Вчера - Григорий Коновалов

- Молчи, синегубый! - хрипло кричал отравленный газом. - Ты моей коровой расплатился с докторами-то!..

Заиграла гармонь в избе, и кто-то запел:

Зх, милка моя,

Очень интересная.

- Ты разбил окно? - спросила меня мать.

- Он разбил, окромя некому! - закричала Кузиха.

- Не бросал я камни.

- Сама я своими глазоньками видела: ты разбил!

Вот таким голышом пужанул.

В это время, распахнув окно, выпрыгнул на улицу синегубый, в него из дома полетела табуретка. Сипегубый пригнулся, потом наскочил на меня, вцепился в мои волосы. Я закричал. Из соседнего дома прибежали игравшие в карты пьяные братья Бастриковы, которые за свою жизнь не пропустили ни одной драки.

- Чего? Окна бить? Поймали!

Первый раз в жизни я попал в жесткие клещи клеветы. Клевета эта сначала изумила меня, потом напугала и возмутила. Она так унизила взрослых людей в моих глазах, что я на всю жизнь запомнил топтавшихся по грязи бородатых мужиков, лишь позавчера ходивших к попу исповедоваться, а теперь лгавших с горячностью помешанного Порфирия. Кто-то кричал, что солдатки распустили своих сукиных сынов. Мало бьют их, а потому и вырастают из безотцовщины воры и бандиты.

Меня окружала все увеличивающаяся толпа пахнущих самогонкой краснорожих, с пьяно косящими глазами, сопящих и орущих мужиков. Опи хватали друг друга за грудки, наступая сапогами на мои ноги. Громче всех визжала бабка Кузиха, протягивая к моему уху крючковатые, с черными ногтями пальцы. Я чувствовал: темная, злая и страшная сила, которая уничтожила прошлым летом вора Постникова, вот-вот прикончит и меня, втопчет в грязь. И как цыпленок, почуявший смерть в падающем с небес коршуне, кидается под крыло наседки, так и я бросился к своей матери, ища у нее защиты. Но маму оттеснили к плетню. Тогда-то слезы обиды, злости и бессилия горячим клубком подступили к моему горлу.

Маленький, в австрийской шинели церковный попечитель, по-уличному Крпкунок, схватил меня за руку, больно сдавливая пальцы.

- Учить вас, подлецов, надо!

Его скопцеватое лицо, ощеренный рот с гнилыми зубами напугали меня.

- Брешете все вы!

Многие на мгновение онемели. Я согнулся и врезался головой в толпу, норовя протаранить ее. Как о камень, треснулся я носом о чье-то колено и присел на корточки.

Крикунок швырнул меня на середину круга.

- Куса-а-ается! - закричал он, поднимая над головой испачканную, очевидно, моей кровью руку. Кто-то двинул его в затылок, и он, икнув, упал рядом со мной, у чьих-то огромных подкованных сапог. Кузиху тоже сбили с ног.

- Вора поймали, - слышались голоса.

- Он овцу украл у Еремы. Беи его!

Уже замелькали в воздухе кулаки, кое-кто выдернул колья из плетня, чтобы под шумок ахнуть своего недруга уже братья Бастриковы изорвали не одну рубаху на ком попало, как вдруг сильный властный голос охладил всех:

- Стой! Всех покалечу!

Толпа развалилась, и ко мне подошел, пряча пистолет в карман, Никанор Поднавознов. Он поднял меня, вытер шапкой кровь с моего лица и, страшно вращая черными глазами, спросил людей:

- За что обижаете сироту?

Все молчали, недоуменно пожимая плечами, только бабка Кузиха сказала сквозь слезы:

- Где теперь стекло-то купишь? А он разбил.

- Ври больше, ведьма одноглазая. Андрей был у меня, твоего окна не трогал. Не такой он парень.

- Не таких родителей сын, чтобы баловаться, - подхватил Крпкунок. Поблазнилось тебе, бабка, ты и других в трех ввергнула.

Все начали расходиться. Мы с мамой ушли домой.

В горнице она схватила меня за плечи и, глядя в глаза мои, спросила:

- Ты разбил?

- Нет.

- Господи, пропадем мы без отца.

Проснулся я утром. По камышовой крыше умиротворенно шумел тихий дождь, у порога под навесом стояли мокрые петух и куры. На улице ревела вернувшаяся с раннего выгона скотина. С надворья пришел в зипуне и в лаптях дедушка, охая, потирая поясницу. Седые волосы его, торчавшие из-под фуражки, были мокры.

- Иди, внук, погреемся, - сказал дедушка.

Мы легли с ним на печи, скоро влезли к нам бабушка и Тимка.

- Где теперь Ваня-сыпок! Мокнет, кормилец, з окопах, или косточки его белые полощет дождем, - сказала бабушка.

В сенях постучались, и в избу вошел сгорбленный человек с палкой и сумочкой. Он перекрестился на образа и глухим голосом сказал:

- Люди добрые, пустите ночевать странника?

- Чего же, кормилец, оставайся, - ласково ответила бабушка.

Странник присел у порожка, опустив голову.

- Откуда будешь? - спросил дедушка.

- Милостыню собираю, отец родной, милостыню.

Бабушка слезла с печи, налила горячих щей в чашку и пригласила странника за стол.

- Спасибо, матушка, я не хочу! - бойко ответил странник голосом моей матери, срывая с себя шапку. Мы узнали мать и засмеялись.

- Ах, шишига тебя возьми! Обманула нас! - беззлобно сказал дедушка.

Мать часто от тоскп шутила над стариками, развлекая и себя.

9

Я очень любил Надю, каждый день ходил к нпм, и мы играли с нею в черную палочку и рассказывали друг другу сказки. Иногда засиживался до темноты, и тогда Анна Сабитовна, выпроваживая меня, ласково приговаривала:

- Как привязались, водой вас не разольешь, арканом не растащишь...

Наде нравилось повязывать волосы лентами, и я решил подарить ей такую ленту, чтобы помнила всю жизнь.

Мне снились ленты самых необычных, ярких цветов.

Иногда, глядя на закат или восход солнца, я мечтал о несбыточном: вырезать бы ленту из пурпурного облака.

Звездное небо казалось мне черным бархатом, усеянным золотыми самоцветами.

Как только я оставался дома один, я в поисках необычайной ленты начинал переворачивать белье в сундучке бабушки и матери. Однажды напал на мамину голубую кофту. Охваченный каким-то внутренним огнем, я схватил ножницы. В голове мелькали мысли, что делаю плохое, но остановиться уже не мог: от одной полы до другой откромсал от кофты широкую ленту. Я не боялся, что меня уличат в преступлении, боялся другого: понравится ли лента Наде. Ради нее я готов был украсть, зарезать, умереть.

Спрятав ленту за ошкур штанов, я побежал к Енговатовым.

Мать и дочь обедали. Как ни приглашала меня за стол Анна Сабитовна, я не сел. Очевидно, догадавшись, что я пришел с чем-то очень важным, Надя, хлебнув ложки две, выскочила из-за стола. Мое волнение передалось ей, и она резкими движениями надела ботинки, накинула платок, и мы выбежали во двор. Но тут она вдруг притворилась совсем спокойной, даже не глядела на меня.

- Я что-то принес. Только пойдем за горку, там покажу.

- Фу, что ты можешь принести? - сказала Надя, нехотя идя за мной.

Когда мы скрылись за увалом, я задрал рубаху и вытащил ленту - она засияла на солнце. Надя попятилась испуганно.