Умытые кровью. Книга I. Поганое семя - Феликс Разумовский

Подводная лодка «Пума», на которой он служил, запуталась в трале, и экипаж задохнулся от недостатка кислорода. В тот год стояла лютая зима – снежная, с трескучими морозами, зато лето выдалось на редкость жарким. И Граевский даже думать не стал, решил ехать на каникулы в дядюшкины «Дубки».

Жизнь тогда казалась ему прекрасной штукой. Он легко крестился двухпудовой гирей, отпустил щегольские усы и частенько хаживал на Тверскую к певичкам, среди которых имел неизменный успех. О Варваре он вспоминал редко – время лучший целитель.

Дядя, извещенный телеграммой, выслал за ним на станцию коляску. Плечистый кучер в красной поддевке взялся за вожжи, сытые кони весело заржали, и тройка понесла Граевского знакомой дорогой вдоль столетних дубов. Из-под тенистых крон пробивались солнечные лучики, вороны на ветвях сидели неподвижно, лениво поблескивая бусинками глаз – кого еще там несет нелегкая? Казалось, в природе все замерло, не было ни ветерка.

Через четверть часа резвого хода тройка влетела на просторный двор усадьбы и, обогнув круглый цветник, остановилась у ступеней входа. Дом был построен в греческом стиле, с каменными колоннами, и стоял на берегу тихого озера. Задний его фасад, изогнутый в виде подковы, уходил двумя крыльями в парк, где были проложены аллейки и находился летний павильон в форме беседки.

– Долгих лет, Изольда Павловна. – Граевский поцеловал руку тетушке, постаревшей, в широком чесучевом балахоне, обнялся с дядюшкой, все еще крепким, державшимся молодцом, и, взглянув на Ольгу, удивился ее невеселой усмешке. – Здравствуйте, кузина.

– Бонжур, братец. – Одетая в простенькое ситцевое платье, она по-мужски протянула ему руку и, сразу утратив интерес, направилась в дом. Смотрела она прямо в зрачки – твердо, чуть щуря васильковые, в густой опушке ресниц, красивые глаза.

– Варя! Варвара, смотри, кто приехал, – крикнул командирским голосом генерал и, не дождавшись ответа, подозвал слугу в черном жилете и штиблетах: – Филимон, где барышня?

– Варвара Всеволодовна на озере, лодку брали. – Тот показал рукой на водную гладь, и генерал сразу переменил тему:

– Ладно, скажи, чтобы чай подавали на веранду. Пойдемте-ка, господин юнкер, закусим с дороги, пока еще обед-то. – Он обнял Граевского за плечи, отпустил и довольно ухмыльнулся в усы: – Хорош, хорош, хоть сейчас в лейб-гвардию.

Несмотря на распахнутые окна, на веранде было душно. Пахло глициниями, оранжевыми лепестками настурций, отцветающим шиповником. В недвижимом воздухе жужжали пчелы, занудно билась муха о стекло, и Граевскому вдруг показалось, что он вернулся в прошлое, во времена, когда Варвара была тощей гимназисткой со смешными косицами.

Ему сразу захотелось увидеть ее, посмотреть, какой она стала, но уже внесли поднос с серебряным чайником на спиртовке, и пришлось есть паштеты, ветчину и холодное мясо, отвечать на вопросы тетушки и рассказывать генералу об учебе.

Наконец голод был утолен, говорить стало не о чем, и дядюшка, поднявшись, потянулся за своей любимой трубкой.

– Советую отдохнуть до обеда. Чертовская жара, парит, видать, к грозе.

– Мерси. – Поблагодарив тетушку, Граевский прошел к себе в спальню, просторную, с мраморной туалетной комнатой, и переоделся в белую хлопковую рубашку, широкие шаровары из чесучи и легкие, с веревочными подошвами, парусиновые баретки. На душе у него царила ленивая пустота, только чувство полной свободы не покидало его, да в голове крутилась мысль о предстоящей вселенской скуке, вязкой, приторной, от которой заранее сводит скулы. Желание увидеть Варвару ослабло, ушло на второй план.

– «Поручик был несмелый, меня оставил целой, ах, лучше бы тогда я мичману дала». – Напевая вполголоса, Граевский спустился в парк и, засунув руки в карманы, пошел по узкой, усаженной сиренью аллейке. Под ногами мягко шуршал песок, в душном воздухе висели разноцветные, похожие на коромысла стрекозы.

Скоро дорожка привела Граевского к беседке, и сквозь зеленую завесу винограда, укрывавшего узорчатые стены, он разглядел белое платье Ольги. Подобрав под себя ноги, она сидела в низеньком плюшевом кресле и внимательно читала уже изрядно потрепанную книгу. На столе был рассыпан миндаль, стояла жестянка с разноцветным монпансье.

– Не помешаю? – Устроившись напротив, Граевский сунул в рот лиловый леденец и хрустко разгрыз его крепкими зубами. – Что читаем, чувствительный роман?

– Не думаю, мон шер, что тебе будет это интересно. – Ольга снисходительно улыбнулась, но все же показала выцветшую кожаную обложку.

– «Капитал. Сочинение господина Маркса при живейшем участии и поддержке господина Энгельса», – прочитал по-немецки Граевский и вдруг расхохотался, прямо-таки зашелся сатанинским смехом. – Goddamn it to Hell! It's impossible, sister, impossible![1]

– Keep your temper, Sir! What's the matter?[2] – также переходя на английский, нахмурилась Ольга. – It's nothing funny about it[3].

– Извини, Ольга, не сдержался. Vrai, je ne sais pas comment cela m'est arrive[4]. – Граевский справился с собой и с удивлением, будто увидел впервые, посмотрел на сестру. – Оля, господин Маркс обличал эксплуатацию и жил нахлебником вместе со своей женой у господина Энгельса, заядлого эксплуататора. Оля, сей господин был судим, не единожды сидел в тюрьме и вместе с господином Энгельсом устраивал оргии с фабричными работницами. Оля, Маркс обворовал Гегеля, Фейербаха и социалистов-утопистов, он выкрал их идеи и слепил учение, подобное замку из песка. Если не веришь мне, почитай сочинение господина Скобелева, российского экономиста, оно весьма убедительно. Excuse me, darling for mauvaiston[5], но как можно читать подобное merde[6] в такую жару, I can't understand[7]. Пойдем-ка, сестра, лучше искупаемся.

– Ты, my dear cousin[8], просто солдафон. – Ольга язвительно прищурила васильковые глаза и, надувшись, принялась жевать ядрышко миндаля.

– Голову тебе задурили муштрой, что ты можешь понимать в деле мировой эмансипации!

У нее были ужасно миленькие ямочки на щеках.

– Ну, как знаешь, сестра, а я все-таки пойду купаться. – Ничуть не обидевшись, Граевский сгреб орехи в горсть и, по-военному щелкнув каблуками, направился к озеру. – Оревуар[1]!

Что за странные существа эти женщины! Прошлой осенью к Ольге сватался князь Белозеров, ротмистр, красавец, обладатель миллионного состояния. Не пошла, не нашла в себе ответного чувства. Лучше вот так, сидеть в девицах и в мареве летнего дня читать юродствующего пустобреха. Horsesheet![2]

На озере было тихо. По водной глади скользили водомерки, плескалась мелочь у скользких свай мостков, лениво кивали головками кувшинки. На сараюшке, где хранились весла, висел замок, и, посмотрев на лодки у причала, Граевский решил купаться с берега – ему было лень идти за ключом. Раздевшись до кальсон, он сложил одежду на мостках и, глубоко вдохнув, с головой окунулся в парную воду.