Москва в очерках 40-х годов XIX века - А. Андреев

Тут половые имеют какую-то особенную расторопность и услужливость; закуски к водке подают столько, что при безденежьи можно, выпивши несколько рюмок, утолить голод одною закускою и быть, понимаете, так сказать, навеселе, не тратя много денег; притом с постоянных посетителей ничего не берется за табак. Это настоящее, любимое местопребывание всех приказных чиновников; сверх того, в Московский трактир обыкновенно ходят обедать праздные, которые не так зажиточны; иностранцы, еще не приискавшие себе в Москве центра; стряпчие, члены земской полиции, приезжающие из уездов по делам службы, купцы и студенты. Здесь получаются все русские журналы и предлагаются для чтения похождения Чичикова. Вечера в Московском трактире отличаются своей веселостью: машина или какие-нибудь странствующие музыканты играют без угомону, посетители ужинают и балагурят до появления Отелло! Но это не Отелло Шекспира, а Московский; так называется человек, обязанный в полночь класть все под замки и тушить свечи в трактире. В Москве есть класс людей, которых можно назвать меломано-гастрономы; они привыкли кушать непременно под музыку, и когда в Московском машина от своей деятельной жизни занемогает, поправляет расстроенное на службе здоровье у Бругера, то в это время многие постоянные посетители, именно меломано-гастрономы, рассыпаются по другим трактирам.

Женщины

Из рода женщин некоторые занимаются портным мастерством, многие из них носят название швей, золотошвей, цветочниц, корсетниц, иные занимаются пяльцами, приискиванием себе мест экономки, компаньонки, а иные, ничего не имея, ничего не делают, но все они живут и не умирают с голоду в столице. Это дочери мельчайших приказных, вдовы, жены, отсутствующие от мужей, вольноотпущенные, мещанки, солдатки, питомки и горничные девушки с прокормежными видами. Всех их можно разделить на следующее роды: она живет сама по себе и она гостит, у нее есть салоп и у нее нет салопа, у нее есть кухарка и у нее нет кухарки. Иногда молодая, неопытная девушка, брошенная судьбою в огромный город, без родных и друзей, без надзора и пристанища, терпит большую нужду и бывает оставлена совершенно на волю случая. Какая-нибудь дальняя тетка, у которой она живет из милости, нисколько не заботится о ней, а цветочница слаба уже от природы, не долго защищается от порыва бурных страстей и крошечных страстишек, нередко бросаясь в их пучину, и ее так же легко, как маленькую щепку, уносит бурный дождевой поток.

Часто в несколько дней бедственная участь ее изменяется, и она достигает возможности сшить себе салоп. Вам покажется удивительным, что салоп играет тут такую важную роль, но надобно наблюдать, чтобы увериться, с каким безотчетным стремлением хлопочет описываемая мною женщина сшить бурнус к Светлому празднику или теплый салоп к Рождеству; тут ее понуждает и необходимость одеяния, и свойственное каждой женщине кокетство, и желание блеснуть перед своей сестрой.

Для салопа она готова забыть дружбу, отречься от отца и матери, поссориться с подругою, находить милым постылого, погубить свою душу; для нее салоп то же, что для нежного любовника первый страстный поцелуй его невесты, что для вечного Титулярного Советника не из дворян вожделенный чин Коллежского Асессора! Когда вы идете по улице или едете важно в своей покойной карете и встретите молодую девушку в новом щегольском салопе, прошу вас, не забрызгайте его; вспомните, сколько он стоил горючих слез и огорчений, сколько ночей провела она без сна, мечтая о том, что теперь составляет все ее богатство! Когда девушка приоденется, тут является у нее мысль быть независимой хозяйкой, променять ситцевое платье на шелковое и завестись кухаркой, которую она обыкновенно приводит с площади. Кухарка, положим, вещь весьма обыкновенная для вас, но для девушки в салопе она великое дело! Она будет называть ее барыней, станет величать сударыней, начнет крахмалить ее юбки, переносить маленькие капризы, которые непременно явятся при этой роскоши. Всегда, ничего не делая сама, она получит право бранить за лень свою Василису и посылать ее повелительно к своему кредитному с универсальным эпитетом: «Милый друк! пришли мне дених, я очинно низдорова». Когда маленькое хозяйство обзаведено и милый друг не отказывает в присылке денег на записки, тогда начинает мелькать мысль о роскоши; она меломанша: у ней гитара, сперва без квинты, потом со всем аккордом, потом старинные клавикорды в три октавы с половиною, наконец, фортепиано, которое купила красавица на рынке у Сухаревой башни.

Василиса начинает благоговеть перед роскошною жизнью своей барышни; ее уважение к ней с каждым днем возрастает, а капризы барышни с каждым днем увеличиваются: квартира ей тесна, внизу жить и холодно и сыро, мебель беспокойна, дрожки извозчика тряски. При улыбке судьбы цветочница скоро достигает исполнения своих желании: у нее порядочная квартира с двумя необходимыми для нее входами, гостит подруга для компании, куплены турецкий диван и полуторная постель уже в лавках у Каменного моста; в ее гостиной стоит новенький комод, окрашенный под красное дерево; в нем сохраняются: лучшая часть гардероба, деньжонки, различные послания знакомых, стишки, румяна, записочки кредитного; на комоде стоят фарфоровые чайные чашки с позолотою, алебастровые бюсты: Пушкина, Наполеона и попугая, а иногда кошки с кивающею головкою. На стенах висят картины: портрет самой хозяйки в утреннем дезабийе (раздетый, неодетый) и с приятною улыбочкою, писанный масляными красками на полотне; пред ним силуэт какого-то мужчины, вырезанный из черной бумаги, а по бокам в бумажных рамочках четыре времени года, да еще купленный в квасном ряду: какая-то женщина со слишком открытыми формами, надевающая чулок, с надписью внизу: le matin (утро), и другая, также в нескромном неглиже, сидящая с мужчиною под деревом, с подписью: Voila comme vous n 'avez arrangй! (вот вы неодеты). Гардероб красавицы значительно усилен: у нее шляпка с перьями, мармотка с цветами; она является в театре уже в креслах и смотрит в зажиленную у своего друга зрительную трубочку; она едет на гулянье не для того, чтобы гулять, а чтоб кататься в запряжке Саварского и из франтовской коляски щурить глазки; закрывается зонтиком от разных своих знакомых, притворяется, будто не слышит нескромных приветствий шумной молодежи, гордо смотрит на прежних своих подруг, которым еще не улыбнулась фортуна; ей мигают и цеховой московский волокита, и богатый купеческий сынок, давая знать пантомимою, что – мол, приедем с гулянья и привезем гостинца. Честолюбивые замыслы цветочницы в блестящее время ее жизни не ограничиваются одним желанием посещать гулянья и театры; она хочет пофрантить на балу. В таком предположении посылает она с Василисою к своему душеньке послание следующего содержания: «Ваша благодия и ангел мой Сашурочко! доставьте нам Кассатурчик с Дашей приятность патансовать ноньчи в Нимецком Ююпи, а от туда заезжай к нам душка, биледы ни забудь и деник. Твоя погроп N.N.». Получа ответ от посланной, что приказали кланяться и приказали, дескать, сказать, чтоб были готовы, дым коромыслом становился в маленьком доме; барышня при деньгах летит на лихаче-извозчике на Кузнецкий мост к мадам Шарпантье и берет там самый дорогой и безвкусный костюм, а при тяжком безденежье, но при дородности тела, она надевает сарафан кормилицы; при поджарой же худобе ограничивается сочинением наскоро простой амазонки: она тайно похищает шляпу своего хозяина, а старую свою зеленую тряпку превращает в вуаль; помадится мусатовскою помадою Rose и с самодовольствием, обрезав подбородок белой маски, оставляя рот для ужина, пришивает к ней черные шнурки. Тысячи раз перед своим неверным psychй она примеряет костюм и, схватя в кулаки клины своей юбки, прыгает перед зеркалом в странных атгитюдах, спрашивая, какова она, у своей льстивой Василисы, которая от усталости уж словами не хвалит, а только одобрительно головой кивает. Где же этого рода особы выучились танцевать? спросите вы. На это я скажу вам, что свойственная русскому народу переимчивость в них заметна в высшей степени, а иногда им помогают на дому своими советами: театральные статисты, гезеля из аптек, купцы и мелкие чиновники. Конечно, из этого вы постигнете о грациозности их танцев; но что же, кому какое дело: они довольны собою, пускай их танцуют на здоровье!

Описываемые мною дамы днем хоть и лениво, но обыкновенно занимаются своим мастерством, или, как они часто говорят, рукомеслом; делают цветы, шляпки, корсеты, чистят блонды, шьют платье, белье, под вечерок же непременно гуляют на Тверском бульваре или в Кремлевском саду. Красавица во время прогулки, желая иногда показать публике, что она степенная особа, имеет обыкновение беспрестанно поправлять свою мантилию, или тюлевой шарф, будто бы для того, чтобы скрыть от слишком вольных взглядов молодежи свои часто роскошные формы; но в самое это время она умышленно, с большим искусством открывает свою полную, белоснежную грудь. С особенным удовольствием идет она против ветра, так живописно волнующего ее широкую блузу, и при малейшем сомнении в мокроте дорожки она очень грациозно приподнимает свое платье, выказывая руло и хорошенькую ножку, обутую в башмачок из лавки Королева. Если же случайно ленточка от башмачка ее развяжется, что, впрочем, случается довольно часто, тогда она ставит свою хорошенькую ножку на зеленую лавочку, интересно завязывает ленточку, с похвальною женскою стыдливостью открывая в это время свои эластические подвязки и те любопытные части ножек, которые скрывает это глупо-строгое длинное женское платье.