Машенька из Мышеловки - Александр Родимцев

Противник начал атаку на рассвете. Сначала он обрушил на наши позиции огонь целой сотни орудий, а потом из-за пригорка в лощину ринулись три десятка его танков.

Наши позиции молчали. В узеньких щелях, ничем не выдавая себя, замерли истребители танков. Фашисты были озадачены обстановкой: только вчера здесь шел бой за каждую высотку, овраг, межу, а теперь их танки и пехота продвинулись более чем на километр, не услышав с нашей стороны ни единого выстрела. Возможно, они решили, что, опасаясь мощной танковой атаки, мы отошли на другой рубеж?

Тридцать новых грозных машин, как видно только что доставленных из Германии и еще не побывавших в боях, развернулись на склоне долины и прокатились над передовыми щелями нашей обороны. Пожалуй, танкисты противника даже не обратили внимания на эти траншейки, расположенные в шахматном порядке и отлично замаскированные травой. Но едва танки переметнулись через головы наших бойцов, затаившихся в щелях, как передний край ожил и двенадцать вражеских машин загорелись одновременно.

Потрясающая картина! Словно сама земля вдруг плеснула неистовым огнем по бакам, по гусеницам, по моторам танков, по черным крестам и белым черепам, намалеванным на их броне. Почти тотчас грянули автоматы, и пехота противника, ища укрытий, заметалась по степи.

Позже я узнал, что здесь, под Обоянью, кроме других частей врага, против нас сражалась дивизия СС, прибывшая недавно из Франции. Где-то там, под Парижем, эти вояки порядочно разжирели на даровых хлебах и привыкли бахвалиться своими победами. Они не знали настоящей войны, и наши гвардейцы преподали им первый урок, уничтожив девятнадцать танков и почти всю наступавшую пехоту.

Бой закончился в полдень, мы окружили и взяли штурмом станцию Обоянь, захватив значительное число пленных и трофеи. На поле боя осталось свыше четырехсот гитлеровцев и двадцать три сожженных и подорванных фашистских танка. Наши потери убитыми достигали ста человек.

Просматривая список потерь, я прочитал фамилию — Боровиченко. Фамилия мне показалась знакомой, хотя я не подумал о нашей боевой санитарке; в дивизии ее звали просто — Машенька из Мышеловки.

И вдруг мне припомнился Голосеевский лес, и напряженный бой у окраин Киева, и двое беженцев в моем блиндаже, дядя и племянница Боровиченко.

Я схватил трубку телефона и вызвал врача.

Как бы часто смерть ни была нашей гостьей, к ней невозможно привыкнуть, не хотелось верить, что отважной Машеньки нет в живых.

Врач мне ответил:

— Да, это случилось на рассвете…

Солдат Алексей Никаноров, тот самый, что вечером в саду во время нашей беседы пытался возразить ей, а потом сдался, на следующий день уже на станции Обоянь рассказал мне подробности.

Когда танковая атака противника захлебнулась, Машенька бросилась к щелям, чтобы помочь раненым. Здесь раненых было мало, три или четыре человека: щели надежно оберегали бойцов от пуль и осколков. Одному солдату с перебитой рукой Машенька помогла выбраться из траншеи, другого, с пулевым ранением в шею, вытащила за пояс и передала подоспевшим санитарам. Возможно, она не заметила, что уцелевшие танки врага возвращаются на исходные позиции. Одна из этих машин мчалась прямо на Машеньку, занятую третьим раненым. Это был лейтенант Корниенко, воин из вновь прибывших, новичок в бою. Он сразу же попросился на отважное дело и, пропустив над собой вражескую машину, сумел ее поджечь. Однако он был недостаточно осторожен и слишком рано попытался выйти из щели. Автоматчик противника серьезно ранил его в грудь.

Корниенко был рослый, здоровый парень, и Машенька едва тащила его на руках. Вероятно, потому, что ноша была слишком тяжелой и Машенька боялась ее уронить, она не заметила приближавшегося танка. А потом, когда заметила, поняла, что с тяжело раненным лейтенантом ей не успеть добежать до щели.

Она опустила Корниенко, упала рядом с ним, чтобы прикрыть его своим телом, и метнула гранату. В ту же секунду у ее ног разорвался снаряд. Танк с перебитой гусеницей завертелся на месте, пыля и глубоко вспахивая землю. Через несколько минут его добили наши бронебойщики. Корниенко остался жив, а Машенька, пожалуй, даже не ощутила боли. Осколок снаряда ударил ей в грудь и пробил сердце. Это случилось на рассвете, в долине, где шумят сочные травы, а неподалеку, на окраине селения, зеленеют яблоневые сады.

На следующий день Машеньку хоронили. Воины-гвардейцы не умели плакать и стыдились случайной, непрошеной слезы как проявления слабодушия. Но тишина, повисшая над строем, была как немое рыдание, как клятва.

У ее могилы комиссар полка сказал несколько слов. Мне запомнился только обрывок фразы:

— …Будем верными в дружбе, как ты, наша светлая Машенька из Мышеловки.

Время клонилось к вечеру, накрапывал дождь, и на западе в тяжелой туче густыми багровыми бликами кровоточил закат.

Вот и все, что я мог вспомнить об этой удивительной девушке в тот вечер у пионерского костра.

Утром я простился с пионерами, с их вожатыми и учителями. Автомеханик дядя Федор действительно оказался «профессором» по автоделу. Он вместе с Анатолием отремонтировал машину «с гарантией» и, пожимая мне руку, посмеиваясь в рыжие усы, сказал:

— Слушал я вас вчера и, право, будто заново все пережил. Вот и сейчас будто вижу их живыми — капитана Сабодаха, Машеньку из Мышеловки, шофера Денисенко, Федю Бугрова…

— Постойте, разве вы тоже их знали?

Он наклонил голову, и я заметил, как густо блестит из-под его кепки седина.

— Я участвовал в том ночном рейде с комсомольцами из Гутрова.

— Значит, вы были в нашей дивизии?

— Да, от самого Киева и до Днестра.

Так вот почему с первого взгляда мне показалось таким знакомым это обветренное, загорелое лицо!

Мы обнялись, а пионеры вокруг нас захлопали в ладоши и зашумели.

Окруженные ребятами, мы прошли тропинкой на поляну, где еще виднелись заросшие травой наши окопы. С расстояния времени в двадцать один год я словно бы снова слышал знакомые голоса и нарастающий гул атаки. А когда из березового подлеска на поляну вышла, разгребая руками высокую траву, смуглая девочка, стройная и черноглазая, я был готов поверить в чудо — ну, точно Машенька из Мышеловки!

Нет, это была Маша Воронок…

А чудо все же существовало: я видел по лицам, по взглядом ребят, что им передано самое главное — мужество отцов и ясная верность дружбы.