Собственность короля - Морган Хауэлл

Пока Дар готовила еду, она поглядывала по сторонам — нет ли где мерданта Коля. Каша сварилась, Дар вымылась и переоделась, но Коля так и не было видно. Дар не удивилась. Она вполне могла представить, что Коль не спешит, уверенный в том, что рано или поздно она смирится.

Ожидание стало пыткой. Дар всюду мерещился Коль — как он подходит к ней и ждет, что она с ним ляжет.

«Либо случится это, либо я стану легкой добычей для любого».

Женщины явно решили, что она отдастся Колю добровольно. Дар понимала, что это разумно, но такие мысли будили в ней воспоминания о ночных визитах отца. Былое унижение и отвращение вспыхивали вновь — чувства, сильнее которых была только злость. Именно злость побудила ее в конце концов выхватить нож и положить конец отцовскому насилию. Та ночь стала единственной в жизни Дар победой.

«Что же, мне теперь опять придется уступить?»

От этой мысли она содрогалась. Она вспоминала о женщинах в лагере — о Лораль, носящей под сердцем отпрыска Коля, о Мемни, тело которой покрывали синяки. Об остальных — таких измученных, оборванных.

«Они уступили, и что это дало им?»

Но бунтовать Дар боялась. Она вспомнила о том, как Варф задрал подол ее платья и чуть было не обжег ее горящей головней, и задрожала. Несмотря на все свои дерзкие речи, она не хотела умирать. Ничего в этом нет хорошего. И о гордости тоже следовало забыть. Ей хотелось одного: чтобы ее оставили в покое, чтобы ее никто не трогал, но как раз этого ей не суждено было дождаться.

8

Вымывшись и одевшись в чистое платье, Дар пошла вместе с остальными женщинами из прислуги. Она несла тяжелую корзину с вареными кореньями. Горячая вода капала с них, обжигала ноги. Войдя за ограду из сучьев, она заметила, что тут кое-что изменилось. Остроконечные шалаши исчезли, верхушка холма оголилась. Теперь здесь лежала только огромная гора хвороста, вокруг которой сидели орки. Впервые Дар увидела их в боевой одежде. Массивные головы орков были покрыты железными шлемами. На плечах, руках и ногах были латные пластины. Обуты орки были в сандалии с толстыми подошвами. На коленях кроме металлических мисок лежало массивное оружие — боевые топоры, палаши и железные палицы. Все простое, без украшений.

«Похоже, Темная тропа недалеко, — думала Дар, глядя на топорик, лезвие которого покрывала запекшаяся кровь. — Как быстро можно перейти из жизни на Темную тропу?»

Все время, пока Дар подавала оркам еду, она думала о смерти. Смерть казалась ей неизбежной, если только она не сумеет заставить себя лечь с мердантом Колем.

«Я должна. У меня нет выбора».

Она вспомнила похотливые слова, брошенные одним из солдат в тот день, когда ее увели из дома: «Ну, для кое-чего ты годишься».

«Он был прав? — Дар содрогнулась. — Лучше ни на что не годиться, чем только для этого!»

И все же, испытывая ужас и отвращение при мысли о том, что ей придется торговать своим телом, Дар понимала: сопротивление ее не спасет.

«Что бы я ни делала, я проиграю».

Ее посещали мысли о побеге, но она понимала, что клеймо на лбу обрекает ее на смерть.

«И еще те, кто меня схватит, поразвлекаются со мной, прежде чем отрубят мне голову».

Погруженная в тягостные раздумья, Дар не узнала Ковок-ма в боевом облачении. Видимо, орк тоже о чем-то размышлял, поскольку Дар он не поприветствовал.

Другие женщины быстро подавали еду оркам. Некоторым из них, похоже, не терпелось поскорее вернуться к мужчинам, остальные просто смирились. Дар тянула время, стараясь избежать неотвратимого. В лагере все громче звучали пьяные голоса, и молчаливые орки казались не такими уж страшными. Наоборот, их обитель выглядела чем-то вроде убежища.

«Мужчины боятся сюда приходить».

Дар вспомнила, как солдаты не решились войти в круг, огороженный сучьями, даже ради того, чтобы спасти товарища.

Хотя Дар и старалась подавать еду оркам как можно более медленно, в конце концов она свою работу закончила. Неохотно, испуганно, она пошла к купальному шатру, чтобы вымыться и переодеться. Она мысленно готовилась к встрече с мердантом Колем. Дар все еще не решила, что скажет ему. Шум гулянки становился все громче по мере того, как сгущалась ночная тьма, и из-за этого то, что ожидало Дар, казалось ей еще более скорым и зловещим.

Дорога к купальному шатру проходила мимо сложенных в кучу частей оркских шалашей. Скатанные в рулоны и связанные веревкой, они напоминали круглые вязанки соломы длиной больше роста человека и шириной в несколько ладоней. Дойдя до них, Дар остановилась. Куча собранных в дорогу шалашей лежала внутри ограды из сучьев — черты, которую мужчины боялись переступать. Дар решила, что это подходящее место, где можно спрятаться.

«Что случится, если мердант Коль не сможет меня найти?»

Дар представляла себе всякое, но это пугало ее не сильнее, чем то, что ждало ночью.

«Я просто тяну время».

Тянуть время означало: хотя бы в эту ночь над ней не надругаются.

«Пусть будет хотя бы еще одна спокойная ночь», — решила Дар.

И она решилась. Обошла сложенные горкой шалаши, нашла такое место, где ее не увидели бы орки. Смеркалось, и, забираясь в щель между скатанными в рулоны жилищами орков, она надеялась, что никто из лагеря людей ее не заметит. Хотя подготовленные к переноске шалаши и были похожи на вязанки соломы, они оказались не такими уж мягкими. Лежать посреди них было примерно так же уютно, как если бы Дар вздумала выспаться на поленнице. Но у нее и мысли не было о том, чтобы покинуть убежище. Она взволнованно ждала, не заметят ли ее, но никаких признаков этого не было. Дар начала успокаиваться.

«Не думай о завтрашнем дне, — сказала она себе. — По крайней мере сегодня ты не будешь принадлежать ни одному мужчине».

В сон Дар ворвались скорбные звуки — и разбудили ее. Один низкий голос пел песню. Единственное, что понимала Дар, было «Мут ла», но торжественность и скорбность в песне угадывались сразу. В лагере стояла тишина, нарушаемая, кроме песни, только треском сучьев в костре. Костер, судя по всему, был очень велик, потому что свет от него проникал даже в убежище Дар. К первому голосу присоединился второй. Он тоже звучал скорбно. Запел третий орк. Вскоре к нему присоединились другие, и наконец воздух задрожал от голосов. Спать стало невозможно.

«Наверное, это та самая песнь смерти, про которую говорила Тарен», — подумала Дар.

Слова были непонятны, но все же трогали ее за душу. В них было что-то чистое, первородное, как в плаче младенца, как в волчьем вое посреди ночи. Чада Мут ла взывали к ней во тьме, и Дар чувствовала их одиночество и тоску. Голоса вызывали образы духов, покидающих жизнь, навсегда расстающихся с теплом и светом. Возможно, если бы Дар понимала слова, они бы ее утешили. Но, не догадываясь о смысле песни, она ощущала себя брошенной и совершенно одинокой.