Лезвие страха - Андрей Гальперин

Красные глаза. Они смотрят из темного угла, и снова возникает ощущение, что на плечи ложатся черные лапы с длинными кривыми когтями. Нестерпимо горячие…

Да нет, это просто раковины. Красивые раковины. Наверное, мальчик нырял за ними в прозрачную холодную воду.

– Он очнулся! Помогите ему встать!

"Да, помогите мне встать, или я опять провалюсь в бездну, туда где меня ждет демон…"

Тела вокруг. Они пахнут приятно, морем и травой. Даже навозом. И протухшими раковинами. Это приятно. Гораздо приятнее, чем запах влажного камня.

– Святой отец, надо идти! Очень надо! Бантуйские разбойники собирают всех мужчин на площади. Кто не явится – того сразу же бросят на галеры… Вставайте, святой отец…

"Конечно я встану. Не потому, что боюсь попасть на галеру, да и кто меня туда поведет, калеку? Меня убьют, сразу, на месте. Равнодушный загорелый пират взмахнет саблей – и вот я мертв, навсегда… Но я встану не поэтому… Вовсе нет. Я встану, потому что стоя я не засну. Я не засну и не увижу красных глаз. Я буду стоять вечно, как блаженный Дика, стоять во имя искупления грехов, больших и малых… Господь мой, Иллар, огради меня дланью и поведи без сна и боли дорогами ровными…"

Глава 13

– Искусство врачевания – велика вещь, не правда ли, моя дорогая… Ты знаешь как кость срастается с мясом и где к ней крепятся хрящи. Как горячее сердце перекачивает темную кровь, и весь прочий ливер превращает вкусную пищу в дерьмо… Ты могла быть врачевать великих вельмож, девочка моя…

Огромная женщина с неприятным грубым лицом восседала в старом кресле и смотрела, как Виктория, меняя инструменты, возится над вскрытой грудной клеткой раненого. Лежащий на каменном постаменте парнишка уже не стонал, лишь иногда издавал протяжный клокочущий звук. Настойка имры изменила его лицо – оно распухло и посинело, крупные прыщи стали почти черными.

Виктория, не обращая внимание, на монстроподобную женщину в кресле, аккуратно извлекала обломки ребер, пережимала сосуды и удаляла кровавые сгустки.

– Женщина-врач… Подумать такое… Не шлюха с портовой площади, не рыночная торговка и не зажравшаяся цыпа из предместья, мечтающая о импотенте-маркизе с мешком золота… Ви, моя девочка, ты сослужила великую службу Тихому Дому, ты настоящий лекарь, не то, что все эти заумные свиньи из Маэнны, каждый из которых лечит лишь прижиганием и кровопусканием…

Виктория вытерла руки специальным полотенцем и глянула через плечо на женщину в кресле.

– Молли… Помолчи немного, пожалуйста. Или я нечаянно отрежу твоему сыну что-нибудь этакое, что напрочь лишить тебя мечты о внуках…

Женщина в кресле расхохоталась. Звучало это так, словно за низким окном промаршировал взвод латников в полном боевом облачении, при этом чудовищная грудь ее под тонкой кольчугой заколыхалась, как будто внутри этих шаров прыгало целое стадо бескрылых тушканчиков.

– Внуки, скажешь тоже… Маленький ублюдок не способен даже в кулак сгонять по-доброму, по-мужски, не то что присунуть какой-нибудь девке. Только хвастовство, да бравада. Такая уж нынче молодежь пошла бестолковая. Из-за этого и валяется сейчас на столе перед тобой, как падаль. – Женщина длинно сплюнула на пол и надолго приложилась к внушительному кувшину с пивом.

Виктория сделала еще один надрез и замерла, с недоумением оглядывая раскрытую грудную клетку. По ее телу пробежала волна странного озноба.

"Этого не может быть…"

Она заставила себя успокоится, взяла специально отточенное лезвие и подцепила кончиком сердце. Сердце не билось. Из перерубленной наконечником копья аорты не вытекала кровь. Но тем не менее парнишка был жив! Он часто втягивал воздух носом, уголки синих губ его периодически судорожно подрагивали.

Виктория, чувствуя, как немеют кончики пальцев, взяла зажим, отогнула кожу на правой стороне груди, и опять замерла. С правой стороны, под ребрами в неглубокой выемке над легким бился небольшой комочек, весь опутанный белесыми пульсирующими нитями. Нити уходили прямо в легкое. Там, где нить входила в ткань образовывалось плотное черное кольцо.

Виктория некоторое время тревожно переводила взгляд с остановившегося сердца на судорожно бьющийся непонятный орган, затем решительным движением взяла иголку и нить.

– Так кто ты говоришь был его отец? – Она задала вопрос, стараясь, что бы голос ее не дрогнул.

Большая Ма с грохотом опустила кувшин на стол и вытерла пену тыльной стороной ладони.

– Его отец? Его отец был такой же ничтожный проходимец. Весь увешанный разноцветными лентами, он только пил, играл в кости и пристраивался к каждой шлюхе. Мерзкий сын джайлларской свиньи. Четыре раза я вынашивала от него ублюдков, а выносила лишь одного. Пару раз чуть не померла, да светлый господь наш Иллар, наградил меня здоровьем. – Ма опять расхохоталась и согнула руку, любуясь собственным чудовищным бицепсом. – Его звали Разноцветный Ер, он любил все блестящее и одевался как бантуйский факир. Он ползал по мне, как букашка и визжал, когда делал это, как весенний летучий кот… Я задавила его собственными руками, когда застала в нашей постели шлюх с того берега реки…

Виктория поморщилась. Она никак не могла привыкнуть к этой огромной женщине, с лицом рассерженной мантикоры. В Тихом Доме Вивлена, сообществе воров, убийц и наемников всех мастей Большая Ма всегда была в особом почете. Ее доходы позволяли нанимать лучшие мечи воровского мира, ее банда держала в страхе весь ночной город по эту сторону реки Тойль-Диа.

– Значит отец Руми был всего лишь жалким франтом? – Виктория закончила зашивать рану, и стараясь не думать о пульсирующих нитях внутри раненого юноши, влила ему в рот несколько капель особой настойки.

– Да, девочка моя… Он так и не научился держать меч, да и не носил его никогда. Он боялся лошадей и оленей, и все его достоинство заключалось лишь в умении спеть хриплым голосом под лютню пору старинных воровских баллад. Зачем я прожила столько лет с этим форелнским козлом – так и не пойму… – Она закончила и снова подняла кувшин.

Виктория знала ответ, но промолчала. Вместо этого она собрала инструменты в корзину, тщательно вымыла свои изящные руки и поправила подушку с травами под головой у раненого. Теперь парнишка просто спал. Дыхание его выровнялось, черты лица разгладились, и выглядел он почти как обычный спящий подросток.

"В его лице нет ничего от матери…"

Виктория еще раз осмотрела его лицо – высокие скулы, широкий низкий лоб с пятнами прыщей, мягкую припухлость губ. Виктория постиралась выбросить из головы видение пульсирующих белых нитей, уходящих, словно пронзающих, нежную легочную ткань.