О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного - Илья Юрьевич Виницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Игралище страстей, людей и рока,
Я счастия в странах роскошного Востока
Искал, в Аравии, в Иране золотом.
Под небом Индии чудесной…5
Демонический Ижорский, рушащий судьбы людей, но не находящий в этом разрушении отрады, – один из непосредственных предшественников Печорина6. Однако уже к концу 1820-х годов ориентальное путешествие разочарованного героя воспринимается как романтическое клише – «Восток с коробки рахат-лукума» (вспомним соответствующий мотив в эпигонском «Ганце Кюхельгартене» юного Н. В. Гоголя).
По мнению Бориса Эйхенбаума, стремление Печорина отправиться в Персию и дальше имело ярко выраженную политическую окраску. Такой маршрут характерен «для последекабристских настроений» русского общества. Исследователь приводит в пример поэта Д. В. Веневитинова, писавшего в 1827 году: «Я еду в Персию. Это уже решено. Мне кажется, что там я найду силы для жизни и вдохновения». Ссылается Эйхенбаум и на «Ижорского» декабриста Кюхельбекера7. Наконец, Персия в общественном сознании 1830-х годов связывалась с трагической судьбой А. С. Грибоедова (как известно, незадолго до смерти Лермонтов задумал написать роман, одним из героев которого должен был стать его друг, убитый в 1829 году в Тегеране).
И все же зачем Персия Печорину? Каким было историко-культурное наполнение этого географического концепта в конце 30-х годов? Знаменательно, что восточное путешествие героя дается в романе явно в нетрадиционном (чуть ли не пародийном) ключе. Молодой человек, одетый столичным франтом («пыльный бархатный сюртучок» и элегантные перчатки), едет в далекую Персию в роскошной коляске с лакеем и ящиком с сигарами8. Он выглядит как путешествующий щеголь, чья экипировка явно не соответствует прозаической обстановке (кстати сказать, обычный мотив в пародиях на сентиментальные путешествия). Более того, как справедливо замечает литературный критик Алла Марченко, «[п]одозрительна уже легкость, с какой не служащий (ни по какому ведомству) Григорий Александрович получает столь дефицитную подорожную! Ведь нам доподлинно известно, сколько усилий требовалось самому Пушкину, дабы удостоиться высочайшего соизволения на „перемену мест“, даже в пределах отечества». Марченко обращает внимание на то, что Лермонтов в свое время
так и не попал в азиатскую экспедицию («Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., а теперь остается только проситься в экспедицию с Перовским»). А ведь не скуки ради его тянуло – он задумал поэтический цикл «Восток»! <…> Но то, что недоступно Пушкину и Лермонтову, без всякого труда, запросто дается Печорину!9
Почему? Марченко полагает, что «Персия в скитальческой судьбе Печорина – не более чем модное поветрие», никак не связанное с «катастрофой, среди которой погиб Грибоедов»: «это очередная „гремушка“, „цацка“, дорогая и престижная игрушка для так и не ставшего мужчиной „беленького мальчика“!» В подтверждение этой версии исследовательница приводит вышедший в 1844 году роман Е. Хабар-Дабанова «Проделки на Кавказе», герой которого, «проказник, капризник и убежденный эгоист», скуки ради уезжает с Кавказа в Иран «будучи снабжен всем необходимым для путешествия по той стране»10. И все же какое же ведомство могло дать разрешение Печорину отправиться в Персию и дальше? Были ли такие «туристические» поездки богатых «мальчиков» в Иран «и дальше» в 1838–1839 годы? Если нет, то куда он послан был и кто его послал?
Русский агент
Попробуем предположить, на первый взгляд, чисто авантюристический ответ на эти вопросы. Печорин едет из Персии не на юг, в Индию (традиционное романтическое путешествие, ставшее, как мы уже говорили, стереотипом в конце 30-х годов), но на Восток – а именно в Афганистан, оказавшийся предметом соперничества двух великих держав, а следовательно, местом, привлекательным для молодых агентов-авантюристов, отправлявшихся в опасную землю под видом негоциантов или ученых. На 1838–1839 годы приходится острый кризис в англо-русских отношениях из-за Афганистана. В значительной мере этот кризис был спровоцирован (официально несанкционированной) деятельностью русского агента, поляка по национальности, 30-летнего поручика Ивана Петровича Виткевича. Судьба этого незаурядного человека привлекала к себе внимание как историков русской восточной политики11, так и писателей, работающих в «шпионском» жанре12.
Писатель и тайный агент Ян Виткевич
Коротко опишем недолгую, но полную драматических перемен жизнь этого человека. В 1823 году за участие в тайном кружке студент Кромской гимназии Виленской губернии Ян Виткевич был сослан рядовым «в дальний гарнизон на оренбургской линии». Здесь он, по воспоминаниям друга, разработал фантастический план бегства в Индию (план не удался)13. Несмотря на сложные условия службы, Виткевич сумел выучить несколько восточных языков. Благодаря заступничеству великого филолога Александра фон Гумбольдта, посетившего Оренбург в 1833 году, Виткевич был прощен государем и произведен в портупей-прапорщики. С 1834 года он поручик и адъютант генерала Перовского – молодого оренбургского губернатора с амбициозными планами. В 1835 году по заданию Перовского Виткевич совершает в высшей степени рискованное путешествие в Бухару. Описание его приключений не входит в нашу задачу, но заметим, что здесь он впервые столкнулся со знаменитым английским шпионом (шотландцем по происхождению) Александром Бернсом (Burnes). По возвращении в Оренбург Виткевич диктует свои записки о Бухарском ханстве В. И. Далю. Ценные географические сведения, добытые Виткевичем, были использованы при планировании военного похода Перовского на Хиву в 1839 году (того самого, в котором хотел принять участие Лермонтов). Наконец, в мае 1837 года Виткевич получает секретную инструкцию Министерства иностранных дел, согласно которой он должен отправиться в Кабул с целью «собрания всяких сведений об Афганистане и других местностях» и склонения «афганских владельцев» к союзу с Персией, представлявшей в то время интересы России в регионе.
Виткевич отправляется в Афганистан через Персию в гражданском костюме, с одним слугой. «Тут начинаются мои баснословныя труды, – пишет он накануне отъезда в Кандагар В. И. Далю. – Ежели успею их перебороть, то, возвратившись, похвастаю, а нет, то поминайте как звали! – Предприятие мое, как можете себе представить, тяжко, но я в полном вознаграждении за труды, так что удовлетворю совершенно и страсть к приключениям, и новым впечатлениям»14. Кабула Виткевич достигает в декабре 1837 года. О
