Мертвая хватка - Андрей Воронин

Мещеряков сидел в расслабленной позе, явно наслаждаясь редкими минутами покоя. Его темный цивильный пиджак висел на спинке кресла, узел узкого однотонного галстука был ослаблен, а верхняя пуговица белоснежной, безукоризненно выглаженной рубашки расстегнута. Тонкое нервное лицо полковника ГРУ Мещерякова было, как всегда, серьезным и сосредоточенным, и вообще выглядел он совершенно трезвым, но глаза уже утратили привычную остроту, заволоклись какой-то теплой туманной дымкой, и Сорокин понял, что «взяло» не его одного.

Зато Забродов, как всегда, с виду был, что называется, ни в одном глазу. Одет он был не то по-походному, не то по-домашнему, а в общем, опять же, как всегда – в изрядно поношенные полевые армейские штаны камуфляжной расцветки, линялую майку цвета хаки и растоптанные домашние шлепанцы. В углу рядом с диваном стоял раскрытый тощий рюкзак.

Рюкзак был верным признаком того, что Забродов собрался в дорогу, а принесенная Мещеряковым карта Брянской области проливала некоторый свет на то, куда именно намерен отправиться этот неугомонный путешественник.

Убедив себя таким образом в том, что еще не утратил необходимых сыщику остроты глаза и способности к дедукции, полковник Сорокин взял со стола бутылку и наполнил рюмки.

– Кстати, господа полковники, – сказал Забродов, прикуривая зажатую в углу рта сигарету, – я забыл спросить, какого дьявола вы ко мне приперлись.

– Мастер художественного слова, – недовольно кривя тонкий выразительный рот, отреагировал на этот вопрос полковник Мещеряков. – Я бы, наверное, неделю голову ломал, но так изящно выразиться все равно не смог бы.

– Ну так, – подхватил Сорокин, – куда тебе! Смотри, сколько он книжек прочел! Мне при моем досуге до конца жизни и половины не осилить. Это он, наверное, у писателей научился так выражаться. Знаешь, есть книжки про правила хорошего тона, так там все расписано: как ходить, куда садиться, какой вилкой что есть и что при этом говорить.

– А! – обрадовался Мещеряков. – А я-то думаю, с чего это он такой вежливый да утонченный: сначала кукиши крутил, а теперь вот спрашивает, какого дьявола приперлись…

Забродов положил на стол зажигалку, запрокинул голову и сделал висевшее под люстрой облако немного гуще, выпустив прямо в его середину длинную струю серого дыма.

– Ну, – сказал он, продолжая внимательно рассматривать гладкий белый потолок, – выговорились? Излили желчь? Блеснули чувством юмора? Я же не говорю, что недоволен вашим визитом. Был бы недоволен, спустил бы вас обоих с лестницы по старой дружбе. А я вас вежливо спрашиваю: почему это вы пришли отмечать свой любимый государственный, гм.., праздник сюда, а не остались в кругу семьи? Вас же, наверное, дома ждут не дождутся, а вы тут пьянствуете на голодный желудок. Я, конечно, не против, мое дело холостое, но как бы вам от ваших полковниц на орехи не досталось.

– Не достанется, – сказал Мещеряков. – Моя в Хельсинки укатила, на очередной симпозиум.

Солидное слово «симпозиум» в его устах прозвучало как матерное ругательство, и Илларион хорошо знал, в чем тут дело: по роду своей деятельности жена Андрея Мещерякова очень часто выезжала в заграничные командировки. Сам Мещеряков тоже много ездил, хотя и не так много, как когда-то; многочисленные отлучки супругов частенько не совпадали по времени, видеться и бывать вместе им приходилось до обидного редко, и Мещерякова это, конечно, не радовало.

– Не достанется, – эхом повторил Сорокин. – Мои все на даче. Сам насилу отмазался. Слава богу, праздник, а по праздникам мы, как положено, в оцеплении. Приказ по управлению, с этим даже моя теща спорить не в состоянии. Не то торчал бы сейчас посреди огорода дыркой кверху, как зенитно-ракетный комплекс, вертолетчиков распугивал. Не полковничье это дело – в земле ковыряться. Но с тещей на эту тему не очень-то подискутируешь. Я-то полковник, зато она – вылитый генерал. Инженерно-саперных войск, блин. И что это за напасть, что за поветрие такое – дачи? Все равно ведь с шести соток не прокормишься, так стоит ли мараться? Кто только эту заразу выдумал на нашу голову?

– Даю справку, – со всегдашним немного ленивым и снисходительным выражением сказал Забродов. – Выдумало эту заразу французское правительство в незапамятные времена, чтобы хотя бы отчасти успокоить народ. Замысел был очень недурной: дать всем желающим по клочку земли – как раз такому, чтобы прокормиться с него было невозможно, но чтобы при этом сохранялась иллюзия, что если хорошенько постараться, поднапрячься чуток, то, может, и прокормишься.

Вот и выход для энергии. Хорошенько покопавшись в земле, назавтра не очень-то побунтуешь, да и голова другим занята: где что посадить, когда полить да какой домик построить, чтобы и места занимал поменьше и чтобы соседям на зависть Выглядит незатейливо и даже наивно, но, заметьте, идея до сих пор живет и побеждает.

– Еще как побеждает, – проворчал Сорокин с таким видом, что сразу было ясно: вот человек, сильно пострадавший от земледелия. – Сумасшедший народ эти дачники, – продолжал он, вертя в пальцах рюмку. – Ей-богу, чокнутые! На что они только не идут, чтобы перед соседями выпятиться!

Намедни, знаете, что учудили? Залезли в ботанический сад и выкопали там какую-то особенную яблоню. Ну не идиоты?

И, главное, на ее место пень посадили, а вокруг еще опилок насыпали, чтобы было похоже, будто ее спилили.

Мещеряков фыркнул.

– Чепуха какая-то, – сказал он. – Кому могло понадобиться подменять яблоню пнем. Ее, наверное, спилили на дрова.

– Ботанический сад в центре Москвы, конечно, самое подходящее место для заготовки дров, – язвительно сказал Сорокин. – И потом, что это за дрова? Яблоня-то карликовая. Высота – метр с кепкой, диаметр комля меньше десяти сантиметров… Это же пара несчастных поленьев, а с ветками намучаешься, как.., как я не знаю с чем.

– Ну, значит, молодежь развлекалась, – не сдавался Мещеряков. Он забавлялся: по сравнению с проблемами, которые ежедневно донимали его на работе, история с исчезнувшей яблоней выглядела до умиления мелкой и незначительной. – Как у вас в протоколах пишут, из хулиганских побуждений.

– Ни хрена себе, хулиганские побуждения! – воскликнул Сорокин. – Уж мне-то про хулиганов не рассказывай, я о них как-нибудь побольше твоего знаю. Хулиганство – это что? Это – раззудись, плечо, размахнись, рука. Стекло кирпичом вывалил, машину чью-нибудь кверху колесами перевернул, морду набил кому-нибудь – и уноси ноги, пока не сцапали. Хулиганство – это особый вид развлечения, а деревья по ночам корчевать да еще и через забор с ними лазить – это, брат, работа, да такая, что в одиночку с ней не справишься.

– Ну, тогда я не знаю, – лениво сказал Мещеряков. – Но насчет кражи ты тоже того.., загнул. Если бы мне, к примеру, нужна была яблоня, я бы купил саженец на рынке или, скажем в питомнике. Они ведь, кажется, недорого стоят? А если бы мне так уж приспичило не купить, а именно украсть, я бы украл у соседа по даче или в том же питомнике. Но уж никак не в ботаническом саду! И пень на место яблони я бы сажать не стал. Что мне, делать нечего? Да и никто бы не стал, наверное.

– Кто-то стал, – напомнил Сорокин. Его лицо вдруг приобрело озадаченное выражение. – Вот дьявол! – сказал он. – Странная какая-то чепуха получается. Я-то, грешным делом, поначалу решил, что вся эта история выеденного яйца не стоит, даже в подробности вдаваться не стал, а теперь вот поговорил с вами и вижу: странное дело. Уж очень много наверчено вокруг одной несчастной яблони. Как будто она и впрямь не такая, как все.

Он поднес к губам рюмку и обнаружил, что она пуста.

Полковник, хоть убей, не помнил, когда успел выпить. Забродов заметил его движение и наполнил рюмки по новой.

– Классики детективного жанра, – назидательно произнес он, – утверждают, что, чем сложнее и запутаннее преступление на первый взгляд, тем легче его раскрыть.

И наоборот.

– Иди к черту, теоретик, – огрызнулся Сорокин. – Ты лей, лей! Краев, что ли, не видишь? Кстати, о теории. Что такое яблоки Гесперид? Я, помнится, что-то такое не то слышал, не то читал, но за давностью лет, признаться, забыл начисто. Это ведь что-то из мифологии? Из греческой, кажется. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаешься, – сказал Забродов, отставляя к стене пустую бутылку. – Двенадцатый подвиг Геракла. Золотые яблоки вечной молодости и плодородия. Геракла послали их добыть, и он справился с задачей. Но старина Гер, как и все древние греки, был человеком культурным и потому не стал выдирать волшебную яблоню с корнем, ограничившись всего-навсего тремя плодами. В общем, сказочка о молодильных яблочках на греческий манер. А почему ты об этом спрашиваешь? Это как-то связано с происшествием в ботаническом саду? Ты ведь, кажется, упоминал, что яблоня была какая-то особенная. И вообще, с каких это пор Петровка стала заниматься выкопанными под покровом ночи яблонями?