В чреве кита - Хавьер Серкас

– Знакомься, Висенте: моя дочь и зять, – провозгласила теща громким голосом. – С Кончей ты уже знаком.

Она обернулась к нам и тем голосом, каким лет пятьдесят назад юная шалунья представила бы на зависть подружкам мужчину своих грез, снова возвестила:

– Это Висенте Матеос, дети.

Тут она сделала паузу, вкладывая в нее скрытый смысл, и добавила:

– Друг.

– Очень приятно, – произнес Матеос, протягивая дрожащую руку. – Луиза мне много о вас рассказывала.

Пожимая ему руку и здороваясь, я с удивлением обнаружил, что Матеос избегает моего взгляда, уставившись в какую-то точку над моим левым плечом. Матеос затем пожал руку Луизе, но у нее не нашлось слов, чтобы смягчить тягостное молчание, выдававшее ее дурное расположение духа.

– Смотрите, какие розы мне подарил Висенте! – воскликнула теща, поднимая цветы так, чтобы мы все смогли их рассмотреть.

Уткнувшись в розу копчиком напудренного носа и глубоко вдыхая ее запах, она кокетливо добавила, глядя на меня и Луизу:

– Прелесть, правда?

Она снова обратила на Матеоса девичий блеск своих старческих глаз и, звонко и неуверенно хихикнув, будто видя его впервые, поспешила к нему и крепко поцеловала в морщинистые губы. Матеос покраснел, Луиза, по-моему, тоже.

– Ты с ума сошел, Висенте, – продолжала теща и, отстранившись от него, пояснила: – В наше время именно так и поступали, влюбленные дарили друг другу цветы, все было прекрасно и очень романтично. И я это очень любила, но сейчас уже все по-другому, правда? Не лучше, не хуже, а просто иначе, а по правде говоря, во многом все-таки лучше. Люди уже не тратят время на глупости, всем некогда, да и священники не в таком почете, так что стало значительно проще оказаться в постели, не так ли? – Она расхохоталась и снова вдохнула аромат роз. – Короче, цветы и все такое, конечно, немного устарело, но, воля ваша, мне по-прежнему нравится, я даже уже и не помню, когда мне последний раз дарили букет… Хотя, само собой, – она вздохнула с притворной грустью, словно обязана была сказать то, что собиралась, но в то же время изо всех сил хотела, чтобы ей возразили, – в мои-то годы… Короче, я считаю, что когда женщине уже за семьдесят, ей пора перестать отмечать день рождения.

Мы с Матеосом вынуждены были хором запротестовать, но ни Луиза, ни Конча к нам не присоединились. Луиза вместо этого достала из сумки свернутую трубочкой бумагу и протянула ее матери.

– Это тебе, мама, – сказала она с робкой и неуверенной улыбкой. – Поздравляю.

Теща развернула свиток, не выпуская из рук букет роз громко шуршащий при ее движениях. Там оказалась литография, изображающая Амстердамский порт в XVII веке.

– Как красиво! – воскликнула она без особой убежденности и, бросив рассеянный взгляд на картинку, тут же отдала ее Конче. – Возьми, мы закажем для нее рамку.

Она поблагодарила Луизу, а мне заговорщически подмигнула.

– Ты мне уже сделал подарок, Томас, – промолвила она и, обведя салон свободной рукой, добавила: – Ладно, уже садитесь, а мы с Кончей приготовим вам аперитив. Ну-ка, кто что будет пить?

Висенте Матеос попросил вина, а я, в надежде побороть простуду, попросил виски. Что касается Луизы, то она, под предлогом помочь с аперитивом, быстро скрылась на кухне. Теща и Конча последовали за ней, и мы, мужчины, остались одни. Мы сели. Матеос заговорил о погоде и, исчерпав тему, угостил меня сигаретой. Я взял, по не потому, что хотел курить (у меня болело горло, и первая же затяжка оставила во рту неприятный вкус), а чтобы чем-нибудь занять руки и, быть может, убедиться, что табак способен творить те самые чудеса в общении, которые его поборники склонны ему приписывать. Само собой, чуда не произошло, и я, чтобы отвлечься от неловкого молчания и присутствия злосчастного старикана, начал думать о Клаудии: я представил себе, как она загорает на пляже, купается в море и играет в песочек с сыном. Я подумал: «Любить кого-то означает быть в двух местах одновременно». Внезапно ощущение еще большей неловкости, чем затянувшееся молчание, заставило меня прервать размышления. Матеос, казалось, отбросивший всякие попытки вступить со мной в беседу и тихо ждущий аперитива, скрестив руки на коленях и скривив вялые губы в улыбке, вперил в мои глаза тяжелый неподвижный взгляд. Стремясь избавиться от него, я лихорадочно перебирал возможности и отважился лишь на одно предположение, являвшееся одновременно и вопросом.

– Так что вы с моей тещей познакомились совсем недавно… – произнес я.

Никто ничего подобного не упоминал, но ведь с чего-то нужно было начать. Бесконечно тянулись секунды, но к моему удивлению, Матеос не отвечал, он только, наконец отвел глаза от меня и опять уставился в какую-то точку над моим левым плечом, и вдруг – невероятно! – улыбнулся. Тогда я понял, что меня сбил с толку его расфокусированный взгляд, а еще я понял, что он глуховат. Успокоившись я еще раз громким голосом повторил свой вопрос.

– Нет-нет, что вы, уже очень давно, – ответил он, более обрадовавшись моей попытке нарушить тишину, нежели проявленным интересом к его жизни. – На самом деле – с детства. Представьте себе, еще с довоенных времен.

Возвращение в гостиную Луизы и тещи в сопровождении Кончи, несущей поднос с аперитивом, положило конец объяснениям Матеоса.

– Гляди, Луиза, они уже подружились, – весело прощебетала теща, ставя на мраморную полку буфета вазу с розами. – Ну-ка, и о чем вы говорили?

Теща уселась радом с Матеосом, взяла его под руку и на ушко повторила свой вопрос.

– Я рассказывал Томасу, сколько лет мы уже с тобой знакомы, – произнес Матеос.

– Ах, если бы это были только годы! – воскликнула теща, полуприкрыв опухшие веки и улыбаясь со снисходительно-ироничным выражением.

Она выпустила Матеоса и рукой с ярко накрашенными розовыми ногтями взяла бокал белого вина. Конча удалилась на кухню, а Луиза продолжала стоять в напряженной корректной позе, держа стакан пива в одной руке и беспокойно крутя сигарету в пальцах другой.

– Века, целые века! Но ведь как интересно случается: кто бы нам сказал, что спустя столько времени мы снова встретимся, правда, Висенте?

Моя теща поведала, что познакомилась с Матеосом в далекой молодости, когда она проводила летние каникулы в Кальдетес. По ее словам, родителям Матеоса принадлежала продуктовая лавка в центре поселка, куда она любила заглядывать, а сам он был в ту пору нескладным юношей, обуреваемым всеми страхами переходного возраста. Эта робость и, прежде всего, тот факт, что он происходил из семьи весьма скромного достатка, держали его в стороне от колонии состоятельных дачников, куда входила моя теща. Матеос был лишен возможности стать членом привилегированного кружка молодых людей, ухаживавших за ней во время нескончаемых летних каникул, но это не помешало ему питать к ней всепоглощающую безнадежную страсть, молчаливую и безрассудную преданность на расстоянии. Превратности войны дали ему шанс, которым он не преминул воспользоваться, выйти из анонимного подполья и добиться ее признательности, поскольку он таскал продукты из отцовского магазина и приносил их в семью Эсейза, оголодавшую за время своего вызванного страхом затворничества в загородном имения. Никогда потом Матеос не был так счастлив, как в те ужасные дни, когда во время послеобеденного отдыха он украдкой выбирался из дома, нагруженный сетками с едой; но особый восторг он испытывал вечерами, когда с пустыми руками возвращался домой, а до ворот имения его провожала недосягаемая прежде девушка: ведь он давно смирился с тем, что ему придется втайне обожать ее лишь издали. По окончании войны отец Матеоса был репрессирован, и семье пришлось начинать новую жизнь в Барселоне. Когда моя теща вернулась в Кальдетес после победы над туберкулезом, на четыре долгих года заточившим ее в санатории в горах Кольсерола, давно обратились в дым и продуктовая лавка, и тайно влюбленный юноша, и молодость с толпой ухажеров; вся фантастическая роскошь, в которой ее семья купалась до той поры, после войны навсегда была похоронена при новой грабительской власти и хищнических порядках, установленных расторопными победителями. Они не виделись почти пятьдесят лет. Как и моя теща, Матеос завел семью, детей, затем овдовел, но ни разъедающее воздействие времени, ни другие привязанности не смогли изгнать из его воображения воспоминания о моей теще. В прошлое воскресенье, ровно за неделю до того, как ей. исполнилось семьдесят шесть лет, Матеос с чувством недоверия и благодарности безошибочно распознал в расхристанном облике этой старухи, воспаленной азартом и страстью к игре, девичьи прелести, опалившие его юность. Его сердце готово было выскочить из груди, когда он бросился к ней и представился, а через два часа и спустя пятьдесят лет с тех пор, как зародилось это чувство, он, наконец, объяснился ей в любви.

– Ну как я могла ему отказать! – воскликнула теща тающим от нежности голосом; она поставила на стол бокал вина, оставив на его краях яркие пятна помады, и осторожным умелым жестом провела пальцем в уголках накрашенных глаз.