На земле мы только учимся жить. Непридуманные рассказы. - Протоиерей Валентин Бирюков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
КАК ВЕЛИКОМУЧЕНИК ГЕОРГИЙ ХРАМ ОТКРЫЛ
Тяжелыми были для меня первые годы дьяконства и священства. Обострились мои фронтовые болячки: обе раненых ноги разболелись, осколок в пояснице беспокоил, образовалась закупорка вен на ноге — да такая, что операцию надо было делать, большую часть вены удалять.
Во время службы я так уставал от боли, что к её концу рубаха становилась мокренькой. Начал проситься, куда бы мне уехать, чтоб хоть немного здоровье поправить. Ну, хирурги и посоветовали мне поехать в Ташкент. А там у меня знакомые были. А уж оттуда в Самарканд направили, я там служил в храме Великомученика Георгия Победоносца.
Познакомился я с Георгием, учителем по профессии, который пел в этом храме на клиросе. Он и рассказал мне поразительную историю, которая случилась в Самарканде в годы хрущевской власти во время служения архимандрита Серафима (Сатурова). Этот священник, родом из Перми, был репрессирован, 10 лет отсидел, много тяжкого повидал в жизни, старенький уже был, весь больной, еле сил хватало ходить. Своей теплотой, вниманием он немало молодых людей привлек в храм. Многие стали креститься.
Ну, кагэбэшники увидели, что молодежь пошла в храм, решили батюшке ножку подставить, найти какой-нибудь повод, чтобы закрыть храм Георгия Победоносца. А что найдешь?.. Но власти так все ловко подделали, что лишили всеми любимого батюшку службы на целых 2 года… Как-то к отцу Серафиму в храм пришли муж и жена и стали его уговаривать:
— Батюшка, окрести нас, только не записывай, что крестил, а то нас с работы уволят!
Да, такое время тогда было: и паспортные данные нужно было записывать — где работаешь, где живешь; и родителей крестных — каждого надо было записывать. А потом все это просматривал уполномоченный… Батюшка был милостивый — согласился окрестить их без записи. А за воротами в это время стояли представители органов — они и встретили этих молодых людей:
— Ну, что, молодые, зачем приходили в церковь, что делали там?
Те поначалу молчали — не хотели отвечать.
— Ну, раз молчат, у священника спросим: почему молчат, откуда они…
— Да я не знаю — откуда, — отвечает отец Серафим.
Не хочет своих крестников выдавать — так они упрашивали не записывать их: мол, с работы выгонят и все такое… Но оказалось, что у кагэбэшников с ними специальная договоренность была. Они целую историю из этого «незаконного» крещения раздули.
— Как не знаете?! Они же крестились только что! Вы же записывали, где они работают!
— Нет, я не записывал.
— Ах, вы не записывали?! Почему?
— Да они упросили, чтобы не записывать. Я и пожалел их…
Чиновник достает бумагу, оформляет протокол, что священник окрестил людей, а в журнал не записал — значит, не подчиняется гражданскому закону. И за это ему служить запретили — только за это. Два года службы в храме не было. Так они тайно совершали службу по ночам, собирались по два-три человека — и служили…
Прошло два года, как храм закрыли. Приближался престольный праздник — Георгия Победоносца. Все прихожане сокрушались, что не будет службы в этот день… А власти уже определили: хороший детский садик здесь будет — семь квартир, помещение храма просторное, баня, пекарня, столовая, площадка большая, колодец, два дуба… Всем стало ясно, что храму скоро конец…
Но накануне 6 мая случилось нечто из ряда вон выходящее. При храме вместе с архимандритом Серафимом жили две москвички, его келейницы — монахиня Иулия (она иконы хорошо писала) и послушница Евдокия, как и батюшка, тоже ссыльные. Батюшка в это время у себя в келье к празднику готовился, каноны читал, а матушка Иулия на церковном дворе подметала. Вдруг увидели они: открываются врата церковной ограды, и въезжают двое верховых офицеров в старинных, невиданных одеждах, на белых конях. Один постарше, другой помоложе. Этот первый — такой величественный, красивый, ловкий. Спрыгивает с коня и, обращаясь к монахине по имени, отдает ей повод:
— Матушка Иулия, подержи повод лошадки, я пойду к батюшке Серафиму.
Она, вся в трепете, упала на колени:
— Ох, милый, твоя лошадка сильная — я не удержу ее! — и ручки подняла, будто сдается ему.
Тогда офицер отдал повод своему адъютанту и, ничего не спросив, пошел прямо в келью к батюшке Серафиму. Увидел его, стоящего на коленях перед иконами (а он немощный был, старенький, подушки под колени подкладывал), и повелительно говорит ему:
— Отец Серафим, готовьтесь к службе — сегодня храм будет открыт!
Батюшка прямо отпрянул: что за офицер, откуда он появился?! И слова у него такие сильные, богатырские слова. И голос красивый, мощный — чистый баритон, а слово-то — сила, все равно как приказ! И вдруг понял священник, что это был сам великомученик Георгий. В окно глянул — оба всадника ловко взлетели на коней и поехали, только искры из-под копыт! А направились они после отца Серафима прямо в исполком города Самарканда.
Великомученик Георгий оставил своего «адъютанта» у входа с лошадьми, а сам зашел в исполком, минуя милиционеров, — те только встретились с ним глазами, но ни слова ему не сказали, не спросили, к кому и откуда. Георгий Победоносец — прямо на второй этаж, мимо секретаря, которая тоже онемела. Ни у кого ничего не спрашивая, открывает дверь в кабинет председателя исполкома и, называя его по имени, говорит:
— Чтобы сегодня же храм Великомученика Георгия был открыт! Иначе будете наказаны без помилования.
Председатель исполкома был страшно напуган появлением невиданного офицера и его словами: «Иначе будете наказаны без помилования!» А тот поворачивается — и уходит. Хотел председатель задать ему вопрос: «Кто вы,
