Танец убийц - Мария Фагиаш

В качестве dame d’honneur[27] королевы Драга занимала тогда небольшую комнату рядом с покоями своей государыни. Однажды ночью, когда за окном бушевала непогода, она услышала в коридоре жалобное хныканье. Сначала она подумала, что скулит пекинес королевы, но, когда звуки стали громче и явно напоминали детский плач, Дрога вскочила с кровати — под дверью на корточках сидел Александр в ночной сорочке. Он уставился на нее темными бархатными глазами своей матери, хотя такое отчаяние вряд ли можно было бы увидеть в глазах королевы.

— О господи, деточка, ты же простудишься! — воскликнула Драга.

В следующую секунду мальчик уже был в ее комнате. Его худенькое тельце тряслось от холода.

— Ложись в мою кровать, — приказала она.

Он послушался, юркнул под еще теплое одеяло и устремил свой полный страха, умоляющий взгляд на ее лицо. И тут мальчик разразился душераздирающими рыданиями. Дрожа от холода, босая, она беспомощно смотрела на этот необъяснимый взрыв отчаяния. Когда никакие ласковые слова не остановили его слез, она тоже нырнула в постель и обняла его. С тех пор как они приехали в Висбаден, Драга пару раз обменялась с Александром несколькими словами; она хотела его ободрить, но он всегда придерживался чопорной, недетской манеры держать себя. Не было никаких причин, которые хотя бы как-то оправдывали его появление у ее двери. И тем не менее теперь он цеплялся за Драгу, как будто боялся упасть в какую-то пропасть.

— Что случилось, Саша? — спросила она, назвав его русским ласкательным именем, каким обычно называла его мать. Когда он не ответил, она спросила настойчивей: — Тебя разбудил ветер? Или приснился плохой сон?

— Ужасный, — пробормотал он.

— Расскажи мне.

Вместо ответа он еще ближе прижался к ней и спрятал лицо у нее на плече.

— Тебе нужно было пойти к мадемуазель или к доктору Докичу.

И гувернантка, и домашний учитель были подобраны королем Миланом.

— Я ненавижу их, — отвечал мальчик ясным, резким голосом.

— А почему ты не пошел к твоей маме?

— И ее я тоже ненавижу.

Внезапный переход от рыданий к холодной злобе ужаснул Драгу.

— Как ты можешь так говорить! Она очень любит тебя.

— Нет, она меня совсем не любит. Меня вообще никто не любит.

«Меня никто не любит», — с течением лет Драга поняла, что эти четыре слова были лейтмотивом жизни Александра. Снова и снова слышала она от него эти слова, в Биаррице, в Меране, во время неофициального свадебного путешествия, в Белграде, когда в королевском экипаже они ехали по улицам города.

Тогда в Висбадене она отнесла эти слова насчет его настроения.

— Ты несправедлив, Саша, — сказала она и ласково провела по его лбу, еще влажному от холодного пота страха. — За других я не могу сказать, но я — я тебя очень люблю.

Он сел на кровати и пристально посмотрел на нее.

— Вот тебе я верю.

За эти пятнадцать лет, что они были знакомы, он, который иногда не доверял самым преданным своим подданным, ни разу не усомнился в ее симпатии, хотя она его никогда не любила. Да и любила ли она кого-нибудь? Ее мимолетные, в сексуальном отношении более или менее удовлетворявшие связи вряд ли можно было назвать любовью. Только Михаилу Василовичу принадлежали ее душа и тело, только он один мог причинить ей боль. К Александру она испытывала только жалость, смешанную с заботой опытной медсестры о тяжелом пациенте. Когда люди называли ее шлюхой, они отчасти были правы, — она действительно была ею, высококлассной представительницей этой профессии, женщиной, которая мудро и осмотрительно удовлетворяет потребности своего любовника. Она не только владела всеми тонкостями ремесла, но и испытывала при этом гордость профессионалки. Доставить наслаждение клиенту было для Драги Машиной почти так же важно, как и получить удовольствие самой.

Генерал Лаза Петрович, тоже бывший ее любовник, сказал ей как-то, что хорошая проститутка всегда немножко и мать, — да, материнское у нее даже иногда превалирует над профессиональным. Она любила детей, и ее всегда влекло к юным и беспомощным созданиям, особенно если им недоставало любви. Положить маленького Сашу к себе в постель было для нее абсолютно естественным. Он искал утешения, а она могла его утешить.

Несколько минут они лежали обнявшись, пока она не заметила, что дрожь прижавшегося к ней тела вызвана не страхом ребенка, а вожделением юноши.

— Ну нет, довольно, маленький чертенок! — выкрикнула Драга и оттолкнула его от себя.

Разозлившись и одновременно находя это забавным, она надела халат и провела остаток ночи в кресле. Перед рассветом она отправила его в свою комнату. Вечером же закрыла свою комнату на ключ и не отвечала на настойчивый стук. Ночные поползновения мальчишки оборвались с решением короля Милана положить конец пребыванию Александра в Висбадене.

Решение забрать сына у матери к Милану пришло внезапно. После многочисленных и напрасных требовании вернуть Александра в Белград он обратился к немецкому кайзеру с просьбой быть посредником в этом деле. Вильгельм II вежливо и настойчиво рекомендовал Наталии пойти навстречу пожеланиям супруга, но Наталия отказалась отдать ребенка. Тогда кайзер передал дело на рассмотрение опытного и надежного господина Рейнхабена, полицай-президента Висбадена. Этот ревностный служака приступил к выполнению задания с истинно немецким рвением. Он тут же отправился к королеве и предъявил ультиматум — в течение сорока восьми часов посадить Сашу в поезд на Белград. Глубоко оскорбленная, Наталия отказалась, но она не учла тот факт, что ни один немецкий полицейский чиновник не позволит ни слезам, ни угрозам помешать исполнить его служебный долг. Следующим утром, в объявленное заранее время, Рейнхабен в сопровождении нескольких жандармов явился в отель и попросту забрал мальчика.

Реакция королевы на это насильственное похищение была слышна по всему отелю, об этом подробно писали даже такие почтенные издания, как Times и Frankfurter Zeitung. Ее левантийская истерика тут же передалась Александру, он впал в жуткую ярость, приступы которой во времена его правления стали притчей во языцех для всей Европы. Размахивая тонкими как спички ручонками, он двинулся на стокилограммового Рейнхабена. Драге, бывшей свидетельницей этой сцены, с трудом удалось оторвать Александра от полицейского и не дать будущему королю Сербии укусить полицай-президента Висбадена за ляжку.

Все, кто сопровождали Александра на вокзал, думали, что слезы мальчика вызваны горечью разлуки с матерью. Только от Драги не ускользнуло, что последний его взгляд принадлежал ей.

Александр потянулся, зевая, и первым делом схватил пенсне, лежавшее на ночном столике из розового мрамора. Водрузив пенсне, откинул одеяло и нащупал стоптанные домашние тапочки. Пока он шлепал в ванную, Драга уселась за туалетный столик. Лицо, смотревшее на нее из зеркала, уже носило следы минувших лет, это было лицо именно тридцатисемилетней женщины. Вокруг глубоко сидевших зеленых глаз лежали тени, на припухших веках проглядывали неприятные морщины. Перед их с Александром женитьбой разница в возрасте была почти незаметна — она выглядела молодо и живо, он, напротив, в пенсне и со своими царственными замашками смотрелся гораздо солидней; но теперь Драгу можно было принять скорее за его мать, чем за жену. Когда бы она ни выходила к людям, ее не покидало чувство, что все собравшиеся смотрят на нее с неприязнью и ищут на ее лице новые признаки увядания. Она не сомневалась, что ей, как королеве Наталии, простили бы все ошибки и промахи, если бы она обладала такой же обезоруживающей красотой, как ее свекровь. Даже ее собственной прелести, которой она обладала десять лет назад, было бы достаточно. Нецивилизованный сербский народ меньше всего заботила родословная супруги их государя, пока она соответствовала их представлениям о королеве: живой образ из легенды, воспетая поэтами и певцами, она должна во имя блага и пользы будущих поколений превратиться в бессмертный миф.

Удивительным образом возраст ее совершенно не отразился на фигуре. Хотя она слегка поправилась, но тело оставалось пропорциональным, грудь была полной и крепкой, как у девушки, живот — плоским, бедра — тугими, а кожа имела глянец дорогого фарфора. Как жаль, думала она и про себя смеялась, что королева Сербии не может выйти к своим подданным голой. Никто тогда не смел бы говорить о ней как о «старой кобыле», а придумали бы какое-нибудь ласковое прозвище.

Еще в спальне она узнала от фрау Вебер, своей венской горничной, что адъютант короля генерал Лаза Петрович срочно просит принять его. В этом не было ничего необычного — с недавних пор члены дворцового собрания и даже министры предпочитали решать свои вопросы с Драгой, а не с Александром. Такое непринужденное с ней обращение вызывало у нее мысли о том, как бы реагировала царица Александра или королева Виктория на подобное пренебрежение дворцовым этикетом. Драгу сердило, что сербы не испытывали к двухэтажному, выкрашенному в желтый цвет Старому Конаку того почтения, какое они испытывают к дому какого-нибудь деревенского старейшины. Если бы не стража у ворот, крестьяне со своими жалобами лезли бы прямо в королевские покои, требуя, чтобы король их принял. Иногда и стража ничего не могла сделать.