Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

Борьба эта шла с переменным успехом. Сперва племя ладожан выбилось в лидеры, чему были свои причины, и прежде всего то обстоятельство, что словене, поселившиеся в Нижнем Поволховье, будучи оторванными от основной массы словен, облюбовавших для своего размещения Приильменье и верховье Волхова, и уязвимыми со стороны внешних врагов, нуждались в сплочении, чтобы выжить. Соединение родов в племя и создание племенного центра здесь, видимо, произошло раньше, чем у южных сородичей, что дало ладожским словенам перевес и выдвинуло Ладогу на первый план. Но по мере того, как интеграционные процессы набирали силу у приильменских словен, поражение Ладоги и утрата ею передовых позиций в системе властвования в формирующемся племенном союзе словен было лишь делом времени, поскольку именно в верховьях Волхова и в Приильменье образовалась наиболее густая сеть поселений, т. е. концентрация населения. Как показывают археологические данные, «северо-западное Приильменье и исток Волхова стали центром пришедшей сюда северной группы славян. Этот район, характеризующийся легкими почвами, благоприятными для первоначального земледельческого освоения, и обширными заливными лугами, превратился в одну из наиболее населенных и освоенных в сельскохозяйственном отношении областей Новгородской земли».{182} По своим материальным и людским ресурсам племена Верхнего Поволховья и Приильменья имели преимущество между другими племенами словен, в том числе словенского племени с центром в Ладоге. Этим и объясняется господствующее положение новгородцев, которое они в конечном счете заняли в словенском союзе. Правда, соперничество Ладоги не было окончательно сломлено. Оно заметно еще и в конце IX в. Однако Новгород, утвердившись в господстве у словен, не упускал его уже из своих рук. Так сложился союз словенских племен во главе с Новгородом. Вполне понятно, что складывание союза было достаточно длительным. Ясно также и то, что ему предшествовала известная разрозненность словенских племен, преодолевавшаяся в ходе развития союзнических отношений. С этой точки зрения не вполне правомерен тезис Г. С. Лебедева о том, что Ладога изначально «входит в единую с Новгородом политическую систему и вместе с ним проходит все этапы развития этой системы».{183} Изначальной являлась самостоятельность племен, на смену которой пришла со временем называемая Г. С. Лебедевым «политическая система».

Образование союзной словенской организации влекло за собой слияние отдельных племенных территорий в единую общую территорию всех словен, что не могло не вызвать изменений в управлении обществом, его жизненном укладе. Анализируя сходные явления у древних народов, находившихся между варварством и цивилизацией, Ф. Энгельс писал: «Военный вождь народа — rex, basileus, thiudans — становится необходимым, постоянным должностным лицом. Появляется народное собрание там, где его не существовало. Военачальник, совет, народное собрание образуют органы родового общества, развивающегося в военную демократию. Военную потому, что война и организация для войны становятся теперь регулярными функциями народной жизни. Богатства соседей возбуждают жадность народов, у которых приобретение богатства оказывается уже одной из важнейших жизненных целей. Они варвары: грабеж им кажется более легким и даже более почетным, чем созидательный труд».{184} Яркой иллюстрацией к рассуждениям Ф. Энгельса может служить рассказ «О прихождению ратию к Сурожу князя Бравлина из Великого Новаграда», извлеченный из жития Стефана Сурожского: «Приде рать велика русскаа из Новаграда князь Бравлин силен зело, плени от Корсуня и до Корча, съ многою силою к Сурожу».{185} В. Г. Васильевский, а за ним и М. В. Левченко датируют поход Бравлина в пределах первых трех десятилетий IX в.{186} Другие исследователи относят его к концу VIII — началу или первой половине IX столетия.{187} Однако в любом случае на основании Жития Стефана Сурожского мы можем говорить о наличии князей у северо-западных словен в первой половине IX в. В так называемой Иоакимовской летописи, которой пользовался В. Н. Татищев, сквозь легендарную дымку виднеются славенские князья, что свидетельствует о существовании в средневековой отечественной историографической традиции, относившей княжескую власть в Новгороде к доваряжским временам.{188} Но решающим для нас аргументом является все же известие Повести временных лет о «княжениях» у восточных славян, включая и словен.{189}

Лапидарная запись летописца легла в основу концепции советских историков о «племенных княжениях». Правда, изучение этого и других летописных сообщений привело к различным вариантам их прочтения. Так, П. Н. Третьяков наделял государственным характером упоминаемые летописью племена и «княжения», усматривая в них «полупатриархальные — полуфеодальные» политические союзы.{190} Сходным образом рассуждает В. Д. Королюк, согласно которому «племенные княжения» есть первичная и примитивная форма раннефеодальной славянской государственности.{191}

По словам И. И. Ляпушкина, «признание племенных княжений в качестве государственных образований естественно предполагает классовое общество с отчетливо выраженным экономическим неравенством, появление городов не только как административно-политических и религиозных пунктов, но и как центров ремесла и торговли; наличие вооруженных сил в виде дружины и других атрибутов, свойственных государству».{192} И. И. Ляпушкин не находит в истории восточных славян VIII–IX вв. всех этих атрибутов и потому отказывается признать в «племенных княжениях» государственные образования. «Мы полагаем, — пишет он, — что исследователи, считающие племенные княжения союзами племен, т. е. последней ступенью развития первобытнообщинных отношений, стоят ближе к истине».{193}

С большей гибкостью рассуждает В. В. Мавродин, оценивая «племенные княжения» как переходную форму «от союзов племен к государству, как своеобразные протогосударства восточных славян».{194} Они «еще не были государствами, но таили в себе зародыши государства».{195}

В. Т. Пашуто, относя племена Повести временных лет к политическим объединениям, не определяет их характер. Но поскольку у него союзы земель (племен) превращаются в Древнерусское государство, можно думать о догосударственной или предгосударственнои их сути.{196}

Отличает «племенные княжения» от государственных образований и Б. А. Рыбаков. Союзы племен, по Б. А. Рыбакову, — это «политическая форма эпохи военной демократии, т. е. того переходного периода, который связывает последние этапы развития первобытнообщинного строя с первыми этапами нового классового строя». Появление племенных союзов было отражением «прогрессивного развития институтов родоплеменного строя», подготовлявшего будущие феодальные государства.{197} Б. А. Рыбаков предлагает следующую схему возникновения государства на Руси: союз превращается в суперсоюз (союз союзов), а суперсоюз в восточно-славянское государство. Превращение суперсоюза в государство, устанавливаемое Б. А. Рыбаковым, дает основание заключить, что суперсоюз, по крайней мере в начальной стадии своего существования, не являлся государством. Но Б. А. Рыбаков не последователен: мы узнаем от него и нечто иное. Относя союз племен к высшей ступени развития первобытнообщинного строя, отмечая, что «создание союза было уже подготовкой к переходу к государственности», он о союзе союзов (суперсоюзе) говорит следующее: «Когда же общество поднимается на порядок выше и создает из союзов племен новое (и количественно, и качественно) объединение, «союз союзов» племен, то вопрос о государственности может решаться только однозначно — там, где интеграция племен достигла такого высочайшего уровня, государство уже сложилось».{198}

Как видим, в советской историографии нет единого мнения по вопросу о «племенных княжениях». Одни ученые относят их к ранним политическим и государственным образованиям, а другие — к учреждениям родоплеменного строя.

Такое разноречивое толкование «племенных княжений» обусловлено отсутствием должной четкости в общих установках и скудостью источников. Сказываются здесь и вольности в области терминологической. Дело в том, что «племенное княжение» — термин, придуманный современными историками. Летописи он не известен. Повесть временных лет сообщает, что по смерти Кия, Щека и Хорива «держати почаша род их княженье в полях, а в деревлях свое, а дреговичи свое, а словене свое в Новегороде, а другое на Полоте, иже полочане».{199} Совершенно ясно, что слово «княженье» в устах летописца означает княжеское правление. Наши же историки истолковали его в территориально-политическом ключе.{200} В результате появилась идея о «племенных княжениях» как территориальных племенных объединениях, в которых княжеской власти придавалось столь важное значение, что вполне логичным казался вывод об их политическом и государственном свойстве. А затем, как это бывает в науке, возник стереотип, не вызывающий ни малейшего сомнения, и повторяемый по привычке. Так, собственно, из ничего была создана целая научная проблема, обросшая к настоящему времени внушительной литературой.