Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924 - Ричард Пайпс

Поскольку об обстоятельствах, приведших Колчака к власти, распространялось множество легенд — легенд, которые имели весьма грустные последствия для его взаимоотношений с демократическими кругами в России и вне ее, — необходимо отметить некоторые факты. Во-первых, Колчак не являлся автором заговора: нет ни одного факта, свидетельствующего, будто он принимал участие в его составлении или даже знал о его существовании. Нет причин поэтому не доверять его версии событий, а именно, что он узнал о том, что произошло, только посередине ночи, получив соответствующий телефонный звонок112. Согласно мнению биографа, «Колчак был, пожалуй, единственным членом Совета министров, о котором можно с уверенностью сказать, что он не был посвящен в планы готовящегося Красильниковым переворота»113. Нет никакого основания и для того, чтобы поверить заявлению французских генералов, будто омский переворот был подготовлен британской миссией114. Свидетельства, частично ставшие доступными только после Второй мировой войны, заставляют согласиться с генералом Ноксом, утверждавшим, что «переворот был проведен Сибирским правительством без предварительного оповещения Великобритании и без какого бы то ни было соучастия с ее стороны»115. Архивные материалы свидетельствуют — за десять дней до переворота, когда о нем уже ходили слухи, Нокс предупреждал Колчака, что подобный шаг может стать «фатальным» 116.

Слухи об аресте распространились в течение ночи, и в шесть часов утра Кабинет министров собрался на экстренное заседание. Падение Директории было признано свершившимся фактом, и на время Кабинет принял на себя полноту власти117. Большинство министров считало, что власть должна быть вверена военному диктатору. Колчак предложил кандидатуру Болдырева, но она была отклонена на том основании, что генерал не мог оставить своей должности главнокомандующего. Затем Кабинет при одном голосе против избрал Колчака. Когда Болдырев, в то время находившийся на фронте, узнал об этом решении, он пришел в ярость и предложил Колчаку подать в отставку, заявив, что в противном случае армия не будет исполнять его приказов118. Колчак не прислушался к его совету, и Болдырев, сложив с себя полномочия, выехал в Японию. [В 1922 году Болдырева захватили во Владивостоке красные. На этот раз он признал советскую власть и попросил «простить» его. Его амнистировали (См.: Болдырев В.Г. Директория, Колчак, интервенты. Новониколаевск, 1925. С. 12–13).]. Представители союзников в Омске немедленно заверили Колчака в своей поддержке, так же как и двое избежавших ареста членов Директории119. Директория настолько мало пользовалась общественной поддержкой, что никто не встал на ее защиту, это признает даже Аргунов120. Майский, меньшевик, впоследствии ставший большевиком и закончивший карьеру в должности посла в Великобритании, признавал, что население Омска поддерживало Колчака и симпатизировало ему: ожидалось, что он восстановит порядок. На лицах у людей, попадавшихся Майскому на пути вскоре после переворота, была «если не радость, то как будто бы выражение облегчения». Местные рабочие восприняли введение военной диктатуры как нечто естественное.

Исследование последовательности событий приводит к неизбежному выводу, что произошедшее можно квалифицировать как устроенный казаками и офицерами Сибирского правительства переворот с последующей передачей власти. После ареста членов Директории Совет министров, назначенный ею, не предпринял никаких шагов по их освобождению и возвращению им власти; напротив, он сначала взял власть себе, а впоследствии передал ее адмиралу Колчаку. Нет поэтому почвы для того, чтобы говорить о «колчаковском перевороте» или «захвате Колчаком власти», как это обычно делается историками, пишущими об этих событиях. Колчак не захватывал власти: она была ему навязана.

Вопреки заявленному Колчаком желанию, ему присвоили звание «Верховного правителя» (а не «верховного главнокомандующего», что было бы для него предпочтительнее). Намерением назначавших его было «видеть устойчивую верховную власть, свободную от функций исполнительных, не зависящую от каких-либо партийных влияний и одинаково авторитетную как для гражданских, так и для военных властей»122. В гораздо более прямом смысле, нежели Деникин, Колчак оказался не только военным, но также и гражданским главнокомандующим, подобно Пилсудскому в Польше. Ему подчинялся Совет министров. Но развитие событий вскоре заставило Колчака взять всю полноту исполнительной власти в свои руки, предоставив Кабинету, состоявшему из тех же министров, что и при Директории, подготовку законодательных документов. Как правило, заседаний Кабинета Колчак не посещал.

По отношению к своим противникам-эсерам Колчак проявил щедрость. Арестованные эсеры — которых наверняка бы казнили, не выступи полковник Уард в их защиту123, — были по его приказу отпущены. Колчак выдал им щедрое содержание (от 50 000 до 75 000 рублей каждому), посадил на поезд и приказал под конвоем довезти до китайской границы, откуда все они направились в Западную Европу. На Западе они немедленно начали кампанию по шельмованию Колчака, которая оказала определенное влияние на формирование мнения в отношении ввода войск союзниками. Отчаяние эсеров происходило от сознания, что падение Директории означало конец всем их надеждам когда-либо прийти к власти в России — к той власти, на которую они, по их мнению, имели полное право, поскольку победили на выборах в Учредительное собрание. Они не могли больше лелеять мечту стать третьей силой, но должны были выбирать между белыми и красными.

Сделать выбор они смогли довольно скоро. ЦК партии эсеров, объявив Колчака «врагом народа» и контрреволюционером, призвал население к восстанию против него. Чтобы избежать неминуемого возмездия, эсеры решили уйти в подполье и вернуться к методу террора: с согласия их ЦК Колчаку был вынесен смертный приговор124. 30 ноября Колчак потребовал от членов более не существующего Комуча, чтобы они под страхом сурового наказания прекратили подстрекать народ к мятежу в тылах белой армии и не создавали помех армейским коммуникациям125. Это было оставлено без внимания. Эсеры считали, что находятся в состоянии войны с омским правительством, и, учитывая количество их сторонников в Сибири, угроза с их стороны была нешуточной. 22 декабря 1918 года эсеры перешли от слов к делу и, совместно с большевиками, попытались устроить переворот в Омске. Попытка была быстро подавлена с помощью чешского гарнизона и казаков: около 100 восставших (по некоторым данным — около 400) были казнены. Впоследствии Колчака обвиняли в совершении этого зверства. На самом деле в то время, когда происходили события, он был серьезно болен и не знал о случившемся126.

В течение первого года большевистской диктатуры жившие в советской России меньшевики и эсеры не проявляли большого беспокойства, убежденные, что большевики не смогут долго продержаться без их помощи. Это убеждение помогало им стойко переносить нападки большевиков. Лозунгом их было «Ни Ленин, ни Деникин (или Колчак)». Самыми оптимистичными в этой паре были меньшевики. Хотя их партия была распущена, в течение всего 1918 года они отказывались присоединяться к противобольшевистским организациям, и их членам было строго запрещено принимать участие в какой бы то ни было деятельности, направленной против советской власти. Они были уверены, что демократические инстинкты народа возьмут верх и заставят большевиков разделить власть; себе они приписывали роль лояльной и легальной оппозиции127. Эсеры разделились. Левые эсеры после неудачного переворота 1918 года постепенно перестали попадаться на глаза. Собственно партия эсеров разделилась на две фракции, более радикальную, под предводительством Чернова, желавшую придерживаться линии меньшевиков, и правую, готовую бросить вызов советам якобы от имени Учредительного собрания. Члены этой последней фракции организовали в свое время Комуч и присоединились затем к Директории.

Установление военной диктатуры в Омске напугало меньшевиков и эсеров в равной степени и бросило и тех и других в объятия большевиков. Они не обратили внимания на красный террор, бывший в полном разгаре и уносивший тысячи жизней, поскольку он не касался их лично — несмотря на то, что ЧК метала громы и молнии в адрес социалистических «предателей», основными ее жертвами становились состоятельные граждане и старорежимное чиновничество. И меньшевики, и эсеры боялись белого террора. Они относились к политике большевиков с искренним отвращением и никогда не упускали возможности дать это понять, даже и ценою значительного риска. Но в их глазах большевики являлись меньшим злом, поскольку они «только наполовину ликвидировали революцию»128, белые же, победив, ликвидировали бы ее окончательно. Памятуя о возможности такого исхода, меньшевики, а за ними и эсеры, в конце 1918 года пошли на соединение с Лениным.