Клуб бездомных мечтателей - Лиз Мюррей

– Не волнуйся, я тебя прикрою, – отвечала я.

После ухода папы я не хотела ложиться спать, потому что в это время могла пообщаться с мамой. Она с нетерпением ждала его возвращения, разложив на столе шприцы, ложки и жгуты. В эти минуты в предвкушении наркотиков мама была разговорчивой, и ее янтарные глаза светились предчувствием радости. Я не думала, что мне надо выспаться перед школой. Мы с мамой сидели в гостиной, и она рассказывала о своем детстве в конце 1960‑х – начале 1970‑х годов.

– Видела бы ты меня тогда, Лиззи, – говорила мама. – Я носила высокие сапоги на каблуках.

– Правда? – отвечала я, словно не слышала эту историю уже сто раз. Я делала вид, будто каждая деталь маминого рассказа меня поражала, пугала или радовала.

– Да, и прическу афро. У меня всегда были густые и кудрявые волосы, это благодаря итальянской крови некоторых моих предков. А у папы были огромные бакенбарды, просто настоящие котлеты!

Мы общались с мамой, как две подруги. Мы говорили о моде, одежде, наркотиках, сексе, мужчинах и особенно – об ужасах, которые мама пережила в детском возрасте. Очень многое из того, что она мне рассказывала, я не понимала, но делала вид, что все мне совершенно ясно. Я кивала и была рада, что мама посвящает меня в самое сокровенное. Мама никогда не замечала или не обращала внимания, что я слишком мала для ее рассказов и могу в них чего-то не понять. И она продолжала делиться со мной своими историями.

Мне нравилось, когда мама находила в своем детстве какие-нибудь положительные моменты. Но я знала, что ее оптимизм связан с предвкушением наркотиков. После того как кайф пройдет, она будет видеть во всем только негатив.

Кто другой выслушал бы маму, когда ей плохо? В эти тяжелые моменты я могла и хотела быть с ней рядом. Когда мама ждала наркотики, я часто подходила к окну и смотрела, не идет ли папа, а мама рассказывала мне разные радостные истории.

– Мы тогда постоянно «торчали». Кислотой можно себе все мозги сжечь. Особенно во время хорошего рок-концерта. Главное, ты, Лиззи, никогда кислоту не принимай. От нее начинаешь представлять себе совершенно нереальные вещи. Очень странная штука.

До появления папы мама готовила свои «причиндалы»: ложки для растворения порошка, китайские плошки для супа, в которых была вода, и шнурки, которые она использовала в качестве жгута. Мама с папой всегда пользовались двумя отдельными шприцами. Мама продолжала рассказывать, внимательно изучая иглы шприцев. Я с интересом наблюдала за ее действиями.

– В то время мне часто предлагали работать моделью. Проблема в том, что все «агенты», которые это предлагали, хотели со мной сначала переспать. Так что ты держись от таких ребят подальше. Секунду…

В качестве проверки она набрала в шприц воды, надавила на поршень, и вода маленьким фонтанчиком брызнула из иглы.

– Так вот, – продолжала она. – Мужчины бывают абсолютными подлецами, но все равно в те времена было весело.

Мама готовилась, словно медсестра. Вскоре появлялся папа с пакетиком лекарства, излечивающего их недуг.

Так повторялось изо дня в день. Мама с папой делали укол и начинали носиться по квартире, как сумасшедшие. Лиза крепко спала, и я могла спокойно общаться с родителями.

Я оберегала их. Они «торчали», но они были со мной.

Реакция родителей на наркотик всегда была одинаковой. Глаза широко раскрывались, и мелкие судороги пробегали по их лицам. Мама начинала ходить кругами по комнате, она шаркала ногами, растопыривала руки и говорила в потолок. В моменты сразу после «прихода» она никогда не смотрела мне в глаза.

Минут через двадцать их начинало отпускать. Пик наслаждения проходил, и мамины рассказы становились другими.

– Папа обещал, что отвезет меня в Париж. Ты понимаешь, что это значит? В Париж! Я же была его любимой дочерью. Я это знала, и Лори это знала. Когда я была совсем маленькой, он сломал мне ключицу. Он тогда хотел меня из окна выбросить! – кричала мама, обратив взгляд в потолок. Мне было ее очень жаль, и я очень хотела, чтобы она позабыла былые обиды и боль.

В это время папа супермедленными движениями чистил «приборы», проливая воду и ошибаясь. Он так сильно «торчал», что не понимал, что делает.

– Лиззи, мой папа стал таким из-за алкоголя. Он очень меня любил. Ты же веришь мне, правда? – спрашивала мама, потягивая пиво из огромной бутылки. Обычно в это время она начинала плакать.

Мама растягивала ворот майки, отчего было видно ее худое тело и несимметричную ключицу, которая неправильно срослась после того, как отец ударил ее о стену. На ее лице был страх, и я понимала, что она не забыла тот ужасный момент в своем раннем детстве. Она принимала наркотики, чтобы забыть все пережитое и нормально себя чувствовать. Она страшилась, что подобная трагедия может повториться.

– Мам, я тебя люблю, я здесь, с тобой, – говорила я ей в такие минуты.

– Я знаю, Лиззи, – отвечала мама.

Но я понимала, что смысл моих слов не доходит до нее. Она всегда была настолько грустной, что казалось, она пребывает в совершенно другом измерении.

Когда мама говорила, я внимательно ее слушала, побросав все, чем до этого занималась. Мне казалось, что ее боль передается мне, настолько близкий у меня с ней был контакт. Я придвигалась к ней поближе и говорила как с другом, хотя не всегда понимала, что именно я говорю.

– Он тебя все равно любил, ведь он был твоим папой. Наверное, он стал злым от пива, мам. Если бы он бросил пить, он был бы прекрасным папой.

Если от моих слов маме становилось лучше, то, увы, ненадолго. Когда кайф ее отпускал, она одевалась и, утирая слезы, выходила на темные улицы в поисках нового «чека». Папа оставался в спальне. Он лежал, словно в коматозном состоянии, иногда подергиваясь от действия наркотиков, которые гуляли в его крови.

Я снова садилась у окна и, глядя на Юниверсити-авеню, повторяла про себя как мантру телефонный номер экстренной помощи. «911», – твердила я про себя, глядя, как мама удаляется в сторону бара, чтобы повторить все то, что я уже много раз видела.

В эти ночные часы меня спасал телевизор. Я отмеряла время получасовыми сегментами передач. Я смотрела телепередачи и рекламу до тех пор, пока в эфире в пять часов не появлялись первые утренние новости. Это означало, что можно ложиться спать, что я и делала, когда восток уже начинал алеть зарей.

К этому времени закрывались все бары, и единственными людьми на улицах были проститутки, бомжи и наркоманы – точно такие же несчастные люди, как и мама. После закрытия баров мама возвращалась домой и падала в изнеможении на кровать рядом с папой. В это время я тоже ложилась спать.

Ранним утром в нашей квартире были слышны энергичные звуки новостей и громкий храп мамы. Я надевала синюю ночную рубашку, которую прислала мне бабушка из Лонг-Айленда, бросала последний взгляд на маму, которая спала не раздеваясь, и папу в нижнем белье, выключала телевизор и ложилась в кровать. Я засыпала с мыслью, что, если бы родители не употребляли наркотики, они бы больше уделяли времени мне и Лизе.

«Лиззи, вставай!» – будила меня своим криком Лиза. Когда я ходила в детский сад, сестра вела себя по утрам достаточно резко, но когда я пошла в школу, ее отношение только ухудшилось.

«Каждый день одно и то же! Да вставай же скорее!» – вопила Лиза. Она срывала с меня одеяло, отчего мне становилось холодно.

На улице слышался гам детей, которые ждали школьного автобуса. На переходе через улицу стояла женщина со свистком, которая следила за безопасностью детей. За ночь я обычно спала не более двух часов.

Каждое утро Лиза вставала по звонку будильника. Она умывалась и одевалась, после этого начинала будить меня. Сестра будила меня сперва нежно, но я не вставала, поэтому она начинала орать, вытаскивать меня из кровати и насильно одевать.

В нашей квартире редко было включено отопление, поэтому, когда Лиза стаскивала с меня одеяло, мне становилось ужасно холодно. Я свертывалась калачиком, чтобы не замерзнуть, и продолжала спать, крепко держась за подушку, которую Лиза пыталась вытащить у меня из-под головы. В те минуты я ненавидела Лизу сильнее, чем ненавидела школу, из-за которой не могла выспаться, и сильнее, чем детей, которые меня в ней третировали. Кроме этого мне казалось, что Лизе нравится надо мной издеваться. Я чувствовала, что она получает удовольствие от роли, которую добровольно на себя взяла.

«Я твоя старшая сестра, и ты должна меня слушаться! – орала она. – Или я вылью на тебя холодной воды! Вставай!»

Она брала чашку холодной, как лед, воды и выливала мне на голову. Я была вне себя от злости. Но иногда даже после этого не вставала.