Влюбить в себя - Раиса Рябцева

— Вынужден тебя разочаровать.

— То есть?

— Ему, наверное, лет уже под пятьдесят. И на театральной сцене он совсем не новичок. Жаль, что ты не позвонил перед приездом, могли бы уже сегодня встретиться с ним.

— Все получилось как-то… спонтанно.

— Наверное, твоя Настя не хотела, чтобы ты ехал.

— Да, были кое-какие проблемы.

— Ну, ничего. Сегодня я попробую договориться о встрече.

— Может быть, мне нужно съездить с тобой?

— Я думаю, что тебе после дорога стоит отдохнуть. Серьезные разговоры лучше вести на свежую голову. Располагайся, будь как дома. Спать можно вдвоем на диване, он просторный. А мне еще нужно забежать на «Мосфильм». Кажется, светит одна приличная работа.

— Ладно, у тебя горячая вода есть?

— Конечно. Прими ванну, отдохни, разбери вещи. Сколько времени у тебя есть? Хотя бы неделю побудешь?

— Посмотрим, как пойдут дела.

— Не дрейфь, старик, все будет в полном порядке. Я сегодня буду поздно, так что ты меня не жди.

— Мне можно позвонить в Питер?

— Конечно. Но за свои разговоры будешь платить сам.

— Договорились.

— Если захочешь, можешь сходить погулять. Тут рядом Люблинский пруд, очень живописное место. Там на гвоздике в прихожей вторая пара ключей, я обычно закрываю на один нижний замок.

Когда Сергей ушел, Никита тут же снял телефонную трубку и стал звонить в Питер, но Насти дома не оказалось, что возбудило в его душе новые подозрения. Приняв ванну, Никита не придумал ничего лучшего, как лечь спать.

Таким был первый день его пребывания в Москве. Он не почувствовал распростертых объятий, с которыми столица должна принимать каждый талант из провинции. Впрочем, все еще было впереди.

На следующее утро Никита вместе с Сергеем отправились на встречу с Юрием Васильевым, режиссером театра на Юго-Востоке. Оказалось, что театр располагается совсем недалеко в небольшом вполне современном двухэтажном здании на окраине нового микрорайона.

— Раньше у них был маленький подвал, — рассказал Лисичкин, — а вся труппа состояла из нескольких человек. Они работали на чистом энтузиазме. Но после того, как несколько их постановок наделали много шума, театр заметили. Сразу нашлись солидные спонсоры.

— Банк какой-нибудь?

— Даже не банк, просто какая-то фирма, торгующая нефтью. У них денег — куры не клюют. Так что, если Васильев решил поставить твою пьесу, то можешь не волноваться — деньги на спектакль найдутся. Знаешь, откуда взялось это здание?

— Спонсоры подарили?

— Точно. И ремонт сделали. На первом этаже — сцена, гримерки, на втором — рабочие кабинеты директора, главного режиссера. Всеми делами здесь заправляет Васильев.

— А ты с ним хорошо знаком?

— Я бы не сказал, что мы друзья, но кое-что о нем я знаю. Васильев отнюдь не либерал. Иногда даже может показаться резковатым. Однако я уверен, что тебе нечего бояться. Если уж он обратил внимание на твою пьесу, то это хороший знак.

Васильев принял их в своем кабинете. Это был высокий импозантный мужчина с седеющей шевелюрой и проницательным взглядом темных глаз. Делал он все просто, без всякой вычурности, свойственной, например, Авениру Запольскому.

«Наверное, именно так и должен выглядеть режиссер старой школы, — подумал Шилов, впервые увидев Васильева. — Чем-то напоминает Олега Ефремова».

Лисичкин первым поздоровался с Васильевым и представил Никиту.

— Я давно обещал вас познакомить с Никитой Шиловым. Это он написал ту самую пьесу.

Васильев пожал Никите руку и с улыбкой сказал:

— Несуществующий автор существующей пьесы? Что ж, приятно познакомиться. Присаживайтесь.

Сергей и Никита расположились в удобных невысоких креслах напротив рабочего стола Васильева. Он, в свою очередь, стал расхаживать по комнате, сунув руки в карманы. У Никиты почему-то появилось неприятное предчувствие. Ему показалось, что оптимизм Лисичкина относительно постановки был несколько преувеличенным. Первые слова Васильева только укрепили его сомнения.

— Драматург — профессия неблагодарная, — сказал режиссер. — На своем веку я встречал, наверное, не меньше сотни людей, которые считали себя способными писать пьесы. Но на самом деле талант был только у двух-трех человек. И тем не менее, пьесы продолжают писать. Ко мне приходят чуть ли не каждый день с рукописями, просят почитать. За последний год мне не попалось ни одной работы, которую я мог бы прочесть дальше первой страницы. Обычно все сразу бросается в глаза. Плохой стиль, искусственность ситуаций, откровенные глупости. Твою пьесу, — он посмотрел на Никиту, — ты не возражаешь, если мы будем общаться без лишних церемоний? Так вот, твою пьесу я прочитал целиком.

Никита попытался что-то сказать, но Васильев властным движением руки остановил его.

— Погоди, я еще не закончил. Итак, я знаю очень многих молодых драматургов. Большая часть из них не имеет никаких шансов на то, чтобы дожить до постановки своих пьес.

Услышав такое, Никита помрачнел. Лисичкин, обративший внимание на состояние друга, ободряюще похлопал его по руке.

— Насколько я мог убедиться, они этого заслуживают. Литературный дар нельзя приобрести упорным трудом, это моя точка зрения. Если тебе от природы не дано таланта, то, увы, никакой работоспособностью и никаким упорством тебе не добиться успеха. Если ты, Никита, думаешь, что сможешь прожить только литературным трудом, то тебе еще многое неизвестно в этой жизни. Что ты думаешь по этому поводу?

— Наверное, вы правы, — осторожно сказал Шилов. — Но мне казалось…

— Об этом позже, — прервал его Васильев. — На вещи нужно смотреть трезво.

Монолог режиссера был прерван телефонным звонком. Пока он выяснял финансовые вопросы, Никита наклонился к Сергею.

— Что-то я не могу понять — ему нравится пьеса или нет?

— Мне он говорил, что нравится. Но…

— Сказал бы все сразу прямо, а не ходил вокруг да около. По-моему, он решил прочитать мне лекцию о современной драматургии.

— Скорее, современных драматургах. Ладно, успокойся, у него просто такой характер. Я-то знаю, что с твоей пьесой все нормально.

Васильев положил телефонную трубку, открыл ящик стола и достал оттуда папку с рукописью. Он держал ее двумя пальцами так, словно боялся испачкаться.

— Перейдем к делу. Вот это твоя пьеса, Никита. Если, конечно, она заслуживает права называться пьесой.

Шилов сдержанно кашлянул. Этот разговор вызывал у него все большее и большее раздражение. Васильев как будто задался целью разнести начинающего драматурга в пух и прах.

— Пьеса показалась мне рыхлой, излишне затянутой. Некоторые сцены вообще не имеют права на существование. Кое-что выглядит просто странно. Все в целом — не смешно.