Билли-враль - Кейт Уотерхаус

— Да на кой мне трепаться? Только ты пока не говори никому, ладно?

— Ясное дело, не скажу. А когда ж ты это провернул? — В голосе Артура послышалась плохо скрытая зависть.

— Он прислал мне письмо.

Артур замер посреди улицы и посмотрел на меня, будто человек из прошлого века, как сказала бы моя матушка.

— Покажи, — с льстивой ноткой в голосе попросил он.

— Чего покажи? — спросил я, и меня опалило страхом, что матушка нашла письмо в кармане моего халатного плаща.

— Письмо, — ответил Артур, нетерпеливо прищелкнув пальцами.

— Оно у меня дома.

— Ясное дело, — насмешливо протянул Артур.

— А не веришь, так жди понедельника, — сказал я, пытаясь показать, что я шутливо изображаю оскорбленную невинность. Но на самом-то деле в моем голосе прозвучала всерьез оскорбленная невинность.

— И сколько же он будет тебе платить? — спросил Артур — так же недоверчиво, как матушка утром.

— Обожди до понедельника, тогда узнаешь.

— Ну, а все-таки — сколько?

— Не веришь — так жди понедельника.

Мы уже шли по проезду Святого Ботольфа. Обидевшись на Артура, я скрылся от него в Амброзию. Амброзийцы толпились возле только что расклеенных афиш.

На эстраде Бобби Бум. Автор текстов — Билли Сайрус. Постановка… Больше я ничего не успел прочитать, потому что увидел в дверях конторы непотребно подпрыгивающего Штампа. Он демонстративно смотрел на часы и всем своим видом выражал жуткое нетерпение.

— Где это вы пили кофе? В Бредфорде? — спросил сн.

— На Бессонной пустоши, — злобно ответил я. Штамп застегнул свои разлезающиеся по швам перчатки.

— Тебя разыскивает Ведьма, — объявил он. — Два раза уже звонила. Пойду доложу Рите, как ты ей изменяешь.

— Отзынь, — сказал я.

— Она сказала, пусть, мол, приходит в час дня на обычное место — если она не дозвонится.

— Авось дозвонится, — буркнул я.

— А у тебя с ней порядочек? — как бы скандируя скандальный заголовок в газете, спросил Штамп. Я снова буркнул ему «Отзынь!», вздернул угрожающе локоть и вошел в контору.

Глава четвертая

В дальнем конце проезда Святого Ботольфа, за зелеными, выкованными из железа дверями общественного сортира, щерились полуразвалившиеся ворота церковного кладбища. Темноватая, сырая церковь святого Ботольфа служила приютом для Женского сообщества, Церковного хора, какой-то шайки, называющей себя Ослепительным братством, и для полудюжины разных других общественных банд; но постоянным прихожанином этой церкви был, наверно, один только Крабрак, заглядывающий сюда в надежде найти клиента для нашей конторы, хотя вообще-то церковное кладбище было закрыто со времен Черной Смерти. К центральной аллейке кладбища притулилась крохотная часовня, и сегодняшнее изречение на ее дверях гласило: «Лучше поплакать над пролитым молоком, чем пытаться влить его обратно в сосуд» — не слишком гениальное, по-моему, изречение.

Я пришел на кладбище сразу после работы, в час дня. Ведьма очень любила назначать мне здесь свидания, потому что мы познакомились в Юношеском клубе святого Ботольфа, а она была большая охотница до всяких чувствительных воспоминаний. Ну и ей, конечно, нравились каменные ангелочки на древних надгробиях (она называла их прелестными) и стишки на могильных плитах поновее. В любви к стишкам они сходились с Крабраком, так что я не удивился бы, если б она стала первой в Англии женщиной-гробовщиком.

Я сел на растрескавшуюся каменную скамейку неподалеку от входа в церковь и попытался привести в порядок хотя бы некоторые свои мысли. Первым делом надо было избавиться от календарей: меня мутило и передергивало всякий раз, как они прикасались к моей рубашке. Я вытащил из пиджачного кармана мерзко осклизлый конверт с неутонувшими месяцами, присоединил к ним три календаря из-под джемпера и сунул весь этот ворох поганой бумаги под каменную скамейку, где его могли обнаружить разве что ко второму пришествию. С календарями, стало быть, мне удалось разделаться Оставались письма. Я вынул и развернул второй экземпляр письма Крабраку, которое напечатал под копирку на бланке нашей конторы после ленча в кофейном баре:

Уважаемый мистер Крабрак!

К сожалению, я должен известить Вас, что мне необходимо уволиться из фирмы «Крабрак и Граббери». Меня всегда привлекала работа в фирме, но я, как Вы, наверно, знаете, с самого начала считал эту работу временной. Сейчас мне довелось получить приглашение от мистера Бобби Бума, лондонского комика, и сотрудничество с ним в большей степени отвечает моим планам на будущее, чем работа у Вас.

Я понимаю, что должен был за неделю предуведомить Вас о своем уходе, однако надеюсь, что в нынешних обстоятельствах Вы не будете настаивать на соблюдении этой формальности. Осмелюсь добавить, что я искренне благодарен Вам за ту неоценимую помощь, которую Вы оказывали мне, когда я у Вас работал.

С глубоким уважением к Вам и господину советнику Граббери.

У. Сайрус

В общем, мне вполне понравилось мое письмо, особенно то место, где я ввернул про «неоценимую помощь», но меня по-прежнему тревожил предстоящий мне после свидания с Ведьмой разговор в конторе. Что имел в виду Крабрак, когда сказал, что нам пора побеседовать?.. Ладно, скоро все выяснится, решил я, поглядев на церковные часы. Ведьма опаздывала, и, размышляя о ней, я, как обычно, почувствовал обессиливающую, медленно вскипающую злость.

Главное, в ней не было никакого секса — ну никакого! Я давно уже убедился на собственном горьком опыте, что вовсе она не Ведьма, а просто большая, опрятная, бесчувственная телка. Меня теперь все в ней злило — и чистая честная физия, непорочная, как овсяная каша, и безупречный почерк, и растоптанные, удобные туфли, и набитая апельсинами сумочка. Она, по-моему, только и делала, что ела апельсины. Правда, во время обручения на Илклийской пустоши — мы ходили туда в поход, организованный Юношеским клубом, — она чистила мандарин и в ответ на мое предложение сунула мне в рот мандариновую дольку, а когда я, как дурак, прошамкал: «Этим мандарином мы навеки обручены», даже не улыбнулась.

Но что меня злило больше всего, так это ее невинное, со сморщенным носиком личико во время кисло-сладких поцелуйчиков, которые, как она думала, выражали безумную страсть. Я ее живо отучил называть меня «мой ягненочек», говоря ей каждый раз: «Христосик с тобой, моя курочка», на что она неизменно изрекала: «Не поминай всуе имя господа бога твоего!» Ее поучительные изречения тоже меня злили.

Сунув руку в карман плаща, я вынул мятый и грязный пакетик с несколькими шоколадными конфетами, которые купил месяца два назад, когда Штамп одарил меня любовными пилюлями. «Накормишь — и начинай обжиматься», — сказал он тогда. Я заглянул в пакетик. Купил-то я, помнится, четверть фунта, но все никак не решался накормить кого-нибудь любовными пилюлями, а конфеты время от времени выуживал из пакетика и ел. Теперь их осталось всего три штуки, и они плотно слиплись в светло-бурую массу.

Положив пакетик с конфетами на колени, я снова засунул руку в карман — и нащупал расплющенную коробочку с пилюлями. Почти все пилюли высыпались в карман. Я нашарил одну и вытащил ее на свет — она была вроде черной бусины и казалась несъедобной. Интересно все же, где их Штамп добыл и почему отдал мне, в сотый раз подумал я, и не могут ли меня посадить, если я кого-нибудь ими накормлю? Потом я вынул из пакета самую пристойную конфетину и попытался разломить ее пополам. Она не только разломилась, но еще и раздавилась — начинка у нее была из апельсинового джема. Приклеив к джему черную бусину, я попытался склеить две половины конфеты — от этого она раздавилась окончательно, но бусина оказалась внутри. Задумавшись, я машинально съел две оставшиеся конфеты, а третью, с любовной пилюлей, положил обратно в пакет.

Потом, закурив сигарету, я встал и потянулся. Вдали показалась Ведьма; она с презрением обходила пульсирующие группки любителей тотализатора, стягивающихся к букмекерским конторам.

Ведьма приближалась, и мне, как всегда, захотелось убежать, чтоб не видеть ее походку и колышущуюся, как у шотландского солдата, расклешенную юбку — очень уж самодовольно и несексуально она колыхалась. Меня здорово злила Ведьмина походка.

— Привет, — независимо сказала Ведьма. Это у нее была такая манера — на людях показывать мне свою независимость. А когда мы оставались наедине, она сразу же начинала свои штучки — по-идиотски морщила носик, прихватывала меня зубами за ухо и лепетала какую-то детскую белиберду.

Отвечая на Ведьмино приветствие, я заметил, что гнусавлю по-йоркширски: всякий раз, как мы с ней встречались, она заражала меня своим выговором. Когда мы оба сели, Ведьма неодобрительно посмотрела на мою сигарету и строго спросила: