Костры ночных Карпат - Семен Близнюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Яцко однажды его видел на советской пограничной станции, у Гусева. По счастливому стечению обстоятельств перед судом их поместили в одну камеру. Этого было достаточно — держались оба стойко, ничем не выдавая своего знакомства. Контрразведка установила, что Ингбер нелегально переходил границу, проследила также его действия в Буштине. Он спокойно принял обвинения. Знал: в живых оставят. Значит, можно будет думать о побеге, о новой борьбе.
В ужгородской тюрьме Рущак и его друзья узнали о нападении Гитлера на СССР. Ещё больше начали свирепствовать изверги, но добиться новых показаний они не смогли. Следствие длилось до ноября 1942 года — сначала в Ужгороде, потом в Будапеште. Больше года ждали патриоты решения участи в сырых казематах тюрьмы «Маргиткэрут». И вот в крепости Вац началось судилище…
ПРИГОВОР ВЫНОСИТ ВРЕМЯ
Толстые шторы в задней комнате суда были задёрнуты: служащие знали, что председатель не любит яркого света. Иожеф Келтаи, полковник в отставке, листал пухлый том дела, которое должно было слушаться, рассеянно наблюдая, как размахивает руками поджарый прокурор доктор Дорчак. Полковник то и дело отхлёбывал из хрустального бокала минеральную воду. На душе у Келтаи с утра было скверно. Сначала он думал, что тому виною — обычная изжога. Потом вспомнил вечернюю радиосводку о событиях под Сталинградом и поморщился ещё раз. Поймал себя на мысли, что просто легкомысленно согласился вести этот процесс: в крайнем случае, можно было сослаться на недомогание и остаться в тени.
«Другое дело — Дорчаку, — размышлял председатель. — Он женат на дочери швейцарского банкира, чуть что — махнёт к богатому тестю. Ему процесс нужен для карьеры… А мне — лишь бы спокойно дышать».
Настроение председателя военного трибунала стало ещё хуже, когда на первом же утреннем заседании 12 ноября 1942 года, которым открылся процесс над группой Рущака, возник непредвиденный инцидент.
Вначале всё шло гладко, как на обычных судилищах военного времени. Ведущий суда, краснолицый толстяк доктор Тард, осевшим голосом читал: «Военный трибунал Венгерской королевской республики слушает дело обвиняемого I степени Микульца Петера за побуждение к преступлению по I пункту 69 параграфа Уголовного кодекса…Pущaкa Миклоша, обвиняемого II степени за пятикратное побуждение к преступлению по I пункту 69 параграфа Уголовного кодекса…»
Когда были прочитаны все пункты обвинения, председатель начал опрос подсудимых. И тут Рущак, этот дровосек, вдруг заявил, что прежние его показания, как и его товарищей, не имеют силы, так как они добыты на следствии путём физического насилия. И потребовал вызова капитана Сатмари, поскольку тот зверски истязал арестованных.
Затем председателю потребовалось время, чтобы успокоить обвинителя доктора Дорчака: тот стал кричать на подсудимых и в истерических тонах требовал немедленной их казни.
«Хотя бы для виду соблюдал приличия». — подумал полковник. Он-то знал, как соблюсти видимость правосудия. Тут же приказал вызвать капитана Сатмари, из-за чего заседание было отложено до 13 ноября.
Потом военный трибунал — опять-таки для видимости — вынужден был вынести частное определение по капитану Сатмари, которого подсудимые просто прижали к стенке своими показаниями. Это в свою очередь испортило настроение полковнику Келтаи…
Начался опрос свидетелей. Первым вошёл Ясинка. Лишь теперь разведчики узнали, кто их предал. Он получил повышение — стал нотарем. Ясинка заикался, путал имена и фамилии. Несколько улучшил новоиспечённый нотарь настроение фашистских инквизиторов в последний день суда. Видимо, хорошо проинструктированный во время перерыва в заседаниях, он давал показания уже более чётко. Правда, на обвиняемых старался не глядеть. Только однажды виновато глянул на Грицюка, упомянув, что тот, мол, пытался выдать себя за его родственника.
— Черт тебе — родственник! — вскочил со скамьи возмущённый артист.
Наконец, военный трибунал начал заключительное заседание. Заняли свои места председатель — полковник в отставке Иожеф Келтаи, ведущий суда капитан Карой Тард, обвинитель капитан Дьёрдь Дорчак, секретарь Ласло Тарнаи.
— Встать! Суд идёт!
«Именем венгерской святостефанской короны, — зачитал председатель, — обвиняемый Микулец Петер, уроженец и житель Буштины, 28 лет, гонщик плотов, имеет хольд леса… Суд считает его виновным в подстрекательстве к преступлению по Уголовному кодексу за измену, которую он совершил…»
Далее Охотник обвинялся в том, что активно участвовал в создании разведывательной группы, оказывал помощь Николаю Рущаку и, наконец, полученные сведения в качестве связного доставил органам советской военной разведки…
Его приговорили к 12 годам заключения.
— «…Рущак Миклош, уроженец Буштины, житель Хуста, 29 лет, неимущий, — продолжал читать полковник, — считается виновным в том, что частично сам, частично через сообщников добыл чертежи и планы о перевозке немецких и венгерских войск, о работах на фортификационных укреплениях в пограничной полосе, наконец, подыскал подходящее место для посадки советского самолёта. Усугубляющим обстоятельством против Микульца и Рущака суд считает то, что они не только занимались разведкой, но и были главными организаторами создания сети. Этой своей деятельностью они подвергали опасности интересы государства и обороны страны».
— Обороны? — переспросил Рущак, выслушав жестокий приговор. — Значит, венгерские солдаты гибнут в Брянских лесах во имя интересов обороны? И нашу Верховину вы захватили тоже для своей обороны?
— Лишаю вас слова! — у председателя даже сорвался голос.
— Что ж, лишайте, приговаривайте… Только под Москвой вам уже вынесен первый приговор. А остальное скажет время…
Рущак был приговорён к 15 годам тюремного заключения.
Текст не отличался разнообразием: подсудимым предъявлялись обвинения со стереотипными формулировками. Василий Яцко был осуждён на 10 лет лишения свободы. Остальных патриотов тоже приговорили к различным срокам заключения. Двух связных — Михаила Голинку из Ужгорода и Василия Клепаря из Нижнего Студёного освободили за недоказанностью обвинения. Этих двоих спасло мужество Рущака, стремившегося выгородить всех, против кого у врагов не имелось прямых улик.
…В туманный мартовский день 1943 года в малоуютном кабинете с высокими готическими окнами начальник штаба армейского корпуса генерал-полковник Байноци принимал гостя. У того было длинное холёное лицо, а голова увенчана благородной сединой. Синий, с блёстками, костюм отлично сидел на полненькой фигуре. Группенфюрер Шмидгоф заканчивал визит в Будапешт.
— Итак, подытожим, мой генерал? — стряхнул пепел с дорогой сигары. — Вы даёте нам людей для строительства лагерей вот здесь, — он ткнул пальцем в карту, — и здесь.
Генерал скосил глаза на венгерские флажки, обозначавшие линию фронта: они двигались на запад. Байноци ухватился за спасительную нить:
— Но, знаете, после ужасной трагедии с нашей 2-й Армией под Воронежем у нас просто не хватает рук.
— Мой генерал, тут рассуждать некогда. Мы должны оставить мёртвое пространство. Или мы — их, или они — нас.
«Раньше вы приказывали, теперь просите», — подумал генерал.
Как и многие кадровые военные, он презирал эсэсовцев и старался избегать прямых контактов с ними. Но группенфюрер CС был облечён высокими полномочиями.
Бесшумной тенью в кабинет проскользнул адъютант, положил на стол чёрную папку — к подписи. Байноци раскрыл её, прочитал: «Приговор…».
— Это интересно, — гость, поднявшись, заглянул через его плечо. — Вот видите, и для них нужны места в лагерях. А ведь там тесно, очень тесно.
Начальник штаба молча написал: «Приговор подлежит исполнению. Байноци, генерал-полковник. Будапешт, 3 марта 1943 года».
* * *Гудели эшелоны, по горам катилось гулкое эхо. Шёл май 1945 года. На небольшой закарпатской станции у перевала из одного такого эшелона, расцвеченного плакатами и зелёными ветвями, сошли двое. И у высокого худого человека и у его товарища — коренастого, приземистого — глубоко запали глаза. Василь Яцко да Иван Канюк возвращались в родные места. Встретились они в дороге случайно, попутным составом добрались на Верховину — в Воловец. Со станции сразу ушли в горы. Дело у них было неотложное…
Микулец и Рущак ещё тогда, после трибунала, говорили своим побратимам: «Кто останется в живых — пусть разыщет этого иуду, этого Ясинку. Чтобы он все получил сполна». И Охотник, и Явор погибли: один — в Дахау, другой — в Даутмергене…
Спешили Яцко с Канюком, очень спешили. По знакомым тропам провёл Яцко товарища в Нижнее Студёное, где был дом Ясинки. Канюк остался на улице, Яцко поднялся на крыльцо. Дверь легко открылась… Через минуту Василь вышел, огорчённо вздохнул:
— Нет этого гада. Нет — и все!
