Последняя крепость. Том 2 - Роман Злотников

Аж, которого невидимый оппонент Оттара имел в виду, поднял голову.

— Я могу! — негромко, но упрямо сказал он. — Могу! Я все могу! Просто… устал, пока добирался сюда. Ежели бы день отдохнул — перемахнул бы эту гору вмиг.

Кай взглянул на парня, улыбнулся.

— Наутро мы снова начнем то же испытание, — сказал он. — С теми, кто явится сюда завтра, чтобы стать рекрутами Училища. Потому что другого пути в Училище — нет. И вы, не поднявшиеся на Бычий Рог сегодня, получите возможность сделать это еще раз. Я обещаю вам, что завтра у вас получится лучше, чем сегодня. А чтобы вы поняли, что я полностью в этом уверен, говорю вам: тем, кто завтра не улучшит свой результат, я предложу по пять золотых гаэлонов каждому — с тем условием, что он, получив деньги, немедленно уйдет прочь.

Некоторые в толпе воспрянули духом, начали переглядываться, не скрывая ухмылок. Бородатый бродяга по прозвищу Гусь, который тоже безуспешно пытался преодолеть подъем на Бычий Рог, расплылся в улыбке.

«Эх, повезло! — подумал он. — Хоть на королевскую свадьбу не попал, так пять золотых ни за что ни про что огребу!»

Аж Полторы Ноги выслушал предложение Кая безо всякого интереса. Лежа на траве, ощущая свое тело как один пульсирующий сгусток ноющей боли, он прокручивал в голове свое восхождение на гору, отмечал ошибки и обдумывал, как не допустить их завтра.

Он не ушел бы отсюда, даже если бы ему посулили и сотню золотых, и две сотни… Быть частью очень важного для всех дела — это желание раз и навсегда наполнило его жизнь. Другой судьбы он себе не желал. Потому что научился понимать: нечто иное — что угодно иное, что представляется значительным для многих людей — ничтожно и преходяще, как грязный мокрый снег под ногами осенним днем.

— Ты чего, брат Кай, тронулся? — шепотом поинтересовался Оттар. — Пять золотых каждому охламону, кто только этого пожелает! Ты чего?

— Они возьмут деньги и уйдут, — сказал Кай, — а на следующий день в каждом кабаке, где они остановятся пропивать золото, будут гудеть о неслыханной щедрости короля. Через несколько дней те, кто ушел, вернутся. И приведут за собою еще людей — многие сотни. Нам нужно спешить с постройкой нашей Крепости, брат Оттар.

— Ты и назавтра собираешься золотом сыпать? — осведомился еще северянин. — Это ж все-таки… Ну, как-то… Больно уж расточительно. Можно было и медяками отделаться, между прочим.

— Золото или медь… — пожал плечами Кай. — В сущности, разница невелика. И то, и другое — просто металл. Но, как ты говоришь, сыпать деньгами я больше не буду. Сегодняшнего раза будет достаточно.

— Прекрасная? — предложил Эрл.

— Это худшее прозвище, которое может получить королева, — сморщила носик Лития.

— Почему? — удивился Эрл. — Лития Прекрасная… Звучит, по-моему… прекрасно…

— Вот именно, — заявила Лития, — предсказуемо до ужаса. В нашем роду было шесть Прекрасных королев. Илона Прекрасная, Миария Прекрасная, Стилла Прекрасная, Равона Прекрасная, Урсула Прекрасная… Моя мать — Сциллия — тоже была Прекрасной. Когда королева ничем не запоминается за годы своего правления, она становится — Прекрасной. Как еще можно охарактеризовать первую женщину королевства?.. Такие прозвища дает королевским особам льстивый двор, и такие прозвища — пустой звук. Настоящие прозвища, могущие стать твоим вторым именем, рождаются сами собой. Это как бы… оценка того, что ты сделал. Того, что ты заслуживаешь. Могут пройти годы и даже десятилетия, прежде чем твои подданные сумеют оценить тебя. И наградить вторым именем.

— Меня прозвали Эрлом Победителем вскоре после того, как был сокрушен Константин, — сказал Эрл. — Еще до моей коронации. Я вернулся в Дарбион, и, когда следовал к дворцовым воротам, городские улицы вопили на разные голоса: «Да здравствует Эрл Победитель!» Выходит, то, как меня назвали, тоже работа придворных льстецов?

— О нет, — улыбнулась королева. — Ты начал свой путь короля с великого свершения. Не поручусь за то, что твой покойный дядюшка, господин Гавэн, не приложил руку к рождению твоего прозвища, но все равно оно — истинное. Заслуженное тобой.

Король и королева, беседуя, прогуливались по открытой галерее, пронзающей верхние ярусы семи башен северного крыла Дарбионского королевского дворца. Ветер трепал волосы Эрла, завивая пряди вокруг острых зубцов его золотой короны. Волосы Литии были уложены в высокую прическу — концы длинных белых лент, эту прическу удерживающих, взлетали на волнах ветра, как легкие челноки. Пышное платье на юной королеве было тоже белым — расшитое жемчугом, оно сияло под лучами летнего солнца.

Эрл остановился. Остановилась и Лития. Король провел ладонью по волосам своей королевы, пустил между пальцами белые ленты… Он припомнил, как уговаривал Литию не возвращаться после свадьбы к брючному костюму, который он называл про себя «мальчишеским». Это удалось ему без особого труда. Хотя Лития не то чтобы прониклась его убеждениями, что подобная одежда для королевы не подходит, — она просто уступила Эрлу, своему мужу.

— Разве то, что ты прекрасна, — неправда? — спросил король.

Лития, опустив глаза, чуть покраснела.

Удивительно, как все изменилось между ними после свадьбы. Вернее, после первой брачной ночи. Будто они снова вернулись в то блаженное время, когда впервые увиделись, уже заранее зная, что предначертано им быть вместе, быть мужем и женой. Будто и не было того разрушительного вихря, с воем промчавшегося по землям Шести Королевств, разбрызгивающего струи крови и языки пламени, перевернувшего все с ног на голову и надолго разбросавшего их по разным уголкам великого Гаэлона. Как и тогда, в пору мирного правления доброго короля Ганелона Милостивого, прогуливаясь по аллеям дворцового сада, они увлеченно познавали друг друга, так и последние дни и ночи, проводимые по большей части в сумраке опочивальни, они сближались все теснее и теснее. Но теперь сближение это было другое; самое интимное, какое только может быть между мужчиной и женщиной. Новая область отношений открылась им, как открывается прячущийся в скальной расселине горный родник — и они пили из этого родника и никак не могли утолить жажды. И если Эрлу была уже знакома эта жажда и сладостное ее утоление, то для Литии познание вечной тайны, доступное кухаркам и баронессам, нищенкам и королевам, оказалось величайшим откровением, величайшим открытием. Открытием новой жизни.

Смыкая объятия с наступлением темноты и размыкая их поутру, они и днем, одетые, в присутствии других людей, сохраняли в себе очарование ночи. Все, о чем они говорили, — были они сами. Все, о чем они думали, так или иначе касалось их прошлого и их будущего. О настоящем они не размышляли. Они им жили.