже не обращение старшего к младшему (как отца к сыну), а «друг», «браток». Отметим и начало творческого пути у АНа (май 46-го), чтобы позже сравнить его с датой первого рассказа БНа.

Пожалуй, именно предпосылкой к творчеству (не раз АБС упоминали в своих интервью, что перед тем как ТВОРИТЬ книги, нужно бесконечно много и долго ЧИТАТЬ их, и что не менее важно — ПЕРЕЧИТЫВАТЬ), и не просто к творчеству, а к совместному творчеству явилось обсуждение прочитанных книг в переписке АБС. Сообщения такого рода — что прочел и мнение о прочитанном, рекомендации друг другу (это — прочти обязательно, а это — не стоит) — создавали общий информационный и одновременно общий оценочный фон будущего Писателя «Братья Стругацкие»: какова должна быть художественная литература, что в ней ценного, что важно. Может быть, именно поэтому и получилось у них столь легко находить общий язык при совместном творчестве?

О читателях того времени рассуждает БН:

ИЗ: БНС. БЕСЕДА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА С БОРИСОМ СТРУГАЦКИМ

— Можете ли Вы сравнить читателей (или группы читателей) разного времени? Есть ли у Вас ощущение некоторой тенденции — восходящей или нисходящей в интересах, в отношении к жизни, к книгам, к чтению?

— Я плохо знаю сегодняшнего молодого читателя, но впечатление такое, что он мало отличается от обыкновенного книголюба-книгочея моего детства. Та же неуемная жажда сопереживания, то же стремление уйти в небывалые и чужие миры, то же равнодушие к реальности, «пренебрежение достижимым», наивная убежденность в том, что остроумная выдумка всегда увлекательнее «суконной скуки бытия». Но мы, мои современники, жили в разных сними, нынешними, реальностях — тринадцати-, семнадцатилетние искатели новых ощущений, измученные сенсорной депривацией, она же голод чувств. Нынешнее поколение даже представить себе не может, в какой информационной убогости, затхлости, серости довелось нам расти и существовать …Граммофоны постепенно уже сменялись проигрывателями, но магнитофоны существовали исключительно для служебного пользования, а радиоприемники на самых интересных волнах изрыгали только хриплый рев заглушек. Новые фильмы появлялись пять раз в год или реже. Телевидения не было вообще — ни телеков, ни видиков, ни дивиди-плейеров, мы просто не знали, что это такое. Не было ни компьютеров, ни компьютерных игр (в магазинах можно было купить игру «Бой батальонов» — картонные квадратики передвигались по картонной же карте по правилам, примитивным и скучным, как устав караульной службы). Не было дискотек — разве что танцы в клубах — вальсы, польки и русский бальный, все прочее — под запретом. Словом, оставалось одно развлечение — читать. И мы читали. Это было тогда престижно — читать. Прочитать что-нибудь первым. Принести в класс никому не известную книгу. Открыть для себя и для дружков нового автора. С книгами, конечно, дела обстояли тоже неважно: выдающимся произведением реалистической прозы считался какой-нибудь «Кавалер Золотой Звезды», а в образцовых писателях-фантастах числились Немцов и Охотников. Но тут нас спасали домашние библиотеки, сохранившиеся у родителей. Там мы находили и Дюма, и Уэллса, и Киплинга, и Леонида Андреева, и раннего Алексея Толстого. И все равно — книг было мало. Книг не хватало. И мы были вынуждены перечитывать. Вот главное наше отличие от нынешних: мы перечитывали. Это повышало нашу читательскую квалификацию. Потому что квалифицированный читатель отличается от малоквалифицированного прежде всего тем, что часто и с удовольствием перечитывает. Нынешние читают, может быть, и не меньше нашего, может быть, даже больше — я вообще не представляю, как можно сегодня прочитать пусть даже только десятую долю ежегодно выходящих книг, — но перечитывают они явно меньше. Просто потому, что информационный мир, в котором они существуют, несравненно, невероятно, оглушающе более роскошен, чем наш (канувший, я надеюсь, в Лету навсегда).

БНС. ОФЛАЙН-ИНТЕРВЬЮ 22.04.03

Когда Вы учились в школе, бывало ли такое, что Вы вместо того, чтобы решить какой-нибудь логарифм, читали какую-нибудь книгу, спрятав ее под тетрадью?

Пошелюжин Александр. Барнаул, Россия

Нет. Я любил (и люблю) читать, только находясь в комфортной обстановке — дома, на диване или за едой. А в школе, под партой, мы, помнится, только разыгрывали шахматные партии, за что и бывали соответствующим образом наказаны.

Из письма АНа: «Прошу тебя, если будет время, сделай перепись книг в нашей библиотеке…» К сожалению, список так и не был сделан. Но кое-что узнать о той библиотеке можно:

ИЗ: БОРИС СТРУГАЦКИЙ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОСЫ БОРИСА ВИШНЕВСКОГО

У меня был очень широкий диапазон чтения. Во-первых, к счастью, сохранилась почти полностью отцовская библиотека. Часть книг, правда, мы с мамой в голодные времена продали, но значительная часть уцелела — два шкафа книг, которые я прочел все, от корки до корки. Я знал таких писателей, о которых нынче в России, наверное, мало кто слышал, — скажем, Верхарна, или Пьера Мак-Орлана, или Анри де Ренье, или Андре Жида. Там был полный Мопассан, почти полный Достоевский, разрозненные тома Салтыкова-Щедрина. И, разумеется, Дюма, Рабле, Шарль де Костер. Были даже разрозненные тома Луи Буссенара и Луи Жаколио — в те времена их было не достать ни в каких библиотеках.

— Из всего Буссенара в «застойные» времена, кажется, издавали только две книги — чуть позднее «Похитители бриллиантов» (она шла в обмен на 20 килограммов макулатуры), чуть раньше — «Капитан Сорви-Голова»…

— Кстати, «Капитан» — одна из самых плохих книг у Буссенара. У него надобно читать «Туги-душители» и «Факиры-очарователи». А у Жаколио — «Грабители морей». Вот это было чтение для настоящего мужчины! К счастью, я очень рано прочел «Войну и мир» — и таким образом спас ее для себя, потому что потом мы начали ее «проходить» в школе и для половины моих сверстников эта книга навсегда перестала существовать. А вот «Отцы и дети» я прочесть не успел. Я прочитал «Накануне» до того, как мы начали ее изучать в школе, и эта книга до сих пор остается одной из моих любимых у Тургенева. А вот «Отцы и дети» — вещь гораздо более глубокая и гораздо более достойная внимания, так и осталась для меня чужой. Так же, как и «Евгений Онегин». Зато «Повести Белкина», которые мы в школе не проходили, я люблю с детства и до сих пор. Так что у меня изначально был очень широкий диапазон любимых книг, хотя, будучи человеком молодым, я предпочитал, естественно, фантастику и приключения.

— Какая тогда была фантастика?

— Только старая. Можно было достать старые журналы «Мир приключений» или «Вокруг света», или издания Джека Лондона в библиотеке «Всемирный следопыт», или Конан Дойля… Из новых изданий были только Немцов, Охотников, Адамов, Казанцев — чей «Пылающий остров» я на протяжении многих (школьных) лет считал лучшей фантастической книгой на свете. Но основная масса советской фантастики была просто ужасна. Мы читали ее, потому что больше ничего не было. Если на книжке стоял значок «Библиотека фантастики и приключений» — мы были обязаны прочитать эту книгу с интересом. И вот мы брали какой-нибудь «Огненный шар» или «Тень под землей» и жевали ее, как сухое сукно. И с отвращением — но дожевывали до конца… Я много раз говорил о том, что именно отсутствие хорошей фантастики прежде всего и толкнуло нас с Аркадием Натановичем попытаться написать что-нибудь такое, о чем бы стоило говорить.

БНС. ОФЛАЙН-ИНТЕРВЬЮ 25.04.04

А какую ЦЕНУ Вы бы согласились платить за книжку, которая Вас заинтересовала бы сильно-сильно?

Александр Шелудько. Кондрово, Россия

Если «сильно-сильно», то любую, которая была бы мне доступна. В школьные годы, я помню, меня так потряс «Остров доктора Моро», что я готов был отдать за него все свои карманные деньги до последней копейки плюс половину библиотеки. Владелец не согласился, и мне пришлось переписывать этот роман от руки.

Но вернемся к письмам. Снова «солдатский треугольник».

ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 2 МАРТА 1947, М. — Л.

Брату моему Борису сыну Натана, учащемуся, от брата его Аркадия сына Натана, офицера, привет!

Жму твою руку, дорогой пират, мальчик Мотл,[8] фантазер, физкультурник и шахматист. Как ты там поживаешь, чем занят, как дела в Арканаре и почему не пишешь? Я здесь учусь великой науке истреблять и проедаю государственные деньги. На всех моих фронтах благополучно, правда, между нами говоря, отсидел четверо суток на гауптвахте за опоздание, о чем пишу сейчас гишторию, каковую имею переслать тебе при первой же возможности. Любишь ли ты и почитаешь нашу мать, как должно? Боюсь, что ты не делаешь многого, чтобы иметь возможность доказать это. Я, твой старший брат, на правах старшего мужчины в семье приказываю тебе: primo — учиться отлично, любить и всячески поддерживать маму, следить за собой в твоих отношениях к окружающим, ибо гордыня — грех тяжкий; secundo — изучать всемерно физику и математику, почему — я тебе, кажется, уже говорил. С этим я кончаю.