Арсен Люпен против Херлока Шолмса - Морис Леблан

— Вот об этом-то я ничего не знаю, и именно это меня тревожит. Почему, черт возьми, он взял на себя труд побеспокоить вас? Если бы еще речь шла обо мне, тогда можно было бы понять, но тут дело касается всего-навсего вас. Не пойму, какой ему смысл.

— Лучше скорее вернуться в отель.

— Я тоже так думаю, Вильсон.

Они подошли к ограде. Вильсон шагал впереди, он взялся за калитку и потянул на себя.

— Что такое, это вы закрыли?

— Конечно, нет, я оставил ее приоткрытой.

— Но ведь…

Шолмс сам дернул калитку, потом в тревоге нагнулся к замку. И выругался:

— Разрази меня гром! Она закрыта! Закрыта на ключ!

Он стал со всей силы дергать калитку, но, осознав всю бесполезность своих усилий, вскоре в отчаянии отступился и, задыхаясь, проговорил:

— Теперь мне все понятно, это он! Он догадался, что я сойду в Крейе, и приготовил здесь хорошенькую западню на случай, если я решу сегодня же начать расследование. К тому же был настолько любезен, что отправил ко мне товарища — пленника. И все это для того, чтобы я потерял день, а заодно и сообразил, что лучше бы не совать нос в чужие дела.

— Значит, мы — его пленники?

— Правильно подметили. Херлок Шолмс и Вильсон — пленники Арсена Люпена. Чудесное начало… Нет, невозможно, нельзя с этим смириться…

На плечо его вдруг опустилась рука Вильсона.

— Там, наверху, посмотрите… наверху свет…

И правда, одно из окон второго этажа было освещено.

Оба одновременно бросились вверх каждый по своей лестнице и в одно и то же время оказались на пороге освещенной комнаты. В самом центре стояла свеча. Рядом с ней — корзинка, а оттуда торчало горлышко бутылки, куриные ножки и хлеб.

— Отлично, — расхохотался Шолмс, — нам предлагают поужинать. Какой-то двор чудес! Настоящая феерия! Ну же, Вильсон, что вы стоите с похоронным видом. Все это весьма забавно.

— Вы уверены, что это забавно? — мрачно вопросил Вильсон.

— Еще как уверен, — вскричал Шолмс, слишком громко, неестественно захохотав, — никогда не видел ничего смешнее. Ну и комедия. Настоящий мастер иронии, ваш Арсен Люпен! Водит вас за нос, но как тонко! Ни на что на свете не променяю его пиршество! Вильсон, старый друг, вы меня огорчаете. Неужели я в вас ошибался, неужели недостанет у вас душевного благородства, помогающего переносить невзгоды? На что вы жалуетесь? В этот час вы вполне могли бы валяться с моим кинжалом в горле… а я — с вашим… ведь вы все время лезли за ножом, дрянной друг.

Так, юмором и шутками ему удалось оживить немного беднягу Вильсона и заставить его проглотить куриную ножку, запив ее стаканом вина. Но когда догорела свеча и пришлось укладываться спать прямо на полу, где подушкой служила стена, неприятная, унизительная сторона приключения возникла перед ними вновь. И, загрустив, оба наконец уснули.

Утром Вильсон проснулся от пронизывающего холода. Все тело онемело. Вдруг внимание его привлек какой-то шум: оказалось, это Херлок Шолмс, стоя на коленях и согнувшись в три погибели, разглядывал в лупу пылинки и изучал чуть заметные следы мела на полу, какие-то цифры, которые он немедленно заносил в свой блокнот.

В сопровождении Вильсона, чрезвычайно заинтересовавшегося этой работой, он обследовал каждую комнату, везде находя меловые записи. На дубовых панелях были нарисованы два круга, на лепном украшении стояла стрелка, а на всех четырех лестничных пролетах были написаны числа.

После часа работы Вильсон поинтересовался:

— Не правда ли, все точно?

— Точно? Понятия не имею, — отвечал повеселевший от новых открытий Херлок Шолмс, — во всяком случае, эти числа что-то обозначают.

— Что-то вполне определенное, — сказал вдруг Вильсон, — здесь обозначено точное количество паркетин.

— Ах, так?

— Да. Круги показывают, что панели эти, как вы сами можете убедиться, съемные, а стрелка указывает направление, в котором они движутся.

Херлок Шолмс как зачарованный глядел на него.

— Что вы говорите! Мой дорогой друг, каким образом вы об этом узнали? Вы стали так проницательны, что мне даже совестно.

— О, нет ничего проще, — ответил Вильсон, надувшись от удовольствия, — я сам вчера по вашему указанию оставил здесь эти знаки… вернее, по указанию Люпена, поскольку ваше письмо на самом деле было от него.

Наверное, в эту минуту Вильсон подвергался гораздо более страшной опасности, чем тогда, во время сражения с Шолмсом в кустах. У Херлока появилось вдруг огромное желание наброситься на него и удавить. Однако, сдержавшись, он скривился в гримасе, весьма отдаленно напоминавшей улыбку, и произнес:

— Отлично, отлично, прекрасная работа, все это нам очень поможет. Обратили ли вы свой замечательный аналитический ум и наблюдательность на что-нибудь еще? Интересно было бы узнать о результатах.

— Нет, я как раз на этом остановился.

— Жаль! Многообещающее начало. Однако, если дело обстоит таким образом, нам остается лишь только ретироваться.

— Ретироваться? Но как?

— Как поступают, уходя, все честные люди: через дверь.

— Она закрыта.

— Ее откроют.

— Кто?

— Будьте добры кликнуть вон тех двоих полицейских с авеню.

— Но…

— Но что?

— Ведь это так унизительно… Что скажут люди, когда узнают, что вы, Херлок Шолмс, и я, Вильсон, оказались пленниками Арсена Люпена?

— Ничего не поделаешь, мой дорогой, все будут помирать со смеху, — сухо, скривившись, ответил Шолмс. — Однако не можем же мы оставаться жить в этом доме.

— И вы не хотите ничего предпринять?

— Ничего.

— А ведь тот, кто принес сюда корзинку с припасами, даже не появлялся в саду. Значит, имеется другой выход. Давайте поищем его, и не нужно будет обращаться за помощью к полицейским.

— Чрезвычайно разумное предложение. Только вы забываете, что этот второй выход безуспешно вот уже полгода разыскивает вся парижская полиция, да и я сам, пока вы спали, облазил весь особняк сверху донизу. Ах, милый Вильсон, Арсен Люпен — совсем непривычная для нас дичь. Не оставляет никаких следов…

К одиннадцати часам Херлока Шолмса и Вильсона наконец освободили и отправили в ближайший полицейский участок, где комиссар, сурово допросив обоих, сказал на прощание довольно-таки обидные слова:

— Мне очень жаль, господа, что с вами так все получилось. Как бы у вас не сложилось неблагоприятного мнения о гостеприимстве французов. Боже, какую ночь вам пришлось провести! Решительно, этому Люпену не хватает обходительности.

Экипаж привез их к «Елисейскому дворцу». Вильсон попросил у портье ключ от номера.

Поискав, тот удивленно ответил:

— Но, месье, вы же съехали утром.

— Я? Как это так?

— Ваш друг передал нам письмо от вас.

— Какой еще друг?

— Тот господин, что принес ваше письмо… Смотрите, здесь как раз вложена ваша карточка. Прошу…

Вильсон взял письмо в руки. Действительно, это была его карточка и его почерк.

— Господи, боже мой, — прошептал он, — еще один гадкий трюк.

И, встревожившись, спросил:

— А багаж?

— Ваш друг забрал и чемоданы.

— И… вы ему их отдали?

— Конечно, ведь в письме вы как раз об этом и просили.

— Правда, правда…

Они молча побрели наугад по Елисейским полям. Приятное осеннее солнце освещало проспект. Стояла теплая погода, веял легкий ветерок.

На Рон-Пуан Херлок остановился раскурить трубку, затем пошел дальше. Вильсон не выдержал:

— Не понимаю вас, Шолмс, откуда такое спокойствие? Над вами потешаются, играют, как кошка с мышкой… А вы не можете ни слова сказать в ответ!

Шолмс остановился и сказал:

— Вильсон, я все думаю о вашей визитной карточке.

— А что?

— А то, что вы только представьте себе, этот человек, готовясь к войне с нами, заранее запасся образцами моего и вашего почерков, а в бумажнике его лежит наготове ваша визитная карточка. Подумайте, какие меры предосторожности, какая прозорливость и воля, какие методы и какая организация!

— То есть…

— То есть, Вильсон, для того, чтобы сражаться с так хорошо подготовленным, столь прекрасно вооруженным врагом, чтобы его победить, нужно… нужно быть мною. И еще, видите ли, Вильсон, ничто никогда не получается с первого раза.

В шесть часов в вечернем выпуске «Эко де Франс» появилась такая заметка:

«Сегодня утром комиссар полиции 16-го округа господин Тенар освободил господ Херлока Шолмса и Вильсона, запертых по милости Арсена Люпена в особняке усопшего барона д'Отрека, где они провели превосходную ночь.

Кроме того, утратив свои чемоданы, оба возбудили иск против Арсена Люпена.

Арсен Люпен же, удовольствовавшись на этот раз тем, что преподал им небольшой урок, умоляет не вынуждать его к принятию гораздо более серьезных мер».

— Ба! — заявил Херлок Шолмс, комкая газету, — какое ребячество! Единственный мой упрек Арсену Люпену — он слишком увлекается детскими выходками. Восторг толпы для него все! Ну просто какой-то уличный мальчишка!