Каяла (В сокращении) - Борис Зотов

- Козакен! Козакен!..

Пересветов направил свою кобылу к ближайшему немцу, взмахнул клинком, нанес удар такой силы, которую в себе и не подозревал. Одобрительно блеснул глазом в сторону студента, "человека тонкой кости", Халдеев. Сзади послышался нарастающий дробный гул - по склону балки разворачивался взвод, искорками вспыхивали на солнце клинки...

Пленные сгрудились, разглядывая победивших, перехитривших их в этом бою одни высокомерно-нагло, другие со страхом, третьи - с недоумением: эти запыленные, безмерно уставшие худые безусые юнцы сумели застать их - опытных воинов, покоривших Европу, - врасплох, вогнали в страх, вынудили бросить оружие... Немцы судили о русских по карманной книжечке - инструкции Гиммлера, в которой говорилось, что русским культура не нужна, а из знаний потребны лишь три вещи: подписать свое имя, таблица умножения (только до 25) и дорожные знаки, чтобы не бросаться под машины.

Бешеный всплеск, вливший в руку Андриана утроенную силу ненависти, опустошил его, и теперь он смотрел на пленных спокойно, но твердо. Пролитая кровь не тревожила Пересветова, слишком четко рисовалось в его памяти увиденное и пережитое - и нахально летающие едва не по голосам крестатые самолеты, и безвестно поглощенный войной отец, и вишневый хуторок в степи, и страшные своей неподвижностью тела там, перед траншеями.

"Видел бы меня в седле Пасынков, бывший конармеец, - накатилась гордость, - он-то знает толк в рубке!

И Андриан, явно подражая Рыженкову, круговыми движениями освободил правую кисть от кожаного темляка.

Жара бы ничего, но драло горло от сухой пыли, давили плечи ремни; Андриан утешался мыслью - им-то, кто шел здесь восемь веков назад, приходилось совсем тяжко в полупудовых железных кольчугах, с тяжелыми копьями и громоздкими щитами. Он поглядывал то на очередной курган, то жадно всматривался в горячее марево на горизонте, надеясь что-то разглядеть, а потом прикрывал веками побаливающие глаза и гнал, пытался гнать от себя тоскливое предчувствие. Эскадрон углублялся в степь...

Белоголовый орел-могильник, чей профиль как бы венчал высокий курган, при приближении людей нехотя взмахнул крыльями, тяжело взлетел и пошел кругами ввинчиваться в бездонную синеву.

Солнце уже повисло над головой, а уставшие конники все качались в седлах, прижимаясь к обочине, где свечами стояли тополя и была узкая полоска тени слабое, но единственное укрытие от жары и от воздушной опасности. Дорога, помеченная цепочкой древних курганов, вела на юг, к Азовскому морю. За час до этого комэск собрал поредевшие взводы и держал речь, как всегда, отрывистую, но предельно прямую и краткую. Смысл ее был всем понятен: эскадрон много часов в деле; без воды и пищи война не война, однако есть приказ идти вперед, и он будет выполнен. Так как все без меры устали, предлагается в усиленную головную походную заставу пойти только добровольно. Застава захватит выгодный в тактическом отношении рубеж и удержит его. А уж на этом рубеже будет и вода, и кухня туда подойдет, конечно, вместе с основными силами.

И вот второй час качаются в седлах всадники в синих шароварах, курится пыль и ползет под копыта древняя дорога, хлопают по шароварам златоустовские некаленые, торопливой военной работы клиночки, булькает вода в трофейной фляге напившегося вдоволь Отнякина - успел спроворить, бестия, - и пока лошади бредут усталым неторопким шагом, он доброволец, он герой, ему не грех порезвиться на счет смурного Андриана.

- Скажи, студент, как одно из двух будет правильно: статосрат или сратостат? Ага, не знаешь! - И кошки на душе у самого Отнякина будто меньше скребут, а то вызвался идти на неизвестность, а все же трухает. - Многого не знаешь... Вот в нашем селе Великий Сызган, знаешь, какая главная улица? продолжал ерничать Отнякин, - тоже не знаешь!..

А в больной, контуженной голове истомленного Пересветова

- то грозный гул, как будто море бьет берег, то вообще полная путаница и неразбериха; и перед глазами его время от времени вспыхивали и плыли цветные лампочки.

Он с натугой повернулся к Отнякину, увидел длинные белесые лохмы и услышал странные слова:

- Слышь, студент, что такое торный путь, знаешь? Пересветов оторопело молчал.

- Не знаешь, - удовлетворенно сказал Отнякин... - через реку Тор путь известный, еще прадеды так и называли - торный путь в Тмуторокань, проторенный. Да что ты меня Отнякин все кличешь - Чурило я. А еще ты не знаешь одного... я ухожу, чтобы на белом свете еще пожить.

- Так ты просто трус?

- Сказал - жить хочу. Мало я пальцев загнул, мало девок перепробовал.

- Эх, Отнякин, да ты молодецки держался, а сейчас совсем раскис. А ну, давай без паники! И потом: куда ты уйдешь? Назад? Или сразу расстреляют, или в штрафбат пошлют. Вперед? Половцы тебя, как овцу прирежут.

- Тебе, Андриан, легко говорить, - захныкал Чурило-Отнякин, меняясь на глазах и превращаясь в бойца-кавалериста, - а у меня все ребра, можно сказать, переломаны. Утром, еще перед атакой, закемарил я в окопе, и вдруг чем-то садануло меня в бок. Показать синяк?

Пересветов вспомнил свою стычку с Чурилой и удар прикладом, но не знал, как объясниться.

- Понимаешь, наше наступление переплетено с прошлым. Здесь уже шли конники восемь веков назад! - втолковывал он. - Но половцы от кого-то знали все, готовили ловушку в безводном поле. Вот я и хотел предупредить Игоря о предательстве...

Андриан умолк, об ударе прикладом и о ноже Чурилы он не хотел распространяться, поэтому добавил только одно:

- Мне удалось кое-что уточнить из нашей истории. Едва он произнес последнее слово, Отнякин снова превратился в Чурилу.

- Что мне до истории! - усмехнулся Чурило. - Да мало ли таких, как я; ухожу, ухожу.

- Нет, Чурило, ты не уйдешь, - Пересветов положил руку на латунную головку шашки и тут увидел перед собой испуганные, круглые, как у тюленя, глаза Отнякина.

- Товарищ старший сержант, - в панике кричал Отнякин, - студент наш спятил совсем: меня Чурилой какой-то обзывает, грозится куда-то не пускать, за шашку хватается! Да у него солнечный удар!

Рыженков на эту ябеду Отнякина сделал рукой знак - мол, не приставай к человеку, потом понимающе взглянул на Андриана, и закончил фразой загадочной, ни к селу, ни к городу:

- Когда ты натянул лук и прицелился, надо стрелу пускать, Потом добавил уже совершенно другим тоном, махнув вперед рукой, где на фоне неба, на перегибе линии горизонта горбился грузный, оплывший конус большого кургана:

- Высота "девяносто шесть". Там будем держать оборону - за скатом должна быть речка. И коней напоим, и напьемся, и головы остудим.

При виде этого кургана Пересветова охватило волнение. Он подался вперед, впился взглядом в треугольный силуэт и прошептал: