Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков - Мэри Шеффер

Могу дать пару намеков. Например, выясни, кого из писателей он любит. (Дос Пассос! Хемингуэй!!) Какой его любимый цвет. (Синий, не уверена насчет оттенка, скорее всего, темно-синий). Хорошо ли он танцует? (Да, много лучше меня, никогда не наступает на ноги, но и не разговаривает во время танца и не подпевает себе под нос. Вообще, насколько я знаю, никогда не напевает). Есть ли у него братья и сестры? (Да, две старшие сестры: одна замужем за сахарным бароном, вторая в прошлом году овдовела. О младшем брате с презрением говорится одно: осел).

Ну? Теперь, когда я все сделала за тебя, ответь на свой нелепый вопрос сама. Потому что я не могу. В присутствии Марка у меня туманится в голове — это любовь или нет? Я неспокойна. К примеру, с ужасом жду сегодняшнего вечера. Очередное пиршество, на котором мужчины тянутся через стол поведать друг другу что-то важное, а женщины жестикулируют сигаретами в длинных мундштуках. Господи, так хочется поваляться на диване, а надо вставать и напяливать парадное платье. Любовь любовью, но Марк — огромная нагрузка для моего гардероба.

Не волнуйся о Сидни. Не успеешь оглянуться, как он заявится обратно домой.

С любовью, Джулиет

Джулиет — Доуси

25 марта 1946 года

Дорогой мистер Адамс!

Получила длинное письмо (точнее, два!) от мисс Аделаиды Эдисон с предостережениями: я не должна упоминать ваш клуб в моей статье. Если же не послушаюсь, она умывает руки. Как мне достойно это перенести? И она всегда так переживала по поводу «немецких подстилок»?

Также мне пришло длинное письмо от Кловиса Фосси о поэзии, а от Изолы Прибби — о сестрах Бронте. Помимо огромного удовольствия они подарили мне совершенно новые идеи. Кловис, Изола, Вы, мистер Рамси, миссис Моджери — весь остров Гернси буквально пишет статью за меня. Даже мисс Аделаида Эдисон внесла свою лепту, ведь поступить ей наперекор будет истинным наслаждением.

О детях я знаю много меньше, чем хотелось бы. Я — крестная мать чудесного трехлетнего малыша Доминика, сына моей подруги Софи. Они живут в Шотландии, близ Оубена, и крестника я вижу не часто. Но меня при каждое встрече потрясает, с какой быстротой он развивается — едва я привыкла носить на руках теплый комочек, а он уже перестал им быть и затопотал своими ногами. Еще полгода, и — чудо из чудес! — мальчик выучился говорить! Теперь он без умолку болтает сам с собой, и это ужасно умиляет: весь в меня.

Мангуст (расскажите об этом Кит) похож на горностая с очень острыми зубами и вздорным характером. Он единственный в природе, кто не боится кобр, потому что не подвержен действию змеиного яда. В отсутствие змей мангуст лакомится скорпионами. Может, Вам удастся достать для Кит маленького мангустика?

Ваша Джулиет Эштон

P.S. Я истерзалась сомнениями насчет этого письма — вдруг вы дружите с Аделаидой Эдисон? Но потом решила: нет, исключено. Так что отправляю.

Джон Букер — Джулиет

27 марта 1946 года

Дорогая мисс Эштон!

Амелия Моджери попросила написать Вам, поскольку я — один из основателей клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Правда, я читал и теперь постоянно перечитываю всего лишь одну книгу, «Письма» Сенеки, перевод с латинского в одном томе с приложением. Сенека и клуб — сие только и удерживает меня от пьянства.

С 1940 по 1946 год я изображал перед немецкими властями лорда Тобиаса Пенн-Пьерса, бывшего своего хозяина. Когда Гернси начали бомбить, тот в панике бежал в Англию. А я, камердинер, остался. Мое настоящее имя — Джон Букер, я родился и вырос в Лондоне.

После ужина с жареной свиньей меня вместе с другими остановили на улице за нарушение комендантского часа. Толком я ничего не помню, был навеселе (как обычно). Вижу словно во сне: солдаты кричат и размахивают пистолетами, а Доуси поддерживает меня, чтобы я не упал. Затем — голос Элизабет. Что-то про книжки — с чего, почему? Дальше — Доуси с бешеной скоростью волочет меня через пастбище, потом я падаю на кровать. Все.

Вы хотели знать, как книжки влияют на нашу жизнь. Я уже говорил, у меня книга одна: Сенека. Слышали про такого? Римский философ, писал письма воображаемым друзьям с наставлениями, как себя вести. Думаете, занудство? Нет. Письма вовсе не скучные, даже остроумные. А смешное, по-моему, поучительней серьезного.

Мне кажется, его письма адресованы всем людям во все времена. Вот Вам пример из жизни: люфтваффе с их причесочками. Во время блица люфтваффе базировались на Гернси и вместе с большими истребителями летали бомбить Лондон. Это по ночам, а днями они могли развлекаться в Сент-Питер-Порте как угодно. И где же проводили время? В парикмахерских. Делали маникюр, массаж лица, выщипывали брови, завивали и укладывали волосы. И вот, бывало, идут в сеточках на головах колонной по пять человек, локтями расталкивая местное население — прочь с дороги! — а я смотрю и вспоминаю слова Сенеки про гвардию императора: «Любой из них предпочел бы падение Рима разрушению прически».

Объясню, почему мне пришлось притворяться бывшим хозяином. Лорд Тобиас рассчитывал переждать войну в безопасном месте и приобрел на Гернси особняк Лафорт. Первую мировую просидел на Карибах, но очень страдал там от жары.

Весной 1940 года он перебрался в Лафорт со своим имуществом, включая леди Тобиас. Чосси, лондонский дворецкий, ехать отказался — заперся в буфетной. Его место занял я, лакей. Я следил за расстановкой мебели, развешиванием портьер, полировкой серебра, пополнял запасы винного погреба. Раскладывал бутылочки по ячейкам деревянных стеллажей, нежно, точно младенцев по люлькам.

Когда мы вешали на стену последнюю картину, налетели немецкие самолеты. На Сент-Питер-Порт посыпались бомбы. Лорд Тобиас, до смерти перепугавшись, вызвал капитана своей яхты и приказал поднять якоря. Нам было велено срочно грузить на борт серебро, картины, безделушки и, если останется место, леди Тобиас, — мы немедленно отплываем в Англию!

Я шёл по трапу последним. Лорд Тобиас кричал: «Быстрей, быстрей! Проклятые немцы наступают!»

И тут, мисс Эштон, меня озарило: решается моя судьба! При мне ключ от винного погреба его превосходительства. Бесконечные ряды бутылок, не попавших на яхту, — вино, шампанское, бренди, коньяк. И я один-одинешенек на них на всех. Ни звонков, ни ливрей, ни лорда Тобиаса. Вообще никакой службы.

Я развернулся прямо перед его носом, быстро сошёл на берег, добежал до Лафорта и оттуда смотрел, как уплывает яхта. Лорд Тобиас что-то вопил на борту. А я укрылся в доме, развел огонь, спустился в погреб. Взял свою первую бутылку бордо, вытащил пробку. Дал вину подышать. Затем вернулся в библиотеку и, потягивая вино, начал читать «Справочник ценителя вин».

Я читал о винограде, и возделывал сад, и спал в шелковой пижаме, и пил вино — так продолжалось до сентября. Но вдруг явились Амелия Моджери и Элизабет Маккенна. Элизабет я немножко знал — несколько раз беседовали на рынке, — а миссис Моджери видел впервые. «Собираются донести на меня констеблю?» — думал я.

Нет. Пришли предупредить. Комендант Гернси приказал всем евреям явиться в отель «Грандж-лодж» на регистрацию. Якобы проставить «еврей» в удостоверениях, а потом разойтись по домам. Элизабет знала, что моя мать еврейка, я об этом как-то упомянул. Так вот, они с миссис Моджери хотели сказать, чтобы я ни в коем случае не ходил в «Грандж-лодж».

Но это еще не все. Элизабет обстоятельно (гораздо обстоятельней меня) обдумала мое положение и разработала план. Раз жителям острова так или иначе положено удостоверение личности, почему мне не объявить себя лордом Тобиасом Пенн-Пьерсом? Тогда можно заявить, что я здесь проездом, а документы остались в лондонском банке. Амелия не сомневалась, что мистер Дилвин охотно мне подыграет, — так и оказалось. Он и Амелия отправились со мной в комендатуру и дружно поклялись, что я — самый что ни на есть настоящий лорд Тобиас Пенн-Пьерс.

Элизабет придумала еще одну вещь, так сказать, завершающий штрих. Немцы отбирали хорошие особняки для своих офицеров и ни за что на свете не обошли бы вниманием резиденцию вроде Лафорта — слишком уж хорош особняк. К их появлению следовало подготовиться, чтобы достоверно изобразить лорда Тобиаса. Выглядеть надо как лорд на отдыхе и вести себя соответственно. Я умирал от ужаса.

— Глупости, Букер, — сказала Элизабет. — У вас идеальная внешность. Вы высокий, красивый, темноволосый. К тому же лакеи всегда исключительно талантливо смотрят свысока.

И она быстро написала мой портрет якобы шестнадцатого века — в виде Пенн-Пьерса в бархатном плаще с кружевным воротником на фоне тёмных портьер и чего-то еще неясного, с рукой на рукояти кинжала. Вид получился благородный, страдальческий и коварный.

Идея была гениальная. Не прошло двух недель, как ко мне в библиотеку ввалился отряд немецких офицеров (числом шесть человек) — без стука. Я принял их, потягивая «Шато Марго» урожая 1893 года и до боли напоминая собственного «предка» с портрета над камином.